Вадим Фролов - В двух шагах от войны
— Не хватает, — уныло соглашался начальник, — но…
— Ты что на мою палку глядишь? — кричал Громов. — Вот она, моя палка, была и нету! — Он, взяв палку обеими руками за концы, хрястнул ею себя по колену. Хрястнул сильно, даже крякнул при этом, но палка не сломалась только ногу себе отшиб. Он сморщился от боли, а потом с упрямой злостью швырнул палку в угол. — Вот она, моя палка, была и нету, — слегка задыхаясь, повторил он и сразу затих.
— Ну, ладно, — вздохнув, сказал начальник, — ты, Григорьич, не переживай. Зайди через недельку — может, что и придумаю.
— Через недельку… — проворчал Громов.
Он опустил голову и задумался, глядя куда-то в стену. Потом встал и тяжело зашагал к двери.
Начальник быстро пошел в угол, поднял суковатую палку и подал ее старику. Тот молча взял ее и вздохнул.
— Ты не держи на меня сердце, Ванюша, — сказал он виновато. Невмоготу мне, понимаешь. Может, хоть… сторожем куда?
Начальник даже покраснел.
— Сторожем?! Это тебя-то сторожем?! Такого капитана! — крикнул он и досадливо махнул рукой. — А-а…
— Был капитан, да весь вышел, — горько сказал Громов.
В это время зазвонил телефон — прямая «вертушка» из обкома партии. Покачивая головой, начальник сел за стол и взял трубку. Громов вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.
— Вас слушают, — сказал начальник. — Здравствуйте. Да, я.
Потом он долго слушал, изредка говоря: «Да, понимаю», «Трудновато это», «Попробуем». А под конец он заговорил:
— Что ж, дело-то, конечно, нелегкое, но стоящее. Судно найдем. С капитаном труднее, но, думаю, найдем и капитана. Начальника? Хм-м… Подумать надо. Может, тут лучше кого из учителей… Да, верно, там одни женщины в школах-то… — И вдруг озабоченное лицо его просветлело. Начальника? Есть одна идея. Подошлю вам человека. Хороший человек. До свидания.
5
В июле сорок первого года капитан Замятин заболел.
Здесь, под Мурманском, враг застрял в скалах. На Карельском фронте ему только кое-где удалось перейти нашу границу. А дальше на юг до самого Черного моря он попер так, что об этом не хотелось и думать.
И надо же в такое время заболеть! И болезнь какая-то дурацкая: слабость во всем теле, жар под сорок, всего ломает, и пить постоянно хочется. От всего этого, от мыслей, от которых никуда не уйдешь, и от чувства собственного бессилия на душе у капитана было неладно.
— Долго еще валяться, матрас продавливать? — спросил он врача осипшим голосом.
— Сколько надо, столько и пролежите, — рассердился врач. — Вы что думаете, ваша профессия даром вам дается? Вы же все время в воде, так сказать, в соленых брызгах океана. Да вы не волнуйтесь, все будет в порядке. Вот скоро эвакуируем вас…
— Куда? — спросил Замятин.
— Можно сказать, почти что домой, — успокоил врач, — в Архангельск.
— А семья?
— И семью, — ответил доктор.
Замятину стало чуть легче: Мурманск, Архангельск — разницы почти нет. Свои места.
— Я работать хочу, — сказал Замятин, — воевать хочу.
— Будете, капитан, и работать и воевать, — сказал врач и, уже уходя, строго добавил: — Отдохнуть вам надо, отдохнуть. Чтобы работать и воевать!
«Какой еще, к дьяволу, отдых!» — мрачно подумал капитан.
…В Архангельске Замятин поправился быстро. Хотел поправиться — и поправился. В госпитале выписали все необходимые документы, и он сразу пошел к своему начальству. Ноги были еще немного ватными, сердце стукало глухо и иногда вроде бы слегка опускалось куда-то, а в остальном все было в порядке, хоть сейчас на мостик. Павел Петрович шел по набережной, всматривался в Двину, поглядывал на небо. Знакомый плеск волны о берег, гудки судов, крики чаек — все это успокаивало, и он вспомнил свой РТ-57, свою «Смену», отличный траулер, на котором он плавал до войны, а вернее, до самой болезни. Вспоминал свою дружную команду и с тревогой думал: куда-то пошлют? Воевать хотелось до того, что даже скулы сводило, хотя и понимал, что без продовольствия, а значит, и без рыбы — не проживешь и не повоюешь. Кормить народ и его армию — это тоже, пожалуй, фронт.
Поэтому, как к должному, отнесся он к тому, что ему после госпиталя в августе 1941 года приказали принять РТ-9, старушку «Зубатку». Это было его родное дело, а «Зубатка» почти такая же, как и «Смена», только разве чуток постарее, поизношеннее.
