Василий Щур - Пограничными тропами
Война рвала судьбы, ломала жизнь, и выстоявшие в ней люди никого и ничто не забыли.
Анатолий Марченко
ЛУНА СМОТРИТ НА ЗЕМЛЮ
I
Тоня спросила:
— Ты не забыл фуражку?
— А что? — насторожился Рыжухин.
Цветаш запрещал брать на задание что-либо постороннее. Когда Вятликов прихватил было с собой пачку «Беломора», Цветаш, вдруг, копируя патрульного немца (артист этот Цветаш!), отрывисто пролаял:
— Отвечайт! Откуда ви иметь совьетский папирос? Кто посылайт вас? Партизанен?
И, снова становясь самим собой, подвел итог:
— Вот так. И попробуй докажи, что ты не верблюд.
— Взрывчатка в вещмешке, выходит — ничего, а папиросы…
— Взрывчатка! — с усмешкой передразнил Цветаш. — Взрывчатка сейчас у любого дурака может быть. И никто не заподозрит, что этот дурак из партизанского отряда. А вот если советские папиросы в таком глубоком тылу…
Доводы Цветаша показались Вятликову не очень убедительными, и он молчал, тянул время, надеясь, что тот передумает и все обернется шуткой.
Но Цветаш не передумал.
— Так как же без курева? — канючил Вятликов.
— Товарищ дорогой, — с сожалением, будто понимая, что таких, как Вятликов, ничем не проймешь, сказал Цветаш, — у партизана нервы должны быть крепкими и без наркотиков.
И Вятликов положил папиросы на краешек сработанного из горбылей стола.
Этот Вятликов вспомнился Рыжухину сразу же, едва Тоня задала ему вопрос. Рыжухин вообще не переносил, если к нему лезли с вопросами. Особенно с такими. Спрашивается, откуда Тоня успела пронюхать, что он, Рыжухин, идя на задание, обязательно берет с собой зеленую пограничную фуражку?
— Да ты не бойся, я никому не скажу, — не отставала Тоня. — И, если хочешь знать, я тобой просто восхищаюсь. Я раньше думала, что ты сухарь, а у тебя, оказывается, вон какое сердце…
— Какое там сердце! — возмутился Рыжухин. — Психолог ты, что ли? Сердце… Ты еще и о печенке что-нибудь скажешь?
— Скажу! — переливчато засмеялась Тоня, вовсе не обидевшись на язвительные слова Рыжухина. — Думаешь, не скажу?
И то, что Тоня не обиделась, и то, что ему всегда было приятно слушать, как она смеется, еще больше рассердило Рыжухина. Он насупился и, лишь изредка постреливая в Тоню зеленоватыми блестящими глазами, начал натягивать добротно смазанные яловые сапоги.
— До чего ж воняют, — буркнул Рыжухин будто самому себе.
— Так это ж настоящий рыбий жир! — всплеснула крепкими руками Тоня, поражаясь, как это Рыжухин не оценил по достоинству такую чудесную смазку. Ей хотелось рассказать о том, как она еще вчера отмыла его сапоги от грязи, просушила у костра, и, пока они еще не заскорузли, щедро пропитала рыбьим жиром. Запах действительно был не из приятных, зато кожа стала мягкой, податливой: ногам в таких сапогах будет куда удобнее.
— А ты будь осторожен, — тихо проговорила Тоня, когда Рыжухин, закончив возню с сапогами, натягивал на свои мощные плечи кожаную куртку. Куртка была малого размера, надевалась с трудом, это злило Рыжухина.
— Чего ты под руку каркаешь? — сердито сказал Рыжухин и рванул куртку так, что затрещал рукав.
— Я не каркаю. — Казалось, чем больше он злится и грубит ей, тем нежнее становится она, — Ночь сегодня такая паскудная.
— Это почему же?
— Луна.
— И что фантазируешь? Приснилось?
— Да нет же, — как можно искреннее и убедительнее сказала Тоня. — Я на просеку выходила. Так она уже по верхушкам сосен ползла.
— Кто?
— Да луна же.
«Ну и человек», — не то с удивлением, не то с осуждением подумал Рыжухин. Он знал, что до просеки добрых два километра и что Тоня почти всю ночь не спала, возилась у полевой кухни, готовя завтрак, а днем не спала, потому что готовила обед и сейчас не спит потому, что в котле уже закипает вода под суп-пюре гороховый. И все же сказал равнодушно:
— Ну и что ж, что луна? Самое подходящее для прогулок…
Кровь хлынула ему в голову — он не раз слышал, как ребята говорили, что Тоня целуется и крутит любовь с Вятликовым. Всякий бы, наверное, догадался, что они просто разыгрывают Вятликова, только не Рыжухин. Он воспринимал это серьезно и страдал по-настоящему. Ему чудилось, что каждый раз, когда он бывает на задании, Вятликов гуляет с Тоней по лесу. И сейчас, едва Тоня заговорила о луне, он, не в силах сдержать себя, раздраженно добавил:
— И для поцелуев с Вятликовым…
— Ты! — вскрикнула Тоня, будто ее ударили чем-то острым. Зачем же ты!.. — И она выскочила из землянки, дрожащая, гневная, сдерживая слезы.
