Лариса Захарова - Операция «Святой»
Спросил Дорна:
— Что вы сделали, чтобы пресечь контакты Дворника с лордом Пассфильдом?
— Я думал об этом. Но чтобы управлять Дворником, мне необходимо установить за ним не только контроль, надо найти возможность сойтись с ним покороче. Как я писал, пока я нашел довольно прямой путь к его слуге. После визита к Ванситарту, я уже говорил об этом, после переговоров с супругами Вебб Дворник резко изменил свои планы и внезапно решил ехать в Европу — в Вену и в Янске-Лазны, курортный городок недалеко от Карлсбада… Что-то затевается, и я должен контролировать действия Дворника.
— Согласен, — кивнул Гизевиус.
— Но все дело в том, что появиться одновременно с Дворником в маленьком курортном городке я не могу… Машек меня знает, и не поручусь, что меня тогда не примут за соглядатая…
— Ваши предложения?
— Я поеду в Янске-Лазны, пока там еще нет профессора. Должен осмотреть место и завязать контакты, которые пойдут впрок моему помощнику. Да, помощнику, — повторил Дорн. — Мне необходима ваша санкция на введение в операцию нового человека, этот человек и пойдет на прямой контакт с Дворником и подготовит платформу для моей встречи с профессором.
— Кто же будет работать с Дворником? — спросил Гизевиус.
— Ингрид ван Ловитц, управляющая моей фабрики.
— Гм… — Гизевиус помнил о подозрениях, нависших над этой женщиной, куда более обоснованных, чем подозрения, которые тогда легли на самого Дорна.
Дорн оценил эту реакцию и поспешил развить свою мысль:
— Ингрид ван Ловитц мне многим обязана. Она достаточно предана мне и не бросит на меня тени. На маленьких курортах люди, живущие в одном пансионе или санатории, довольно быстро сходятся накоротке. Фройлен ван Ловитц из духовного сословия и легко может стать собеседницей профессора-теолога. У них найдутся общие темы. Остальное будет зависеть от моих инструкций и обстоятельств. На инструктаж я вызову ван Ловитц в Вену — неосмотрительно встречаться с ней в Чехии.
— Верно. Что я должен делать? Запросить Вильгельмштрассе?
— Выезд ван Ловитц оформлен шведским МИД.
Гизевиус одобрительно кивнул.
— Бедняга действительно больна, — объяснил Дорн, — прогрессирующий сколиоз, ее поездка на курорт, специализирующийся на нервных и костных заболеваниях, не вызовет недоумения ни шведских, ни чешских властей… Вас я прошу только об одном — нейтрализовать в этом деле Принцальбертштрассе, чтобы там хотя бы не мешали мне лишними вопросами. Это они в свое время сделали из Ловитц больного человека, и совершенно зря, — ядовито прибавил Дорн.
Гизевиус посмотрел на него внимательно:
— Вы чисты, значит, чиста и она…
— Лей по старой памяти смотрит за каждым моим шагом, даже пытается вмешаться в личную жизнь. Например, сегодня он убеждал меня в необходимости брака с русской эмигранткой, моей лондонской знакомой…
— Не может быть! — смеясь, воскликнул Гизевиус. — Ну и как, убедил?
— Более того, Лей дал мне понять, что я могу отправиться с ней в Россию, а там…
— Я выясню, что там задумал Лей. Значит, вам нужно легально выехать в Вену… Вот и поезжайте на конференцию хаймвера. Там будет много наших. Вы сможете спокойно работать. И не думайте о Лее, я давно заметил, его порой заносит…
6
Лиханов остался один в пустой квартире. Когда в этих комнатах крутились племянники, дети двоюродного брата, казалось, яблоку упасть негде. Чувство одиночества заставляло двигаться, брать в руки какие-то брошенные в суете отъезда вещи — Лиханову совершенно чужие и ненужные.
Брат с визой не помог. Что ж такого сделал Родине Борис Лиханов, что она не хочет принять его? Благо, брат оставил Борису квартиру да договорился для него о службе — в Центральной Венской пожарной части, сам там служил с двадцатого года, как в Австрии оказался. Вот памятка с адресом: Ам Хоф, 10. И имя человека, к которому следует обратиться — Георг Вайзель. Не бог весть как хотелось становиться пожарным… Впрочем, брату эта служба давала возможность сводить концы с концами, умудрялись даже выезжать летом за город — это удовольствие в Европе вовсе недешево. Боже! Что прежде для Лиханова значило поехать в деревню!.. Не ленись только открывать рот, куда зальют парного молока, только протяни руку — и полная пригоршня малины, орехов, только спустись к реке — и вот оно, истинное блаженство. И все это было свое, родное, привычное до незаметности. Теперь же и в реке не искупаться, если не нашлось нескольких шиллингов или марок на входной билет на пляж. А уж о парном молоке…
По ассоциации подумалось: «Прежде всего надо поесть, чтобы не смотреть на немца голодными, ищущими, подобострастными глазами, чтобы не считал тевтон, что лезу я в их пожарища за неимением иного средства к пропитанию».
