Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 1
В начале тридцатых о Сталине говорила вся страна. О его начинаниях, поступках. Я тоже слышал многое. В основном, конечно, хорошее, и воспринимал это как должное. Позже, после смерти, стали на него навешивать разные ярлыки. Но правильно гласит восточная мудрость: мертвого льва может лягнуть даже осел.
Подробно о Сталине мы еще потолкуем, а сейчас, возвращаясь к тридцатым годам, замечу: одно дело — услышать, и совсем другое — увидеть.
Мне впервые посчастливилось побывать на Красной площади в 1932-м, на первомайской демонстрации. А потом дважды в год, в ноябре и мае, мы бывали там с отцом всегда. В 1936-м на Первомай ходили всей семьей. И каждый раз — новые впечатления. Но Первомай 1932-го для меня особо знаменательный, поскольку первый.
О желании взять меня на демонстрацию отец объявил заранее. И я, конечно, все последние дни пребывал в напряжении. Даже в школе весь класс знал об этом. Ребята мне завидовали.
Приблизительно в восемь утра мы приехали в академию. Там уже толпился народ. Организаторы формировали колонну, раздавали флаги, лозунги, портреты вождей, огромные карикатуры на буржуев. Кое-кто пришел с цветами, маленькими флажками… Мне тоже дали флажок.
В тот день сама погода рождала праздничное настроение, а если вспомнить о нарядной летней одежде людей, красивом убранстве улиц, ликующих колоннах демонстрантов, бодрящей музыке, то, говоря современным языком, аура была просто прекрасной.
В нашей колонне несколько человек были с орденами — для того времени редкость. Люди вели себя непринужденно, радостно, живо беседовали. Детей мало, но неподалеку оказалась девчурка приблизительно моего возраста. Когда колонна двинулась, я вцепился в руку отца и почему-то все время боялся, что потеряюсь.
Вышли на улицу Горького. Между прочим, именно в том году Тверская получила имя великого писателя. Здесь наша колонна влилась в огромный людской поток — он спускался к Манежной площади. Люди шли в несколько рядов. Порой останавливались, затягивали песни, танцевали. Играли оркестры, звучали гармошки. Когда оказались на Манежной, а потом подошли к Историческому музею, все как-то подтянулись. Возникло некое напряжение. А меня поглотила одна мысль — сейчас увижу Мавзолей и на нем Сталина…
Наконец, нас вынесло на площадь. Шли мы в середине колонны. Естественно, мне было видно плохо. Я потянул отца за руку, показал, что девчурка в нашем ряду уже устроилась на плечах своего родителя.
Тогда и отец подхватил меня, посадил к себе на шею. «Ну как?» Отвечаю: отлично! Действительно, было видно всех и все. Время от времени звучали здравицы и лозунги. Впереди кричали «ура». Я увидел Мавзолей, на нем много людей, но кто из них Сталин? Отец сказал, что рядом с вождем Ворошилов и Буденный в военной форме, и я сориентировался. Кричу отцу: «Вижу! Сталин машет рукой!» Действительно, он помахивал правой рукой и улыбался. Все кричали «ура». Я буквально впился глазами в Сталина, стараясь получше рассмотреть…
Ворошилов и Буденный выделялись, были при орденах. Отец потом говорил, что он отлично видел Молотова, Микояна, Кагановича, а из военных, кроме Ворошилова и Буденного, еще и Тухачевского. И вот прошли Мавзолей… Нашу колонну тепло приветствовали трибуны: стоявшие там махали нам руками, флажками, цветами. Очевидно, то же было и до Мавзолея, но я этого как-то не заметил: «разбирался» с центральной трибуной.
Отец снял меня с плеч. Мы уже двигались по Васильевскому спуску. Внизу Москва-река. Потом колонна повернула направо и направилась к Садовому кольцу, что отвечало нашим интересам — ближе к дому. На Зубовской уже поджидал грузовик — туда сложили все знамена, плакаты. Колонна наша растаяла, как и другие.
Люди обменивались впечатлениями: кто что видел. Особенно много мы говорили о Сталине. Мы с отцом дошли до дома пешком, довольные, немножко уставшие. А там — праздничный стол.
Отец пригласил соседей — семью Кравченко, своего однокурсника. Вадик, сын Кравченко, все кричал, что его «батя» дал ему честное слово — взять на следующую демонстрацию. Видно, у них было бурное объяснение из-за этого…
А я, конечно, взахлеб рассказывал, как я видел Сталина! Почему-то ждал, что он будет чем-то выделяться — ростом или одеждой, но ошибся. Он стоял в центре трибуны, по которой немного расхаживал — два-три шага вправо, столько же — влево; никто вплотную к нему не стоял.
Потом каждый раз, бывая на Красной площади, я вспоминал тот день, когда впервые увидел Сталина. Кстати сказать, судьба сложилась так, что, будучи слушателем Военной академии имени Фрунзе, я участвовал в его похоронах.
