Мартина Моно - Нормандия - Неман
Дверь самолета была открыта. Перед ними — вот она, доступная, — простиралась земля, над которой они только что летели.
— Э, небось, и таможни нет? — воскликнул Симоне.
Его шутка прошла незамеченной. Были догоравшие костры, совсем крошечный самолет на огромной равнине, русский офицер на трапе. Была уверенность, что советские летчики знают свое дело.
Если в самолете французы мерзли, то на земле они просто подыхали от холода.
— Минус десять в кабине, минус тридцать снаружи… — вздохнул Кастор.
Его легкие полуботинки тонули в снегу, так же как и полуботинки товарищей. Перед приветствовавшими их советскими офицерами они вскинули головы, приосанились и постарались принять непринужденный вид. Но у всех без исключения было только одно желание: со всех ног кинуться к видневшемуся в конце посадочной полосы — если ее можно было так назвать — домику с ярко освещенными окнами. Марселэн возглавил колонну. Он шагал рядом, совсем рядом с русским офицером, который вел их к домику. И он шагал в своих полуботинках так же, как русский в сапогах. «Мы утопаем в снегу, но утопаем с достоинством», — думал Вильмон. И хотя ноги с каждой минутой замерзали все больше, ему нравилось идти, не ускоряя шага, наоборот, даже медленнее, чем другие.
Бенуа разглядывал Россию. В Данный момент она была лишь освещенным окном в конце дорожки и ледяным полем по бокам. В голове колонны Кастор что-то переводил. Можно было различить его довольно высокий Л’олос и время от времени-смех. «Странно, — подумал Бенуа, — едва начнешь говорить с незнакомыми людьми, как ужё разрешается вместе смеяться». «Я нахожусь на шестом континенте, — думал Буасси. Ему было холодно, и он хотел есть. — За тем окном, возможно, найдется очаг- и теплое питье». Шардон, дрожа вспоминал Африку, но ни о чем не жалел.
Помещение, в которое их привели, походило на временную столовую. В центре — огромная печь, в которой старательно поворачивал поленья пожилой усатый солдат. На столе, сколоченном из досок, выстроились в ряд стаканы в металлических подстаканниках, лежал хлеб, банки с американскими консервами и кусковой сахар.
Позади стола стояла повязанная платком старушка. Она была полная — щеки как яблоки, — с морщинками вокруг глаз — видно, любила посмеяться. Но сейчас глаза ее были омрачены заботой. т— Бедняги, да как они же перемерзли!.. Кто же эт$ их так вырядил? Кто же это додумался?
Она строго покачала головой, словно хотела добавить: «Ну и народ!.. Если бы не мы…»
— Это французы, мамаша, это французская форма, — вмешался со смехом советский летчик.
— Французы? — повторила она, не понимая.
— Да, французы, они приехали, чтобы вместе с нами бить фрицев.
— Бедняги, — пробормотала женщина. — И нечего им предложить…
Она захлопотала, стала наливать в стаканы горячий чай, раскладывать сахар и бутерброды — черный хлеб с мясными консервами. Снег на полу таял, образуя лужицы. Летчики, собравшись около печки, хлопа» ли друг друга по спине, отряхивая с одежды снег. Женщина, ни на минуту, не прекращая своего занятия, оглядывала их, одного за другим. Французы! Вот так история! Она не удержалась и немножко увеличила порции сахара.
Перье поставил пустой стакан на стол. Она окликнула по-русски этого паренька с совсем еще детскими губами и щеками, — небось и бреется не каждый день.
— Налить тебе чаю, сынок?
« Кастор! Что она говорит? — в полной растерянности спросил Перье. — Куда делся этот Кастор?
— Наверно, он у начальства, — послышался чей-то голос. — Лопает икру и запивает водкой!
Кастор и в самом деле был у начальства, что Же касается водки и икры… *
На столе был тот же чай, немного сахару, черный хлеб. И, разумеется, консервы. Кастор, сидя между майором Марселэном и двумя принявшими их русскими офицерами, старательно исполнял обязанности переводчика.
— Командир просит извинить, — объяснил он Мар-селэну, — что нет кроватей. Придется спать на полу. Но печь будут топить всю ночь.
Советский командир добавил что-то еще, засмеялся и похлопал рукой по консервной банке.
— Он также просит извивйть за второй фронт, — перевел Кастор.
— Второй фронт? — переспросил Марселэн.
— Да, — подтвердил Кастор. — Американцы обещали-высадиться, а сами лишь шлют тушенку. Вот эти консервы здесь пока и называют вторым фронтом.
