Алексей Киреев - Факел
Тоня, не перебивая, слушала Павла, а когда он закончил, вздохнула:
- Жаль их.
А Павел просиял:
- Хорошая моя! Я-то ведь не жадный старый Али-баба, а один из тех юношей, которые предлагали Арзы свое сердце. Неужели и ты мне откажешь, если я предложу тебе стать моей женой?
Тоня на мгновение оцепенела.
- И ты это всерьез, Павлуша?
- Да, Тонечка. Дай мне руку и скажи: «Я твоя».
Тоня пристально посмотрела в глаза Павла, молча вложила свою руку в его широкую ладонь, прижалась хрупким плечиком к его плечу.
- Пусть будет по-твоему,- прошептала она побледневшими губами.
Павел порывисто наклонился к Тоне и поцеловал ее.
Летчики собрались в тесном клубе-землянке. Сразу стало душно. Пришлось открыть в коридоре окно. С улицы ворвались клубы морозного воздуха. Заполярная ранняя зима уже давала о себе знать. Там, за стенами землянки, она хозяйничала вовсю - несколько дней в котловане, где приютился аэродром, лютовала вьюга.
В землянку, широко распахнув дверь, пошли Борисов и Хохлов, Сбили снег с унтов, сняли регланы. Летчики шумно встали: загремели скамейки, заскрипели расшатавшиеся от времени стулья.
- Прошу садиться,- громко произнес Борисов и поднялся на сцену. За ним прошел Хохлов.
- Вы, очевидно, догадываетесь, по какому случаю мы собрались,- начал Борисов, широко улыбаясь.- Прошу всех встать! - повелительно, но с усмешкой в глазах скомандовал он.- Пригласите виновников торжества!
В землянку вошли Павел Мальцев и Тоня Пожарская. Шквал аплодисментов обрушился им навстречу.
- Ну, друзья, подойдите ко мне поближе, - добродушно произнес Борисов и, подхватив Тоню сильными руками, будто пушинку, приподнял ее на сцену. - А ты на своих четверых пройдешь, Павел. Ведь в тебе, как ни гадай, пудиков пять будет. Подними такого буйвола - век страдать будешь.
Борисов положил руку на поясницу и, согнувшись в три погибели, шутливо заковылял к столу. Летчики расхохотались.
Павел, легко поднявшись на сцену, подошел к Борисову и отрапортовал:
- Дорогой батя, но вашему приказанию молодожены Мальцевы прибыли!
Борисов улыбнулся Павлу:
- Садись поближе к Антонине… Ну как, товарищи, можно доверять ему нашу Тонечку? - спросил он зал и сам же ответил: - Думаю, вполне. Будет хорошая, добрая семья. Фронтовая семья. А что может быть крепче семьи, рожденной под огнем, в пылу сражений! Пожелаем же нашим друзьям полный короб счастья, радостной и светлой победы над лютыми фашистами, в которую внесли свой вклад и наш боевой летчик Павел Мальцев и его красавица жинка Антонина Мальцева.
Встал парторг Иван Филиппович Хохлов. Он подошел к Тоне и, взяв ее под руку, подвел к краю сцены. Обращаясь к залу, сказал:
- Тут командир о Павле Сергеевиче говорил: добрые слова. Я целиком и полностью их разделяю. Павел летает прямо-таки здорово. Да и многие из вас отважно воюют. Посмотрите, как светло в нашей скромной землянке. Это Звезды Героев, боевые ордена сияют на ваших кителях. А сказать я хочу о нашей Тонечке, о таких, как она, скромных девушках, которые создают нам уют, кормят и поят нас, врачуют наши раны, берегут здоровье. Что бы мы делали без них? Трудненько нам пришлось бы. Вот почему я низко кланяюсь тебе, Антонина-Тонечка, всем нашим боевым подругам и от всего сердца говорю: спасибо вам, дорогие, спасибо!…
Тоня стояла перед своими товарищами, и в ее глазах сияла гордость. «Да, верно говорит Иван Филиппович, очень справедливо. Какие хорошие у вас женщины, девушки. И горе, и радость - все пополам делят с мужчинами. Война требует… Вон какие они жизнерадостные! Пришли в самых «шикарных» костюмах - хлопчатобумажных гимнастерках и юбках, в унтах, что у летчиков. На гимнастерках медали горят».
В это время Хохлов как раз и говорил о наградах. Он указал на медаль на груди Тони:
- У нее пока только одна правительственная награда. Но и она очень дорога для нее. В этой медали - тревожные боевые ночи и дни. Дорогая Тонечка, будь счастлива, будь хорошим другом своему нареченному Павлу Сергеевичу Мальцеву. Это - настоящий человек.
Хохлов усадил Тоню на место, подошел к Павлу:
- Ну а тебе что сказать, орел?
Павел встал, выпрямился.
- Тебе пожелаю побольше собранности, внутренней организованности и самодисциплины. Ты извини, что в такой час говорю об этом и так прямо. Лучше сказать правду и при всем честном народе. Мы твои подвиги и заслуги знаем. Держи себя в руках, теперь ты не один - и за жену в ответе…
Конечно, все, кто сидел в клубе, знали его, Павла. Вернулся он из госпиталя в полк. Приняли хорошо. Летает наравне с ребятами. Сколько уже вылетов за плечами, сколько боев. Девять обитых фашистов на счету. Звезда Героя украсила его грудь. Вот она и сейчас приятно ласкает взгляд. А вручал ее сам командующий. Прицепил к кителю, задержал в своей руке руку Павла, сказал тихо: «Воюешь лихо, браток, это хорошо. А вот лишнего себе позволяешь в воздухе - негоже. Говорят, начальство эскадрильное не почитаешь. Брось, ты уже самостоятельный парень. Как-никак - командир звена».
