Лазарь Лагин - Броненосец "Анюта"
Собственно говоря, ничего удивительного не случилось. С чего было ожидать, что ветер будет обязательно мористый? Мог быть мористый, а мог быть и тот, который сейчас с мягкой настойчивостью палача, которому некуда спешить, подталкивал лимузин все ближе и ближе к немцам, к гибели.
До берега было еще далеко. Он виднелся, вернее угадывался, на самом горизонте тонким рыжеватым волнистым краешком очень яркого голубого неба.
— Если ветер не усилится, — промолвил Аклеев, проделав в уме какие-то вычисления, — то как раз к закату нас и прибьет к берегу. У тебя все диски набиты?
— Все, — ответил Кутовой, — и обе ленты тоже. Значит, снова воевать на берегу?
— Если нас раньше не потопят, — уточнил обстановку Аклеев, — что, впрочем, вряд ли…
Дело в том, что вчера, уходя от минометного обстрела, Вернивечер, к великому неудовольствию Аклеева, увел лимузин к северо-западу от путей, которыми уходили на Новороссийск наши корабли с эвакуированными войсками. Сейчас ветер гнал лимузин прямо к берегу, то есть к тем местам, где немцы обосновались давно, еще в самом начале осады Севастополя. А фронт, если так еще можно было называть клочок перепаханной бомбами и снарядами рыжей земли, был сейчас у самой тридцать пятой батареи. Там немцы и подкарауливали с воздуха, с берега и на воде наши уходившие корабли. Здесь же, очевидно, было совсем. тихо, тыл.
Все эти соображения Аклеев выложил перед Кутовым. Выходило, по его словам, что фрицев на этом берегу может и вовсе не оказаться. В крайнем случае, придется столкнуться с какими-нибудь тыловиками, и если удастся справиться с ними без особого шума, можно будет потом попробовать пробиться в горы, к партизанам.
— Через весь Крым? — усомнился Кутовой.
— Почему же через весь? — возразил Аклеев. — Но, конечно, придется пробиться к Байдарским воротам.
— Не выдержит этого Вернивечер, — сказал Кутовой. — Ослабел, совсем сонный стал. Чересчур много потерял крови.
— Не выдержит — на себе потащим.
— И я так думаю, — согласился Кутовой и, помолчав, добавил: — А если нам, скажем, весла сделать, а? И на веслах пойти против ветра? Из этих палок, — он указал на бортовые поручни, — очень великолепные весла могут получиться.
— Ну это, положим, не палки называются, а леера.
— Ну из лееров.
— А грести кто будет?
— Мы с тобой и будем. На пару. Ты не сомневайся. Я грести умею.
— А на сколько нас хватит двоих? — сказал Аклеев. — Кабельтовых на два от силы. Второй день не евши.
— Значит, к берегу?
— Выходит, так… По крайней мере, воды напьемся… И фрицев нащелкаем…
— И це вирно, — согласился Кутовой, а про себя подумал, что вряд ли Настя сама догадается определить Костю в морское училище. — Значит, зря крышу отдирал? Не получился из нее парус?
— Может, и не зря, — спокойно отозвался Аклеев. — Только маневры против ветра у меня с ним не получатся. Мой парус только для попутного ветра.
— Хорошо, — сказал Кутовой, чтобы хоть что-нибудь сказать. — Прохладно!
Они присели на трапчике и обсудили план действий на берегу. Решено было, что Аклеев с ручным пулеметом сойдет разведать обстановку, а Кутовой пока останется на лимузине у «максима». О Вернивечере, собственно, почти и не было разговора. Вернивечер из строя выбыл окончательно. Если он все же будет настаивать на своем участии в бою, условились сказать, чтобы подождал, пока кого-нибудь из них убьет или тяжело ранит. Тогда, мол, Вернивечер и займет за пулеметом место выбывшего из строя.
Кроме того, решили пулеметы убрать в каюту и самим уходить туда же при появлении самолетов и плавсредств врага, чтобы лимузин производил впечатление разбитого и брошенного своим экипажем. Наполовину сорванная крыша должна была усугублять это впечатление.
Договорились — и сразу стало нечего делать. Надо было бы, правда, скатить водой палубу, чтобы смыть кровь, но решили с этим повременить, чтобы не тревожить уснувшего Вернивечера.
Так и остались они оба сидеть на корме, молчаливые, хмурые, погруженные в свои невеселые думы. Ветер дул нехотя, берег приближался медленно, почти незаметно, и солнце совершало свой путь по небосводу неторопливо, словно вахтенный, которому еще далеко до смены.
Кругом широко раскинулся пейзаж, утомительно однообразный в своем великолепии. Ослепительно блестело чуть подернутое рябью море. Над головой висело пустое и знойное июльское небо. Не мелькали белым острым крылом чайки, не выскакивали из тяжелой синевы крутые спины дельфинов с покатыми треугольниками плавников. Чаек распугала канонада, дельфинов разогнали снаряды, мины, бомбы. Только на самом горизонте чуть видно набухало сероватое облачко.
