Леонид Кудреватых - Берлинская тетрадь
Только что я вернулся из штаба генерала Н. Д. Козина, соединение которого одним из первых ворвалось на столичные улицы. Противник не выдерживает. Вот выкинут белый флаг — шестьсот солдат, из них большинство фельксштурмисты, сдались в плен.
Оперативник указывает нам маршруты, и мы, охваченные общей волной этого невиданного подъема в войсках, устремляемся к линии боя.
Все пригороды заполнены народом.
По улице проносится колонна автомашин, привозивших на огневые позиции снаряды. На головной машине транспарант: «Мы побывали в Берлине!» Все приветствуют эту колонну. Вскоре мы встречаем людей, час, полчаса, несколько минут назад дравшихся на улицах Берлина. Вот попадаем на полковой пункт медицинской помощи. Бой идет рядом, в соседних кварталах. Там наши бойцы уничтожают немецкую оборону, Раненых все расспрашивают:
— Ну, как дела? Далеко еще до рейхстага?
Лейтенант Андрей Малышко, раненный пулей, рассказывает:
— Будем и в рейхстаге, и в гитлеровской канцелярии. Уже не так далеко осталось. Моя вторая рота из первого батальона дерется геройски. Да что говорить, сами понимаете-Берлин! На перекрестке улиц немцы соорудили баррикады и стали поливать наших из пулеметов. Бились мы около часа. Ничего не выходит. Смотрю, за углом стоит наша пушечка, сорока-пятимиллиметровая. Бьет по одному дому. Я эту пушечку повернул на баррикады и под ее огнем поднял бойцов в атаку. Пробились мы за баррикады, сбили немцев, ворвались в дома, завязали рукопашную. Ну, вот, из соседнего дома через окно меня ранило пулей. Я еще около часа руководил боем, а потом ослаб, крови много потерял. А мои орлы дерутся!
Я беседовал с танкистами, саперами, связистами — с людьми, которые штурмуют столицу фашистской Германии. У всех на лицах была радость.
Боец несет какое-то знамя. Я спрашиваю:
— Где взял?
— На заводе, — отвечает он.
Подполковник — видимо, из оперативного отдела армии — просит солдата:
— Разрешите, я увезу это знамя в штаб.
Боец возражает:
Нет, уж пусть сам командир нашего полка доставит его куда положено. Наш полк взял этот завод, наше и знамя. Не всякому полку, даже из нашей армии, доведется побывать в Берлине. Так что уж извините!
Около часа я стоял на тротуаре берлинской улицы, наблюдая все, что происходило перед глазами. По мостовой на больших скоростях неслись тяжелые советские танки, облепленные десантниками — автоматчиками. Стоявшие здесь люди приветствовали колонну криками восторга. Автоматчики, сидевшие на танках, махали им руками.
В небе над нашими головами непрерывно проносились штурмовики и шумные, быстрые, верткие истребители. Из ближайших садов и огородов била по центру Берлина артиллерия. Я посмотрел на группки мирных немцев. Лица их выражали растерянность и недоумение. Один из них, пожилой, не выдержал и сказал:
— Откуда у вас такая сила? Ведь нас уверяли, что русские разбиты еще под Москвой и на Волге, что наступают они на последнем дыхании…
Величественна картина боев на улицах Берлина! Разве это забудешь!
23 апреля 1945 года.
Заветная мечта осуществилась
В холодной ли землянке у озера Ильмень, в степи ли под Сталинградом, в просторах ли украинских полей или в палатках на белорусской земле — где бы мы ни встречали воина Красной Армии, какой бы разговор с ним ни заводили, он неизменно вставлял примерно такое:
— А знаете, о чем я часто думаю? О Берлине. Дойду я до него? Должен дойти. Если солдатская судьба не доведет меня туда, то друзья-то мои, земляки, непременно там будут, Вот бы привет домой передать — да прямо из Берлина!
И вот сегодня на задымленной улице я встретил одного старшего сержанта. Кожаный шлем закрывал его волосы, уши, подбородок.
— Вы танкист?
— Нет, я командир самоходного орудия Киселев, Николай Афанасьевич. Понимаете, немного до центра не дошел. Пуля попала в руку. Спешу на перевязку, а то крови много потеряю. Перевяжусь, и опять в машину. Рана пустяковая. Из-за нее время терять не стану. Бой-то какой идет! В Берлине! Мать моя узнает, ух! Голова кружится. Ее сын, Николай — и в Берлине!
Мне казалось, что он сейчас готов кого-нибудь схватить, меня или другого, обнять, расцеловать- отвести свою душу. Я спросил:
— А где мать-то живет?
— Да в Москве. На Второй Миусской, в доме четыре. Понимаете? Сын ее — москвич — одним из первых ворвался в Берлин! Зовут ее Пелагея Александровна. Все думаю, как бы ей привет передать.
