Ежи Климковский - «Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса
Так я обзавелся двумя небольшими противотанковыми орудиями, двумя крупнокалиберными пулеметами и походной кухней.
Совсем немного времени понадобилось мне, чтобы сколотить подразделение, состоявшее из ста двадцати конных уланов, восьмидесяти самокатчиков и нескольких пулеметных и артиллерийских расчетов.
На рассвете следующего дня я во главе своего нового подразделения отправился в путь с твердым намерением разыскать группу Андерса и бригаду. В одной из деревень, через которую мы проезжали, я наткнулся на Гробицкого.
Полковник вместе с поручиком Янке сидел в саду у одного из домишек. Увидев меня, он очень обрадовался, выбежал на дорогу, приветствуя издалека и крича; он думал, что немцы взяли меня под Гарволином в плен. Я доложил, что веду солдат в бригаду для ее усиления. В потухших глазах полковника я заметил блеск. Его сгорбившаяся фигура распрямилась. Он снова почувствовал себя командиром — ведь теперь он имел солдат.
Как оказалось, бригада в тот момент состояла из трех офицеров: полковника Гробицкого, ротмистра Скорупки и поручика Янке, нескольких уланов, одной автомашины и пяти повозок. Следовательно, приведенный мною отряд являл собою в тех условиях небывалую силу, поистине недостижимую мечту командира бригады.
В тот же день я представлялся в штабе Генерала Андерса, где от моих добрых друзей ротмистра Кучинского и поручика Кедача узнал много неприятных вещей. Они сообщили мне, что как будто есть приказ о движении к румынской или к венгерской границе и даже о переходе через нее, что правительство и Верховный Главнокомандующий покинули Варшаву и никто не владеет обстановкой[14]. Говорили, что Андерс совершенно потерял Голову, не хочет сражаться, а старается сторонкой, избегая всякой возможности встречи с противником, как можно быстрее пробраться в ВенГрию. Говорили о том, что единственным человеком, который думает и работает за всех, является майор Адам Солтан, начальник штаба Андерса, и что если бы не он, то от всей группы и следа не осталось бы.
Проходили дни. Наша группировка продвигалась к югу. Примерно 21 сентября мы оказались в Грабовских лесах около Замосцья. Шли проселочными, Глухими дорогами. Никто на нас не нападал. Противника не было видно, даже немецкие летчики оставили нас в покое.
Андерс приказал бросить весь обоз, все, что могло затруднить движение наших частей, даже походные кухни и повозки с боеприпасами. Солдат должен был взять с собой только то, что может унести на себе или увезти на своей лошади. Таким способом предполагалось укоротить отступающие колонны и облегчить переход через границу.
Глухой болью отдавались в нас такие распоряжения. Было совершенно ясно, что уже ничего не делалось для организации отпора немцам. Информация не поступала, и мы, отрезанные от внешнего мира, не знали, что вокруг нас происходит. Доходили лишь неясные вести, будто Красная Армия вошла на территорию Польши. Никто, однако, не знал точно, правда ли это, а если да, то с какой целью. Ходили самые фантастические слухи.
Таково было состояние нашего духа и нашей организации, когда 22 или 23 сентября под Замосцьем нам преградили дорогу немцы. Части Андерса вынуждены были с боем пробиваться на Красныбруд.
Генерал вызвал меня и приказал продвигаться в нескольких километрах за ним, прикрывая его главные силы с тыла. Задача неясная, карт нет, и никаких больше уточнений к приказу. Мне даже не указали, на каком фронте я должен был прикрывать отступающие главные силы группы. Средств связи, кроме конного посыльного и, возможно, самокатчика, никаких. Видно было, что генерал и не мог уточнить своего приказа, ибо сам не знал обстановки, в какой находились он и подчиненные ему части. Вместо разъяснений он в заключение порекомендовал мне ориентироваться по своему усмотрению и действовать, исходя из конкретных условий.
Я собрал солдат, разделил их на отделения и стал ждать, пока двинутся главные силы. Мы находились в лесу, который обстреливала немецкая артиллерия. Снаряды с глухим шумом падали в густые заросли, внося замешательство. Разрывались, ударяясь о деревья, но нам особого вреда не причиняли. Лишь в 19-м уланском полку было ранено несколько лошадей. Мы продолжали двигаться вперед. Появились раненые. А поскольку перевязочных пунктов не было, раненый солдат был предоставлен сам себе или его оставляли на попечение и добрую волю местных жителей.