1936 год памятен мне весьма неординарным событием. Как-то во время урока в класс зашли незнакомые люди — мужчина и женщина — в сопровождении завуча. Мы встали, поздоровались. Анна Ивановна, классный руководитель, о чем-то с ними тихо разговаривала. Нам она дала задание — мы делали вид, что поглощены работой, хотя сами вслушивались в разговор. Увы, так и остались в неведенье. Зазвенел звонок, мы выбежали на школьный двор и, как обычно, затеяли свои немудреные игры. Вскоре я заметил: у школы стоит группа людей и внимательно наблюдает за нами.
Перемена закончилась, мы — снова в классе. Входит Анна Ивановна, мы встаем, она говорит: «Садитесь. Варенников, зайди к завучу. А мы продолжаем урок…» Мой сосед по парте Сережа Филимонов: «Ты что натворил?» — «Да вроде ничего».
Но раз вызывают к завучу, значит, будет разбирательство. Я шел и мысленно перебирал события последних дней. Нет, причин для «взбучки», кажется, не было. Подошел к двери. За ней какой-то разговор, но тянуть нечего — раз вызывали, надо идти. Вошел, глядя на завуча, представился: «Ученик 5 «А» Варенников».
Оглядел комнату: там еще три человека, в том числе те двое, что были в классе. Все курили. Дама мне говорит: «Здравствуй, мальчик». — «Здрасьте… женщина». Все засмеялись. Кто-то обронил: «Он еще и юморист». Тогда дама сказала: «Я — Елена Ивановна». Я подумал: «Хорошо запоминается — сестра Елена».
Посыпались вопросы: откуда родом? В каких городах жил? Кто родители? Расспрашивали подробно об отце, потом — о здоровье, увлечениях. Отвечал быстро, с «напором» (почему-то обозлился — задают вопросы все сразу). Когда гости иссякли, я понял: они ко мне с добром. Вдруг один из спрашивающих говорит: «А ты в шахматы играешь?» — «Играю». — «Сыграем?» — «Можно! Но ведь вы проиграете». Все притихли. «Это почему? Я играю хорошо». — «Все равно проиграете, я же вижу…» Все улыбались. Дама сказала: «Думаю, достаточно. Мое мнение однозначное: надо попробовать на съемках». Остальные согласились. Она обратилась к завучу: «Прошу вас послезавтра отпустить его с уроков». Затем ко мне: «Вот тебе адрес, это «Мосфильм», — и дала листок. — Послезавтра к 11 утра. Мы делаем фильм «Гаврош» по роману Виктора Гюго. Приезжай, тебе понравится».
Мы расстались. Я пошел в класс. В голове — фантастические мысли и какая-то растерянность. Долго стоял в коридоре у окна, думал. Появился завуч. Видно, уже проводил гостей, подошел ко мне: «Ты чего не на занятиях?» — «Думаю…» — «Чего тут думать? Послезавтра поедешь на «Мосфильм», все прояснится. Хорошая перспектива. Пройдешь на Гавроша — это все. В институт примут без экзаменов. Правда, до института еще далеко! Но все равно — езжай! Только приведи себя в порядок». — И он провел рукой по моей кудлатой голове.
Вернувшись в класс и спросив разрешения у Анны Ивановны, пошел на свое место. У доски кто-то стоял. Сосед по парте тут же набросился: «Рассказывай!» — «На перемене». — «Выкладывай все по порядку». Я отбивался. Наконец, Анна Ивановна сделала Сергею замечание, попросила быть внимательным. Но весь класс смотрел в мою сторону — я был у завуча, да еще так долго. Прозвенел звонок. Анна Ивановна ушла. Все — ко мне: «Что натворил? Что сказал завуч?» А когда я сообщил сенсационную новость, интерес ко мне разгорелся с новой силой. Все стали строить предположения. Звучали имена известных артистов, чаще всего — Игоря Ильинского.
Дома я тотчас начал изучать себя в зеркале. Да, прав завуч — надо привести «внешность» в порядок. Большая копна волос, давно не видевшая парикмахера, делала лицо озорным. И коричневая косоворотка, которую носил подпоясываясь, тоже не украшала…
Рассказал новости Клавдии Моисеевне. Она начала вздыхать и повторять: «Что же делать, что же делать?» Меня всегда это раздражало. «Ничего не надо делать. Придет отец — все решим». Так и получилось. С занятий отец пришел вечером. После ужина, когда мы уселись поудобнее, он велел рассказывать, что я и сделал, отдав ему при этом записку Елены Ивановны. Отец умел слушать: запоминал все детали, а когда собеседник заканчивал повествование — задавал вопросы. Вот и сейчас — выслушав, переспросил: «Говоришь, завуч посоветовал привести себя в порядок?» Я подтвердил. Тогда отец объявил, что завтра после уроков мне первым делом нужно красиво подстричься. А Клавдии Моисеевне велел отутюжить мой костюмчик и белую рубаху. Послезавтра я должен отправиться на «Мосфильм».
