Эммануил Казакевич - Звезда
– Это что такое?
– А что? – с невинным видом ответил Бражников.– Это Катя, связистка, для вас старается, товарищ лейтенант. Травкин густо покраснел и спросил:
– Почему вы впускаете в расположение взвода посторонних людей?
Бражников виновато промолчал, а Мамочкин, узнав об этом разговоре, развел руками.
– Что за человек! Все о немцах думает – и больше ни о чем! Все схемы немецкой обороны рисует, над картой сидит и по переднему краю целыми днями рыщет…
Что касается Кати, то она вначале была обескуражена замкнутостью и юношеской застенчивостью Травкина. Нет, к такому отношению к себе она не привыкла. Она привыкла быть всегда желанной, хотя и знала, что причиной этого легкого успеха были вовсе не ее достоинства, а скорее то, что мужчин здесь много, а женщины считанные.
Потом она вдруг почувствовала себя вдвойне счастливой: ее любимый был не обычный человек, нет, он суровый, гордый и чистый. Таким он и должен быть. Она непривычно робела в его присутствии, сама удивляясь своей робости. Она ли это, считавшая себя опытной маленькой грешницей? Поцелуй и объятие, полученные и возвращенные вскользь, в суматохе походного быта, из-за мимолетной симпатии или просто от скуки – и это она называла жизнью!
Она вспоминала об этом как о чем-то некрасивом, но уже давно прошедшем.
Каждый день приходила она в овин с цветами и веточками пушистой вербы. Но не в цветах было дело: она приносила с собой благоухание милой женственности, по которой тосковали одинокие сердца бойцов. Разведчики даже порицали своего командира за равнодушие к девушке, хотя одновременно и гордились его неприступностью.
Приехавший в дивизию начальник разведотдела армии полковник Семеркин застал Катю в момент, когда она ставила свежие цветы в синюю вазочку. Полковник зашел в овин посмотреть, как живут разведчики, но там никого не оказалось, кроме повара, дневального и этой девушки.
– Вы кто такая? – спросил полковник.
– Радист младший сержант Симакова,– отрапортовала она.
– А я думал, что вы тут цветами торгуете,– пробормотал желчный полковник и вышел.
Затем он долго беседовал с командиром дивизии. Они вежливо, но основательно поспорили.
– Вы ничего не знаете о противостоящем противнике, упрекал командира дивизии полковник Семеркин.– Разве у вас есть ясное представление о его группировке и замыслах?
Полковник Сербиченко, стараясь сдерживать себя, отшучивался:
– А откуда я могу знать? Командир дивизии иногда не знает, что у него самого в войсках творится. Откуда же ему знать, что делает противник? Вот послал я разведчиков в поиск, а они не вернулись. Для вас семь человек – это так, мелочь. Вы – армия. А я человек маленький, для меня гибель семи – большая, очень большая потеря. Разведчиков у меня повыбило в боях.
– Это верно,– возражал полковник Семеркин.– А вы посмотрите, что у вас в разведке делается. Прихожу к ним в овин – никого нет. Дневальный и не знает, где они. Правда, девица там с цветами ходит. Какая идиллия! А следователь вашей прокуратуры только что мне сказал, что к нему поступила серьезная жалоба на ваших разведчиков. Да, товарищ полковник, вы не знаете, а я узнал. Жалоба какого-то села. Вот вам и причина плохой работы разведки.
Полковник Сербиченко велел вызвать следователя.
Незаметный, спокойный, чуть рябой, с большим выпуклым лысым черепом, вскоре явился следователь прокуратуры капитан Еськин.
Следователь подробно рассказал о жалобе жителей недальнего села на то, что разведчики забрали у них – самовольно! – тринадцать лошадей, из которых вернули только одиннадцать. К заявлению приложена расписка с неразборчивой подписью.
– А почему вы думаете, что это сделали именно наши разведчики?
Следователь, не робея под грозным взглядом комдива, ответил:
– Это еще точно не установлено.
– Так установите точно, потом доложите. Можете идти.
Следователь вышел, а комдив устало сказал полковнику Семеркину:
– Что ж, группу в тыл мы пошлем. А вы постарайтесь пополнить нас разведчиками.
Когда все разошлись, полковник Сербиченко тоже вышел из избы, на ходу бросив вскочившему в прихожей ординарцу:
– Скоро приду.
Полковник пошел по направлению к лениво вертящейся мельнице и, подойдя к одному из разбросанных здесь овинов, спросил у дневального возле входа:
– Разведчики?
– Так точно, товарищ полковник,– ответил дневальный и громко крикнул в полутемный овин: – Встать! Смирно!