В каком-то доме у дороги мы соорудили нечто вроде приемного пункта, где раненые могли хоть немного отдохнуть, сделать себе перевязку. Кроме того, здесь мы могли дать им горячего чаю из нашей походной кухни.
* * *Я продолжал продвигаться вперед, стараясь через связных поддерживать связь с главными силами. Под вечер стрельба утихла, а ночью установилась полная тишина. Догнать своих я не мог. Всякая связь с ними прекратилась. Стало попадаться много всадников, едущих нам навстречу. От них я узнал, что группа перестала существовать, рассеявшись под Красныбрудом. Андерс хотел издать приказ о том, чтобы каждый солдат по своему усмотрению пробирался в Венгрию или Румынию, куда и он сам направлялся[15]. Однако большинство людей в его частях предпочитали остаться в Польше. Многие совершенно недвусмысленно заявляли о своем желании возвратиться в Варшаву, которой было известно, что она сражается.
На рассвете мы вышли из леса. Подходивший к деревне патруль был встречен огнем. В деревне находились немцы. Поручик Хвалек со спешенными самокатчиками решительно атаковал деревню, показав чудеса храбрости. Захватил половину ее. Его действия мы поддерживали огнем пулеметов и противотанковых пушек. Однако немцы, получив подкрепление, вынудили нас отступить к лесу, где к нам присоединился какой-то артиллерийский офицер с двумя 75-миллиметровыми орудиями. Пришлось укрыться в лесной чаще. Здесь решили переждать. Замаскировали свою артиллерию и пулеметы. Солдаты посменно отдыхали. Был замечательный, погожий день. Кругом царили тишина и ничем не нарушаемый покой.
Однако уже через несколько часов наш отдых был прерван. Из деревни, находившейся в двух километрах от нас, показалась немецкая моторизованная колонна. Она, видимо, ничего не опасалась, ибо двигалась без всякого боевого охранения. Перед колонной ехали только четыре мотоциклиста и одна бронемашина, а за ними, на расстоянии каких-нибудь двухсот метров, два легковых автомобиля. Еще на полкилометра сзади — колонна грузовых автомашин с пехотой. Замечательный объект для нападения. Уланы застыли в ожидании. Все наше оружие мы навели на эту колонну. Противотанковой пушкой взяли на прицел бронемашину. Я лег за ручной пулемет и запретил стрелять, пока сам не открою огонь. Очень боялся, чтобы кто-либо из уланов, не выдержав нервного напряжения, не начал стрелять преждевременно: он мог вспугнуть немцев и выдать засаду Сердце стучало как никогда. Впервые в этой войне я так близко встретился с немцами Ждал терпеливо, секунды казались часами. Разрешил группе самокатчиков подойти к нам на расстояние каких-либо двухсот метров и только тогда нажал на спусковой крючок. Помню, что оторвался от пулемета лишь тогда, когда магазинная коробка оказалась пустой. Весь лес задрожал и вдруг ожил. Немцы были застигнуты врасплох. Бронемашина, пораженная метким выстрелом, свалилась в ров. Один легковой автомобиль горел, а второй опрокинулся. Мотоциклисты повернули обратно, но далеко не уехали. Наши две пушки били вдоль дороги по колонне. Станковые и ручные пулеметы открыли огонь по поспешно разгружавшейся немецкой пехоте. Большинство машин вражеской колонны было разбито. Немцы суетились около них, вытаскивая пулеметы и минометы. Потом начали наступление на лесок, но, прижатые нашим огнем, залегли в поле.
Так мы держались около часа. Затем из деревни откликнулись немецкие пулеметы — их огонь нас не достигал. Однако уже через несколько минут перешел в наступление батальон немецкой пехоты. Нужно было уходить. У нас не было ни одного убитого, лишь несколько легкораненых, которых я приказал поместить на телеги. Скоро все было приведено в полную готовность, и мы под прикрытием леса благополучно оторвались от наседавшего противника.
Скрываясь по лесам и ведя бои, где удавалось, мы продержались до 29 сентября. К этому времени у нас кончились боеприпасы, велосипеды были поломаны, большинство лошадей хромало. Людей убывало тоже с каждым днем. Мы были измучены и голодны. 29-го вечером уничтожили все свои орудия и пулеметы. Я разбил солдат на мелкие группки, чтобы они без потерь смогли вернуться к себе домой.
Мы уже знали, что Красная Армия вступила на территорию Польши. До нас доходили слухи, что наши части ею разоружаются и распускаются по домам[16].
В ночь с 29 на 30 сентября, помолившись и еще раз прочитав текст присяги, мы сердечно распрощались. Момент был торжественный, но печальный и мучительный.
