Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть
— Не до того было. Кроме того, честно признаюсь, я еще рассчитывал на Шмидта. В какой-то степени… рассчитывал. Но сейчас самое время вспомнить о сокровищах. Как только кончится война, о них вдруг вспомнят сотни людей, которые хоть когда-либо, хоть что-либо слышали о таковых. Сознаете это, полковник?
— Начнутся кровавые кладоискательские маневры, — в этом можно не сомневаться. Но кроме меня, Шмидта, капитана корабля и еще лейтенанта Кремпке, вряд ли кто-нибудь сумеет привести водолазов к этой отмели.
— А штурман?
— Наутро, после захоронения сокровищ, нас вновь обстреляли, и он погиб. И если учесть, что оберштурмбаннфюрер и Кремпке — люди Гиммлера…
— Кремпке — нет. Но и нам он тоже понадобится лишь в крайнем случае.
— Боюсь, что, когда закончится война, Гиммлеру будет не до сокровищ. Мы-то с вами солдаты. А Гиммлер со своими эсэсовцами из «Мертвой головы» — военный преступник, на совести которого концлагеря и газовые камеры. Впрочем, «Лондонского радио» вы наслушались и без меня. А между тем до окончания войны осталось три-четыре месяца — не больше…
— Не будем сейчас об этом.
— Что от меня требуется, господин фельдмаршал? — поднялся со своего кресла полковник, однако Роммель жестом усадил его обратно.
Служанке было за пятьдесят, и она явно выглядела ровесницей фельдмаршала, но по тому, как она игриво поводила еще нерасполневшими бедрами и выпячивала не утратившую своей былой задиристости грудь, полковник мог определить, что возраст в их отношениях с хозяином поместья никакой роли не играет. Или, во всяком случае, они стараются не придавать ему никакого значения. Их чувства и связи освящены самой жизнью и, вполне возможно, зарождались еще в сладких мечтаниях детства.
На подносе покоилась бутылка французского коньяка, а в чашках дымился ароматный кофе, оставшийся, очевидно, еще от египетских припасов Роммеля. Чудная домашняя идиллия, которой Крон по-доброму позавидовал: ему бы познать такую, хотя бы на склоне лет.
Когда женщина уходила, Эрвин не удержался и провел ладонью по ее бедру. Причем постарался сделать это так, чтобы полковник не заметил.
— За ваше выздоровление, — молвил Крон, мгновенно овладев бутылкой и лично, вместо служанки и хозяина, наполнив рюмки.
— За Корсику. Я несправедлив?
Они выпили, закусили бутербродами с ветчиной, и полковник вновь задал вопрос, на который так и не получил ответа.
— Так все же, что от меня требуется, господин фельдмаршал? Вы так и не ответили на мой вопрос.
— Уцелеть.
— И все?
— Пока что этого достаточно.
— Ну, если германский бог войны решит, что я все еще недостоин Валгаллы…
— Прекратить» полковник, — в голосе Роммеля зазвучали полководческие нотки, так хорошо знакомые в их Африканском корпусе всякому офицеру, вплоть до взводных. — Я требую уцелеть. Любой ценой.
— Но, видите ли…
— Это приказ, полковник.
— Есть, господин фельдмаршал.
— Не мне нужны эти сокровища. Они пойдут на создание новой армии, создание основ Четвертого рейха. И создавать эту армию выпадет нам с вами.
Роммель сам наполнил рюмки и помутневшим взглядом обвел стены комнаты. Как солдат, оставшийся без патронов, стены своего окруженного, а потому обреченного дота.
— Если вы окажетесь в плену у англичан раньше, нежели там окажется весь ваш штаб, — лично я, ваш командующий, сумею простить вам это.
— Для «легионера Роммеля» это важно, — без какого-либо заискивания молвил полковник.
Это было правдой. Легионеры из Африканского корпуса любили своего командующего той странной солдатской любовью, которую невозможно было разрушить, даже когда они видели, что фельдмаршал посылает их на верную гибель. Потому что знали: сам он много раз оказывался точно в таких же ситуациях и на таких участках фронта, на каких командующий не должен был оказываться.
— Куда бы ни забросила вас судьба, ровно через полгода после окончания войны вы сделаете все мыслимое, чтобы при первой же возможности, оказаться рядом со мной. Я буду ждать, я буду рассчитывать на вас.
— Я всегда придерживался девиза Генриха Саксонского: «Приказ должен быть выполнен!».
— Сами извлечь наши сокровища вы не сумеете. Я без вас тоже окажусь нищим. Но лучше пусть они останутся на дне морском, нежели достанутся «мертвоголовым» из окружения Гиммлера. Этого попросту нельзя допустить. Всё, их время уходит вместе с ним. Можно даже сказать, что оно уже ушло.