«Вот тебе раз! - думал тогда Павел.- Пришел Золотую Звезду получать, хорошие слова услышать, а генерал по самому больному месту - хлоп, хлоп. Точно березовым прутом, да по ягодицам, да по ягодицам, как отец в детстве. Хотя поделом. Ишь, зарвался! Мне, мол, все нипочем».
Сколько томительных ночей потом провел Павел - знал об этом лишь он сам и, может быть, его Тонечка. Он, бывало, спрашивал ее:
- Скажи, что обо мне толкуют в народе? Ведь у тебя в санчасти всегда люди. Говори, не таясь, прямо в глаза.
И она говорила:
- Разное судачат. Одни хвалят за ухарство, другие - ухмыляются: нарвется-де на опытного фашиста - не соберет костей в сопках. Конечно, многие любят тебя за самостоятельность в воздухе, в бою. Сам Борисов как-то при мне отчитывал комэска, почему он инициативу из твоих рук выбивает…- И Тоня советовала: - Береги себя, Паша. Зачем зря рисковать?
А Павел отвечал:
- Вот об ухарстве это ты дельно заметила. Надо немного поостыть. Но, черт возьми, разве можно быть холодным, равнодушным, когда в жилах кипит кровь, когда видишь, как на тебя прется такая нахальная прусская морда! Скажи, русак может уступить пруссаку?! Ну и давай карусель, да такую, что сердце вот-вот вырвется из груди. А впрочем, ты права, Тонечка. Надо поостыть. Но что касается инициативы - тут уж, извините, я не уступлю. Кому виднее немец - мне или тем, что с земли подают команды? В воздухе виднее. А раз это так, то и действую сам. Я и своим ребятам приказываю бить фашиста откуда ловчее, сподручнее. Инициатива - это полпобеды.
Хохлов вот сейчас снова уколол. Он наверняка имел в виду один из последних полетов. Оставил комэска без прикрытия, как мальчишка,- погнался за «мессером». И это чуть было не кончилось для обоих трагически. Но, дорогой парторг, милый Иван Филиппович, не он ли, не Мальцев ли, краснел, стоя перед своими товарищами, когда вы с Борисовым давали ему «шприца»? Ведь он уже пережил все это. Хотя повторение - мать учения, даже в такой день, как… свадьба.
Свадебное пиршество было недолгим. Друзья наполняли из фляг фронтовые чарки, пили за здоровье молодых супругов Мальцевых, произносили тосты, добрые пожелания, кричали: «Горько!» Павел целовал Тоню и хмелел от счастья…
Они остались одни. Павел обнял Тоню за плечи.
- Ну вот мы и вместе, вместе навсегда, на всю жизнь. Скажи, рада ты?
- Зачем спрашиваешь? Разве не видишь? - Тоня погладила руку Павла. - Дорогой ты мой, Павлушка. Ты-то счастлив? Раз, два, три… Три родинки у тебя на лице. Нет, кажется, человек бывает счастливым, когда родинок чет. А у тебя - нечет…
- Пустое дело эти родинки, Тонечка, - нежно возразил Павел,- Давай лучше поговорим, как мы будем с тобой жить-поживать. В нашей обители, в землянке, видишь, Димка оставил свою кровать. Добрый человек этот Шплинт. Уходил, сказал: «Не поминай лихом. И чтобы дружба наша не нарушилась. А то я знаю вас, женатиков: за юбку ухватитесь - и ни до кого дела нет».
- Что же это он так, в сердцах, что ли?
- Нет, от всей души.
- Да пусть заходит. Всегда рады будем. Глядишь, по нашему примеру и сам женится. Ведь есть у него Галочка Храмова-то. Ну вот и поладят небось.
- Скорее бы кончилась война,- хлопнул ладонью по столу Павел. - Увез бы я тебя не в Крым, как говорил, а в наш Краснослободск. Ты знаешь такой город? Нет? Это старинный русский городок, весь в зелени, в садах. Домики как на подбор - небольшие, уютненькие, с резными наличниками на окнах, с петушками на коньках крыш. А рядом под кручей течет речка, такая свежая, умытая! Мокшей зовется.
- Ну а я, как ты знаешь, таежница, уралочка. У нас лучше, Паша. Представь себе маленькое село с добротными бревенчатыми домами - крепкими, плотными. А кругом горы, красивые горы, и тайга, насколько хватит глаз - тайга. Зимой на лыжи - и айда в горы. Впереди отец с ружьишком за плечами. «Не отставай, дочурка!» - крикнет, а сам как прибавит ходу - только его и видела. И вот - одна среди этого чудеснейшего царства. «Ау-у!» - крикнешь отцу. «Ау-у» - откликнется твой же голос где-то в горах. И тебе радостно, тепло. Вдруг откуда-то, с самой верхушки ели,- хлоп: свалится на голову ком снегу. Поглядишь - белка-шалунья, перескочив с ветки на ветку, сидит на сучочке и лапками мордочку себе моет, И кажется, улыбается, проказница.