Овин зашевелился и замер. Комдив пытливо осмотрелся. В сумерках овина стояло человек восемь разведчиков руки по швам. Один из углов был отгорожен плащ-палатками. Комдив молча подошел к этому углу, приподнял плащ-палатку и увидел там Катю, тоже стоявшую «смирно». На столике лежали книжки и тетрадки, в синей вазочке стояли цветы.
Сердитый взгляд комдива чуть смягчился. Он внимательно посмотрел на Катю и спросил:
– Ты что тут делаешь? – Затем, обращаясь к подбежавшему с рапортом дежурному сержанту, осведомился: – Где ваш командир?
– Лейтенант на передовой.
– Когда придет, пришли его ко мне.
Он направился к выходу, потом оглянулся:
– Побудешь здесь, Катя, или со мной пойдешь?
– Я пойду,– сказала Катя.
Они вышли вдвоем.
– Ты чего застеснялась? – спросил комдив.– Ничего плохого тут нет. Травкин – парень хороший, разведчик смелый.
Она промолчала.
– Что? Влюбилась? Хорошо! А капитан Барашкин как? В отставку?
– То – ничего,– сказала она,– то было просто так, глупость…
Полковник заворчал, потом, внимательно поглядев на опущенные ресницы девушки, вдруг спросил:
– А он, Травкин, что? Рад? Девка хоть куда, да еще цветы приносит!
Она ничего не ответила, и он понял.
– Что? Не любит?
Его умилила старинная трагедия неразделенной любви в образе этой пичужки с погонами младшего сержанта. Здесь, в самом пекле войны, затрепетала молодая любовь, как птичка над крокодильей пастью. Полковник усмехнулся.
Они встретили военфельдшера Улыбышеву, и комдив пригласил ее с Катей к себе пить чай.
Придя в избу полковника, Улыбышева с Катей принялись хозяйничать при помощи ординарца – вскипятили самовар и сели за стол, весело болтая о всякой всячине.
Через некоторое время пришел Травкин.
– Садись,– сказал комдив.
Катя заволновалась, боясь, что полковник станет подшучивать над ее чувствами к Травкину, но он не проронил об этом ни слова. Разговор шел о каких-то лошадях, а Катя робко смотрела на лейтенанта, на его молодое серьезное лицо, слушала его ясные, четкие ответы комдиву, хотя и не вникала в их смысл. И ей стало нестерпимо горько.
«Ну какая я ему пара? – думала она.– Он такой умный, серьезный, сестра у него скрипачка, и сам он будет ученым. А я? Девчонка, такая же, как тысячи других».
Травкин ни в малейшей степени не догадывался об истинных чувствах этой девушки. Она вызывала в нем досаду и недоумение. Ее неожиданные появления в овине, непрошеные заботы о его удобствах – все это казалось ему чем-то неприличным, навязчивым и глупым. Он стыдился своих разведчиков, которые при ее появлении многозначительно переглядывались, неуклюже стараясь оставлять его с ней наедине.
Теперь он крайне удивился, увидя ее в комнате командира дивизии, да еще за самоваром. И когда комдив заговорил об истории с лошадьми, Травкин сначала подумал, что это Катя, узнав о лошадях из разговоров разведчиков, насплетничала комдиву.
Он вкратце объяснил полковнику, как было дело, и перед комдивом вдруг воскресли дни наступления, беспрестанные марши, короткие схватки и тот мартовский полдень, когда он, полковник, стоя посреди разбитой дороги, так насмешливо упрекал разведчиков. Из зеленовато-серых глаз комдива на Травкина глянул одобряющий прищуренный взгляд разведчика прошлой войны унтер-офицера Сербиченко.
– Молодец, Травкин.
Полковник спросил:
– А точно ты вернул всех лошадей крестьянам?
Травкин утвердительно ответил:
– Точно.
В дверь постучали, и на пороге показался капитан Барашкин.
– Тебе чего? – недовольно спросил Сербиченко.
– Вы меня не вызывали, товарищ полковник?
– Вызывал часа три назад. Говорил с тобой Семеркин?
– Говорил, товарищ полковник.
– Ну и что?
– Пошлем группу в тыл противника.
– Кто пойдет старшим?
– Да вот он, Травкин,– со скрытым злорадством ответил Барашкин.
Но он ошибся в расчете. Травкин и глазом не моргнул, Улыбышева спокойно разливала чай, не зная, в чем дело, а Катя совершенно не поняла, что произнесенные слова находились в прямой связи с судьбой ее любви.
Единственный, кто понял выражение глаз Барашкина, был командир дивизии, но он не имел оснований не соглашаться с Барашкиным. Действительно, лучшей кандидатурой для руководства этой необычайно трудной операцией был Травкин.
– Хорошо,– сказал комдив и отпустил Барашкина.