— Давайте, передадим через «Известия»: запишу о встрече с вами, вот Пелагея Александровна и узнает.
Николай Киселев еще больше оживился:
— А это можно?
— Почему же нельзя? Ваш привет из Берлина — эго привет от имени тысяч бойцов своей. Родине.
— Тогда уж передайте еще привет Надежде Никифоровне Лебединец, студентке Харьковского института инженеров коммунального строительства. Простите за откровенность… Она — моя невеста…
Меня окружили бойцы и офицеры, только что вышедшие из боя. Командир второй роты полка подполковника Затяпина — лейтенант Андрей Федорович Кулик — попросил:
— Жена моя работает в городе Чирчике секретарем горкома партии — Аксинья Григорьевна Гамалиева. Если бы она через газету получила от меня весточку!.. Еще прошу приветствовать мою мамашу — Ефросинью Тимофеевну Кулик из села Казначеевка Днепропетровской области. Пусть знает мать, что ее сын был одним из первых наших офицеров на улицах Берлина.
В разговор вступил молодой сержант:
— Я водитель самоходной пушки, Усачев Владимир Васильевич. В станице Беломечетской, на Ставропольщине, живут отец Василий Гаврилович, мать Акулина Гавриловна и младший брат Дмитрий. Сообщите им, что моя самоходка штурмует центр Берлина, что рода нашего я не посрамил.
Пока записывал адреса (понятно, я привел здесь лишь немногие из них), родилась мысль передать и свой журналистский привет всем читателям, которые встречали мои строки в газете «Известия» и в дни обороны Москвы, и в дни героической Сталинградской битвы, и в те времена, когда мы шли по Украине, Молдавии, Белоруссии, Литве, Польше, Германии, и поздравить их с победой: наши войска вошли в Берлин!
Такие события происходят не каждый день. То, о чем советский человек не переставал думать с первой минуты войны, когда гитлеровские войска вероломно напали на нашу страну, свершилось.
24 апреля 1945 года.
Идут уличные бои
На улицы Берлина теперь можно попасть с разных сторон. Войска Красной Армии взяли германскую столицу в клещи.
Прежде чем ступить на берлинские улицы, сегодня я много километров проехал по охватывающей город окружной автостраде. Две широкие железобетонные ленты, разъединенные зеленеющим бордюром, проложены под десятками шоссейных и железнодорожных мостов. Автостраду ничто не пересекает. Вырвавшись на автостраду с заполоненных нашими войсками шоссейных магистралей, машина мчится вокруг Берлина с большой скоростью. Наши регулировщики горделиво улыбаются.
Сделав несколько десятков километров по автостраде, мы выезжаем на шоссе и углубляемся в Берлин с северо-восточной его стороны.
Саперы на этот раз не строят, а разрушают: они убирают сооруженные немцами баррикады. Сапер, узбек с черным от загара лицом, объясняет мне:
— Нагородили этих самых баррикад — не только проехать, пройти невозможно. Мы их сносим, чтобы нашим войскам просторнее было на улицах.
В боевой обстановке советский солдат, как правило, немногословен. Совершенно иная картина в Берлине. Идет раненый сержант. Спрашиваю:
— Где ранило?
— Царапнуло только, товарищ майор, — отвечает сержант и начинает подробнейшим образом, во всех деталях рассказывать, как он и еще двое бойцов очищали большой четырехэтажный дом, как дрались в подвале и в гараже. — Восемнадцать немцев сдались нам в плен, четверых мы убили в бою. Казалось бы, все, дом очищен. Начали уже переходить к другому дому. Вдруг автоматная очередь из слухового окна под са-мой крышей. Эсэсовец, гад, забрался туда и стреляет. Мы его, конечно, уничтожили. А меня вот пулей и царапнуло под ребро. Застряла где-то в мякоти и мешает, паршивая.
Сержант охотно закуривает предложенную папироску, глубоко затягивается и продолжает: — По всему выходит: Берлину капут! Наши-то, я слыхал, за Шпрее уже рубаются. А моя часть где-то в центре города, плац какой-то очищает. Названия тут мудреные, не поймешь. У нас ведь, в России, все просто: улица — улица и есть. А тут — плацы, штрассе, аллеи. Теперь я уже беспокоюсь, успею ли залечить рану до парада Победы. Хочу под оркестр с нашими знаменами пройтись по этим плацам и штрассам.
Многоголосье уличного боя наполнено не столько грохотом артиллерийской канонады, сколько треском пулеметной, автоматной и ружейной стрельбы. В поле, в лесу линия фронта обозначается высотками, оврагами, рощицами. Здесь, в городе, нет сплошной линии фронта. Эта улица почти вся очищена от немцев, на ней уже стоит регулировщик. А на соседней — оглушительная ружейная пальба, там ликвидируются очаги сопротивления врага.