…Пивная показалась с виду вполне приличной, степенной. Лепной потолок, добротная мебель, чисто. Она была куда просторней привычных лондонских пабов и менее уютна. Нечто заведенное на все времена. Что-то раздражающее и навязчивое было в подчеркнутой строгости витрин и стойки, в накрахмаленности салфеток, в сиянии отмытой до противности посуды, будто ее дезинфицировали после чумной заразы. Ничем не пахло. А Лиханов так привык в Лондоне к устойчивому запаху жареной рыбы! Здесь еще раздражал шум. В Лондоне всегда тихо в общественных местах, переговариваются люди негромко, чтобы не помешать тем, кому их дела и разговоры не интересны и не нужны. Там Лиханов всегда чувствовал себя более или менее в своей тарелке — можно замкнуться в себе, уйти в свои мысли, совершенно не стесняться скудости заказа — ни перед окружающими, ни перед официантом. Там это никого не касается. Сосед по столику разве что попросит передвинуть ему горчицу, когда ты, голодный, ненаевшийся, ожесточенно, по-российски ее на хлеб намазываешь. А тут… Режущий диссонанс: подчеркнутая корректность «выглёнда», как говорят поляки, и какой-то взбалмошный шум, споры, выкрики, бравурные тосты.
Лиханов немецкий знал неважно, а венский диалект и вовсе сбивал его с толку, но понял, тон в пивной задают коричневые. Вырядились, повязки со свастикой, будто не Вена тут, а Берлин. «Хайль!» — орут, сталкивая над длинными сдвинутыми столами фарфоровые кружки с неестественной мыльной пеной.
По лондонской привычке Лиханов отгородился от окружающего непроницаемой миной, ел, склонившись над тарелкой. Звучали выкрики против Шушнига, против монархии, против демократии: «Сделаем, как в Германии, да здравствует Адольф, хайль фюрер, долой демократию!..» — орали за сдвинутыми столами. Лиханов обернулся. Штурмовикам подвывали молокососы с затравленным взглядом. «Уже боятся этих», — невольно отметил про себя. На коричневых с интересом и затаенным страхом поглядывали девицы, забежавшие перехватить у стойки булочку с кофе. И главное — никто не возражал. Штурмовики и хаймеровцы орали свое, и никто не пытался их останавливать. Когда раздался призыв к путчу, к оружию, из-за стойки выглянуло некое озабоченное лицо — может быть, хозяин? — и тут же скрылось, изобразив крайнюю занятость. После призыва к путчу коричневые затянули тирольскую песню. «С Гитлером им снюхаться охота, — думал Лиханов. — А потом назад, к августу четырнадцатого, полным аллюром…»
«Необходим жесткий порядок — только так будет восстановлена великая Австрия! — грянуло за тирольской песней. — Всю власть — Артуру Зейсс-Инкварту! Виват! Хайль!»
«Это чтобы люди опять теряли родину, жизнь, любовь», — грустной и горькой была усмешка. Лиханов бросил на стол несколько марок и ушел.
По улице двигались спокойные люди, которым было явно наплевать на все, о чем спорили и орали в пивной. То были не их страсти, не их жизнь — они слишком вжились в свои размеренные обывательские будни, чтобы реагировать на выходящее из привычных представлений. Так думалось Лиханову, когда он смотрел на сосредоточенные и безмятежные, серьезные и лукавые лица венцев. Закричать им: остановитесь, герр, придержите шаг, фрау, задержитесь, фройлен, послушайте! Послушайте, что вам готовят там, в пивной, какой вас-серсупчик сварят вот эти, сдобрив его горьким коричневым соусом. О нет, фрау, я не имею в виду коричневый соус французской кухни. Тот варят на бульоне от поджаренных телячьих костей — этот будет сварен на костях вашего сына, герр, вашего жениха, фройлен, вашего мужа, фрау… Почему никто не видит, не слышит, почему полицейский спокойно стоит на углу, вместо того чтобы взять дубину и вытряхнуть эту нечисть! Эй, господа прохожие, очнитесь! Пока не поздно… Прислушайтесь, куда зовут вашу накрахмаленную Австрию! Потом будет стыдно, больно и кроваво. А кто спасать вас станет? Опять Ванька с дубиной, как при Кюненсдорфе иль при Бородине? Так-то, господа хорошие, беспечные тирольцы, гордые потомки грандов-лордов… Чьи вы там потомки, а? С какой шпаной сюда явился из Испании первый Габсбург?
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