Аклееву почему-то вспомнилось, как еще до войны приходил на их эсминец лектор и рассказывал, что на глубине не то трехсот, не то четырехсот метров начинается в Черном море мертвое царство сероводорода. От этой мысли Аклееву стало еще муторней на душе.
Он глянул на Кутового. Кутовой сказал:
— Красиво! — и снова замолк.
Время от времени Аклеев вглядывался в облачко, всплывавшее из-за горизонта. Оно возбуждало в нем кое-какие надежды, но он не спешил делиться ими с Кутовым. Аклеев понимал, что значит в теперешней обстановке еще одно разочарование.
— Ты бы пошел отдохнуть, — сказал он Кутовому.
Кутовой только головой мотнул и остался на корме.
Так прошел в безмолвии час или два, а может быть, и все три. Потом скрипнула дверь каюты, и в ней показался Вернивечер. Его небритые щеки, покрытые редкими желтоватыми волосиками, ввалились и приобрели нехороший, землистый оттенок; запавшие глаза блестели нездоровым блеском. Вернивечер еле держался на ногах, но у него и в мыслях не было жаловаться.
— Загораем? — усмехнулся он и оперся о низенькую притолоку двери. — Самая, между прочим, здоровая обстановка. Воздух, солнце и вода.
— Садись, Степа, — сказал Кутовой и уступил ему самое удобное место, на трапчике.
Вернивечер послушался, сел.
— Мы тут, Степа, обсуждали обстановку, — начал Аклеев, — и мы решили…
— Знаю, — прервал его Вернивечер и снова усмехнулся, — я все слышал. Мне — ждать, пока кого-нибудь из вас убьет… А кто останется жив, тот меня на себе потащит к партизанам… Комиссии все ясно.
Стало совсем грустно. Краснофлотцы, насупившись, молчали. Утешать Вернивечера было нечем и не к чему. Он не хуже своих товарищей понимал обстановку. А если бы даже и не понимал, то все равно не допустил бы., чтобы его утешали. Он был для этого слишком самолюбив.
Помолчали. Потом Вернивечер глянул на Аклеева:
— Ой, Никифор, да у тебя же борода плюшевая!
Тогда, в свою очередь, глянул на Аклеева Василий Кутовой и удивился, до чего метко выразился Вернивечер. Щеки и подбородок были у Аклеева покрыты ровной и густой шелковистой щетиной забавного зеленовато-коричневого цвета. Кутовой даже вспомнил по этому случаю игрушечного медвежонка, которого давным-давно покупал Косте ко дню рождения, и должен был согласиться, что верно — щеки у Аклеева стали ни дать ни взять плюшевые.
Аклеев повел ладонью по лицу и, чтобы поддержать разговор, важно заметил:
— Отпускаю бороду. Как адмирал Макаров.
Но разговора не получилось. Сказав по одной фразе, краснофлотцы снова замолкли. Вернивечер сидел, поеживаясь от легкого ветерка. Его знобило.
Вернивечер решает по-своему
Между тем одинокая тучка уже поднялась довольно высоко над горизонтом, успела вырасти в большую свинцового цвета тучу и быстро плыла на юг по пустому голубому небу. Вслед за нею выползала из-за горизонта еще одна туча и еще. Было похоже, что они несут с собой свежий ветер, а может быть, и шторм. Это грозило утлому лимузину, к тому же потерявшему управление, тяжелыми испытаниями. Но ветер, который они с собой несли, погнал бы лимузин на юг, а не к крымскому берегу. Это вселяло в Аклеева надежду, которой он все же не решался пока поделиться со своими спутниками.
Еле заметный гул мотора заставил его встрепенуться. С берега, очевидно с Качинского аэродрома, прямым курсом на них летел «мессершмитт». В те горькие июльские дни сорок второго года таких отчаянных суденышек, уходивших из Севастополя в открытое море, было немало, и все они представляли собой благодарную и почти безопасную цель для пулеметов и пушек немецких летчиков.
Нечего было и думать о том, чтобы на потерявшем ход лимузине принимать бой с бронированным и отлично вооруженным истребителем. Нужно было скрыться в каюте, и как можно быстрее.
Но это оказалось не так просто. Кутовой, бросившийся было туда со своим пулеметом, впопыхах задел локтем тяжело подымавшегося с трапа Степана Верни-вечера. Тот охнул, побелел и упал бы, если бы его не подхватил Аклеев. Вернивечера пришлось почти внести на руках и уложить на сиденье. Потом они вдвоем втащили «максим», неожиданно оказавшийся непосильно тяжелым для одного Аклеева.