Крон натужно повертел шеей, ощущая, как ворот кителя сдавливает её, словно петля виселицы. Он еще никогда не слышал, чтобы кто-либо осмеливался так противопоставлять себя Гиммлеру и вообще эсэсовцам в его присутствии.
— Вы столь решительны, господин фельдмаршал?
— Лучше пусть эти сокровища навечно останутся на дне, полковник. Вы не ослышались. Это наше золото. Наше, наше! В нем кровь моих солдат. Это я, рискуя своей и вашими жизнями, добывал его, извлекая из сундуков арабских шейхов и богатых еврейских торговцев, из музеев и тайных подземелий. Разве я несправедлив?
— В ваших словах, фельдмаршал, всегда таилась высшая солдатская справедливость.
— Однако так будут думать не все.
— Не все. Но это всего лишь маневры.
— Так станут думать далеко не все, полковник, — заводился Роммель, как сотни раз заводился в своих полевых ставках-шатрах, решаясь на совершенно безумные операции, одинаково поражавшие затем и англичан, и штабистов из «Вольфшанце». — Тогда, докладывая мне, вы утверждали, что контейнеры покоятся относительно глубоко.
— Что является святой правдой.
— Хотя можно было подыскать места, менее глубокие.
— Что тоже недалеко от истины.
— Значит, этот паук-навозник Шмидт получил приказ Гиммлера опустить их на такую глубину, чтобы никто не смог найти и извлечь их без помощи профессиональных водолазов и целой эскадры поисковых судов.
Крон был убежден, что никаких указаний на этот счет Шмидт не получал. Тем более — от Гиммлера. Не получал уже хотя бы потому, что рация была выведена из строя. Но даже если бы радист сумел выйти в эфир, то кто и каким образом способен за какие-то считанные минуты разыскать в нем Гиммлера? А ведь никто иной не имел права знать о том, что произошло с африканскими сокровищами.
Однако возражать фельдмаршалу Крон не решился. Что ж, все может быть. Вдруг такая ситуация была заранее оговорена?
— После войны вы обязаны разыскать меня, полковник. А если я окажусь в плену, сделайте все возможное, чтобы освободить. Найдите наших легионеров, найдите деньги и способы. Нет, я что, несправедлив?!
Никто в штабе Роммеля так и не смог привыкнуть к этому его "Я несправедлив?» И не только потому, что произносилось оно чаще всего именно тогда, когда командующий был откровенно несправедлив. Просто в устах Роммеля, именно в устах фельдмаршала Роммеля, оно воспринималось как нечто совершенно неестественное.
— Отныне я всегда буду там, где находитесь вы. Пусть даже мысленно, — с трудом подыскал Крон приличествующий случаю ответ.
— И помните: кроме вас, о местонахождении сокровищ знают лишь оберштурмбаннфюрер СС Шмидт, командор, лейтенант, то есть теперь уже обер-лейтенант Кремпке и, вполне очевидно, Гиммлер. Только они. Но из этого не следует, что все эти люди обязательно должны дожить до дней, когда смогут прогуливаться вдоль северного побережья Корсики в панамках туристов.
— Совершенно не следует.
— Так что, может быть, я несправедлив?
— Они нам попросту не нужны.
— Я не желаю, чтобы наше золото шло на послевоенную кормежку какого-то повыползавшего сброда из всевозможных тыловых бункеров.
— Понял вас, господин фельдмаршал.
— Это вовсе не обязательно, полковник, чтобы вы понимали всю глубину моих замыслов. Достаточно, чтобы вы прониклись идеей создания Четвертого рейха.
— Который обязательно должен явиться человечеству, но уже без фюрера.
— Рейх не может явиться миру без фюрера, — задумчиво возразил фельдмаршал Роммель.
— Он не может явиться без Гитлера?! — разочарованно уточнил Крон.
— Разве речь шла о Гитлере?
Крон на секунду замялся. Как и всякому германцу, ему трудно было представить себе расчленение этих двух понятий: фюрер и Гитлер.
— Фамилии Гитлера мы не упоминали.
— Новый рейх и в самом деле не может явиться без фюрера. Вопрос лишь в том, кто именно и каким будет этот новый фюрер.
Они встретились взглядами и вновь почувствовали, что являются единомышленниками.
— Вы правы, господин фельдмаршал: рейх без фюрера невозможен. И никто из африканских легионеров не усомнится в том, что этим фюрером должен стать «герой Африки», фельдмаршал Роммель.
— А вот этого вслух не произносить! — налилось суровостью худощавое, аристократически бледное лицо Лиса Пустыни. — Пока… не произносить.