И стал он плавать на «Зубатке». Перевозил рыбу, выловленную малыми судами, возил разные грузы по Беломорью и даже ходил на Мурман, делая не очень заметную, но нужную работу. И так продолжалось до мая 1942-го, когда Замятина вдруг вызвали в Управление.
— Вам, товарищ Замятин, — сказал начальник, — боевое задание от областного комитета партии и обкома комсомола. «Зубатка» под вашим командованием пойдет в особый рейс.
Начальник помолчал. Замятин тоже молчал, ждал, что дальше.
— Возьмете на борт сто двадцать, а может, сто пятьдесят подростков… хм-м… ребят. Школьников и других…
«Куда ж их, господи, уж неужели и отсюда эвакуируют…»
— Нет, нет, Павел Петрович, — быстро сказал начальник, вроде бы поняв по лицу капитана, о чем тот подумал, — я вас ознакомлю с одним документом, и все станет ясно. Вы же знаете, что город голодает, что раненым в госпиталях нужна калорийная, повторяю, калорийная пища, что у нас в Архангельске тысячи эвакуированных детей и женщин, и их тоже надо кормить. Вы это знаете?
Замятин наклонил голову.
— Тогда слушайте, — сказал начальник и прочитал решение бюро Архангельского обкома комсомола. В нем говорилось об организации экспедиции школьников и студентов техникумов на острова Новой Земли для заготовки яиц кайры и тушек этой птицы, чтобы хоть как-то улучшить снабжение продуктами голодающего города.
— Вот так, Павел Петрович, — кончив читать, сказал начальник, испытующе посмотрев на Замятина.
«Что это он на меня так смотрит, — подумал капитан, — думает, не возьмусь?» Он нахмурился и сказал суховато:
— Команду бы покрепче, что ли…
— Значит, соглашаетесь? — Начальник, как показалось Замятину, облегченно вздохнул.
Замятин пожал плечами — раз надо — значит, надо.
— Вооружение? — спросил он.
— Уточним. Но на многое не надейтесь.
— Ясно. Пойдем сами или какая охрана будет?
— Постараемся подсоединить вас к конвою[6], но… — начальник осторожно посмотрел на Замятина. — Конвой-то из горла Белого моря пойдет на запад. А время не терпит, Павел Петрович…
— Понимаю, — сказал капитан.
— Официальный приказ получите днями, но ребята к вам прибывать начнут уже с той недели. Стоянка ваша и временное жилье для ребят — на фактории[7]. Готовьте «Зубатку» и вовлекайте мальчишек в работу — не так маяться будут.
— Как я только с этой братвой управлюсь?
— У них свое начальство будет. Ваше дело только доставить их в Малые Кармакулы. Кстати, начальником экспедиции назначен капитан Громов. Знаете такого?
— Афанасий Григорьевич? Не знаком, но слыхивал много. Это ладно!
— С богом! — сказал начальник и засмеялся. — Я хотел сказать: семь футов под килем.
— Так я и понял, — сказал Замятин.
Он шел домой. Под его шагами скрипели доски тротуаров, шел он уверенно, слегка по-моряцки покачиваясь, прищурив свои прозрачные голубовато-серые глаза, и весь уже был там, на своей «Зубатке». Провести судно и в шхерах, и мимо кошек-мелей, и мимо камней, и в шторм, и в погоду — это он мог. В мирное время и в туман и в ледовых разводьях он мог бы дойти до Новой Земли чуть ли не с закрытыми глазами. Нюхом своим поморским, богатым своим опытом он привел бы судно туда, куда надо. Но это в мирное время, когда он знал, что рядом с ним настоящие моряки и грузом в трюмах будет рыба. А тут… а тут на борту сто пятьдесят мальчишек — где они там поместятся, право? Да и на море творится такое, что поневоле задумаешься: как без потерь доставить на место этот свой ценнейший «груз»? Легко сказать! Английские и американские транспорты с конвоями с трудом пробираются к нам на север. Мурманск как приемный порт отпал. Конвои идут на Архангельск. Идут под угрозой постоянной опасности. Немецкие подлодки адмирала Деница рыщут в Баренцовом море, прочесывая каждый квадрат. Гулом фашистских самолетов наполнено северное небо. А в норвежских шхерах где-то у Тронхейма притаились главные силы Северного немецкого флота, вся свора линкоры «Тирпиц» и «Адмирал Шеер», торпедоносцы…
Страха не было, была тревога и ответственность — ведь в самом деле, не рыбу повезешь, а людей, да каких там людей — детишек, ребятню, не на очень-то много и старше, чем двое самых дорогих, своих… И Замятин чуть-чуть сердился на начальство, которое поручило ему такую непростую работенку. Правда, и на себя сердился — за то, что он на начальство сердится.
Неожиданно споткнувшись об отодравшуюся от тротуарного настила доску, Павел Петрович чертыхнулся про себя и почему-то успокоился. «Война, подумал он, — война. Ну, да ладно, где лодья не рыщет, а у якоря будет».