Рыжухин взял снаряжение и вышел вслед за ней. Осмотрелся — ни у кухни, ни у кустарников ее не было.
Луна и впрямь уже просвечивала между стволами берез и, казалось, тайком подглядывает за всем, что происходит в этих дремучих зарослях.
«Ну чего уставилась?» — мысленно выругался Рыжухин, злясь не столько на луну, сколько на самого себя.
И решительно зашагал по тропке.
II
— Вятликов, ты меня любишь?
— Чего? — удивленно, все еще не понимая, о чем идет речь, отозвался Вятликов.
— Ну хоть капельку любишь? — продолжала спрашивать Тоня, орудуя большим черпаком в котле, который, как живой, шумно вдыхал горячий водянистый пар.
Вятликов обычно самым первым появлялся возле полевой кухни, словно по запаху чуя, что пища готова. Он садился поближе к Тоне, не спускал с нее подернутых ленцой глаз, и она никак не могла понять, любуется он ею или ждет, когда она нальет ему добрую порцию густого варева.
— Спрашиваешь, — сказал Вятликов, облизываясь. — Весь отряд об этом говорит, — с гордостью подчеркнул он. — А только ты вот, небось, мои сапоги, считай, ни разу не высушила.
— Ой, Вятликов! — обрадованно воскликнула Тоня, по его настроению чувствуя, что с ним можно будет договориться. — Высушу! Ты думаешь, мне трудно?
— Посмотрим, — загадочно сказал Вятликов, и его румяное лицо стало не таким сонным как было.
— Вот увидишь, Вятликов, — убеждала его Тоня, выжидая удобный момент, чтобы сказать ему главное. — Подставляй котелок, я тебе с самого дна зачерпну. Ты же у меня, Вятликов, настоящий Портос!
— Портос? — недоверчиво переспросил Вятликов.
— Ну конечно. И не вздумай обижаться, это же такой чудесный парень — один из трех мушкетеров. Ты знаешь, он мог взять за шиворот любого верзилу и поднять над головой. Ну точно, как ты!
— Это я могу, — не без тщеславия подхватил Вятликов.
— Значит, любишь? — Тоня присела возле него, слегка одернув узкую, побелевшую от частой стирки юбку, и по-лисьи лукаво смотрела как он с наслаждением обгладывает мозговую кость.
— Угу, — подтвердил Вятликов, добрея.
— А знаешь, Вятликов, если человек любит, он для любимого на все готов пойти. Даже на смерть.
— Это зачем же на смерть?
— Ну пусть не на смерть, — не стала спорить Тоня, — но обязательно сделает все, о чем бы его ни попросили.
— Ты что, ко мне подкатываешься? — подозрительно спросил Вятликов.
— Ну конечно! — воскликнула Тоня, довольная его сообразительностью и, не ожидая новых вопросов, поспешно и ласково заговорила: — Ты знаешь, Вятликов, ну самый пустяк… Тебе это будет совсем нетрудно…
— Да ты конкретно, — перебил ее Вятликов, продолжая есть.
— Раздай за меня ужин, Вятликов.
— Что?! — набычился он.
— Ты понимаешь, — затараторила она, не давая ему опомниться. — Мне нужно отлучиться. Ну совсем ненадолго. Я потом тебе все расскажу. Ну, а ты накормишь ребят.
— Ты больше ничего не придумала? — надулся Вятликов.
Он представил себе, как будет стоять на стремянке возле котла с черпаком в руках и как ребята, получая ужин, начнут злословить, потешаться над ним и говорить, что, видно, Тоня совсем прибрала его к рукам, установила полный матриархат и скоро будет уходить на задание, оставляя Вятликова за себя.
— Значит, даже этого не хочешь ради меня сделать? — обидчиво сказала Тоня, часто-часто моргая длинными густыми ресницами, словно собираясь заплакать.
— Ладно, дьявол тебя забери, — решился Вятликов. — Я, считай, на поругание из-за тебя иду. Только…
— Ой, Вятличек, все, все будет хорошо, — бурная радость так охватила Тоню, что она, не удержавшись, чмокнула его во влажную щеку и тут же помчалась к землянке.
— Погоди, — придержал ее Вятликов. — А вдруг Цветаш спросит?
— Да ты не беспокойся. Это уж моя забота. Я у него отпрашивалась. А если задержусь, скажи, чтобы икру не метал. Мало ли какие могут быть у девушки дела!
Последние слова Тони пришлись Вятликову не по нутру, но он промолчал.
В землянке Тоня пробыла недолго. Она взяла пистолет, пододела под платье теплую кофту и, стараясь никому не попадаться на глаза, проскользнула между землянками в лес.