Марселэн тоже засмеялся. Разговор через посредника всегда немного утомляет, но Марселэн был не из торопливых. За стеной, в соседней комнате, чуть слышно раздавались голоса. Марселэн чувствовал спокойную благожелательность обоих русских. Телефон и приемник, стоявшие в углу, висевшие на стенах большие карты, испещренные флажками, соответствовали этой спокойной атмосфере. Марселэн в своей жизни руководствовался одной очень ясной и очень простой идеей: нужно бить немцев. Ничто, кроме этой истины, не имело для него никакого значения; она поддерживала его в изнурительном марше по индокитайским джунглям,» она управляла всеми его поступками, владела всеми мыслями, она привела его сюда. Теперь он говорил себе, что поступил правильно, что он пришел именно туда, куда следует. Сквозь пар, поднимавшийся от чая, сквозь дым от странных русских сигарет (до половины — табак, дальше — мундштук) он изучал комнату, находя ее вполне удобной. Здесь собирались офицеры, здесь же работала связь, и, что самое главное, здесь кипела жизнь. В этой комнате жили и работали, и каждый предмет в ней имел свой смысл и свое назначение.
Он подошел к карте и проследил линию фронта. Флажок с серпом и молотом, вколотый в кружочек на берегу Волги, был в два раза больше остальных.
— Кастор, — произнес Марселэн, — турецкое радио объявило, что Сталинград пал. Спросите у них, верно ли это.
Кастор перевел. Русские не проявили внешне никаких эмоций. Командир ответил:
— Через несколько минут наше радио будет передавать сообщение Информбюро. Вы услышите сами.
Марселэн поклонился. «Не пойму, что он имеет в виду, — подумал он. — Либо этот город не может пасть, либо если даже он падет, то войну не следует считать проигранной. Не пойму, что он имеет в виду, но знаю, что он думает так же, как я: надо бить немцев».
Им овладела беспредельная радость, словно он выпил— не слишком много? а как раз в меру. Или словно он встретил девушку, с которой давно хотел встретиться. Он стал пить чай та«, как тянут шампанское.
Соломенные матрацы разложили в той самой комнате, где французы ужинали. Комната освещалась лишь пламенем в печке, за которой по-прежнему следил пожилой усатый солдат. То была их первая ночь на русской земле: теперь они чувствовали себя очень хорошо, но засыпали с трудом. Нервное напряжение, новая обстановка, причудливые тени, отбрасываемые предметами в трепещущем свете пламени, завывание ветра за окном… Словно они находятся на маяке. Время от времени кто-нибудь из них поворачивался, бормоча во сне что-то по-французски. Старый солдат прислушивался к звукам незнакомого языка и тоже бурчал что-то себе в усы, то и дело помешивая в печке поленья.
Дверь в соседнюю комнату отворилась, и на пороге появилась тень. Это был Кастор. Он медленно пробирался между спящими летчиками, наклоняясь, чтобы видеть их лица. Подойдя к Марселэну, он присел на корточки и слегка тронул его за плечо.
— Господин майор!
Кастор позвал шепотом, но Марселэн был из тех, что спят, как кошки. Он открыл глаза, сразу же сел и спросил так же тихо:
— В чем дело?
— Есть новости, господин майор.
— Ну?
Окончательно проснувшись, Марселэн в упор смотрел на Кастора. Он видел, как по взволнованному лицу юноши пробегают отблески пламени.
— Ну? — настойчиво повторил он.
— Немцы нарушили перемирие, — сказал Кастор. — Вся Франция оккупирована. Флот… флот потопил себ, я в Тулоне…
— Не может быть! — выдохнул Марселэн.
Кастор никогда раньше не думал, что можно шепотом крикнуть. Но у Марселэна это получилось именно так.
— Флот! Все наши корабли! Не может быть!
— Я сам слышал, господин майор… Флот в Тулоне…
Марселэн поднялся. Стоя среди спящих, возвышаясь над все еще сидевшим на корточках Кастором, он казался гигантом. Он медленно пошел к двери, открыл ей и остановился на пороге, словно не чувствуя хлеставших его по лицу хлопьев снега.
Готовый в любую минуту вскочить, Кастор спрашивал. себя, что сделает майор. Вдруг Марселэн обернулся, закрыл дверь и подошел к окну. Он впился взглядом-в летное поле; на востоке сквозь пелену снега пробивалась узкой розовой полоской заря.
— Не буди их, Кастор, — произнес Марселэн. — Они еще успеют узнать это.
— Здесь тоже неважные вести, — сказал Кастор. — Русские держатся, но немцы вышли к Волге.
Они шепотом продолжали разговор. Старый солдат подбросил в печку новую охапку дров. Яркий красноватый свет озарил комнату. Они увидели лица друг друга. И им стало страшно. Флот! Марселэн представил себе стальные остовы трагически потопленных в Тулоне кораблей, поднявшие к небу носы… Если вода прозрачная, наверное, видны искореженные мостики, сдвинувшееся с мест орудия. Прощайте, дорогие корабли, морские крепости со стальными башнями!
