Хануш Бургер - «1212» передает
Нациста арестовали. „Вот и хорошо“, — скажете Вы. Хорошо, да не совсем. Ведь убийца почти полтора года спокойно расхаживал по улицам родного города, его видели сотни людей, которые прекрасно знали, что его рыльце в пуху, и все же никто, несмотря на это, не задержал его. И как только люди терпят таких в своей среде! Вместе с ним они рубили дрова, убирали урожай, вечерами играли в карты… Вот что потрясло меня! Мысль о том, что подобные типы сотнями, тысячами живут среди нас и люди, зная об этом, молчат… Как это только возможно?…
Я никогда не был согласен с Лукашем в одном вопросе. Лукаш доказывал мне, что необходимо изменить общественный строй, чтобы люди получили возможность стать лучше. Мне же всегда казалось, что нужно сначала встряхнуть людей, тогда и порядок станет лучше. И вот на старости лет я иногда думаю, что, быть может, Лукаш и прав.
„На старости лет“, хотя и постарел-то я всего-навсего на полтора года. Однако иногда я чувствую себя очень усталым. Жена говорит, что не следует все так близко принимать к сердцу. Она очень хорошая и практичная женщина, у нее очень хорошая и нужная профессия: она акушерка, помогает людям родить на свет детей. Так вот она говорит, что дети будут лучше своих родителей. Если бы ее слова дошли до Бога, как любил говорить наш Сильвио. Помните ли Вы его?
Возможно, письмо получилось слишком мрачным, но что поделаешь? Напишите мне как-нибудь.
Ваш старый Георг».
Судьба моего фильма
— Когда начался этот год, я не думала, что он может принести мне… — Голос Урсулы звучал мечтательно.
Стояла теплая осень. Луг благоухал запахами. В туче комаров танцевало несколько бабочек. Нежно-желтые астры важно покачивались на своих высоких ножках.
Урсула рассмеялась:
— Если нас сейчас заметят, тебе не придется платить шестьдесят пять долларов штрафа, по крайней мере до тех пор, пока ты в плавках.
Она была права. До тех пор, пока я не в форме, которая лежала вместе с вещами Урсулы за моей спиной в кустах, нас можно было принять всего-навсего за двух влюбленных, которые наслаждаются последними погожими деньками. К нам не мог пристать ни один патруль.
Я считал веснушки на носу Урсулы. Мы лежали в зарослях высокого вереска. Над нами раскинулось ясное синее небо.
— А почему ты бросил рисовать?
— Почему? Начиная с 1943 года, как надел военную форму, я не брал кисти в руки, если не считать нескольких солдатских плакатов. Для рисования нужна тишина и покой. Дома мне придется начать сначала. После войны я все буду видеть совсем в других красках. Дома…
— Когда ты демобилизуешься, то будешь жить в Штатах или вернешься на родину?
Это был законный, но не решенный еще вопрос. Когда я стал военным, для меня было главным — бороться против фашизма, безразлично в какой форме. Другого пути я тогда себе не мыслил.
Америка предоставила мне убежище. Там я нашел много хороших друзей. Это была страна Рузвельта. Путь на родину был для меня закрыт. Больше я тогда старался ни о чем не думать, чтобы не растравлять себя.
Теперь же пришло время решать. Теперь впервые за много лет я без боли в сердце мог думать о родине.
— У вас в Богемии есть вереск и астры?…
— Как тебе удается угадывать мои мысли? За последние десять минут ты трижды отгадала…
— Несколько лет я училась у телепата. Дома я могу показать тебе мой диплом… Ну так как же с вереском?
— Есть и у нас и вереск и астры. Представь себе, они есть и в Мэриленде, где в течение целого года из меня тщетно пытались сделать солдата.
Мы помолчали.
— Быть художником непросто, да?
Я задумался. Вспомнил тех, кто погиб на чужбине, и тех, кто не выдержал чужбины и вернулся на родину.
— Представь себе, Урсула, что у тебя есть ребенок. И вот, подрастая, он совершает что-то плохое. Разве после этого он перестает быть твоим ребенком? Ты все равно любишь его. Ребенок для тебя все равно остается ребенком. Так же и с родиной.
— Значит, родина всегда остается родиной, какой бы она ни была?…
В этот момент я вспомнил письмо Георга и подумал о том, что где-то, может быть совсем рядом, находятся недавние убийцы. А ведь и они, наверное, строят планы на будущее. Планы на будущее?…
— Значит, ты возвращаешься в Прагу?
— Не знаю, Урсула. За океаном я пустил кое-какие корни, и, наконец, этой форме я тоже кое-что должен.
— Ты им остался должен?
Пауза.
— Знаешь, есть вещи между небом и землей…
— Ты думаешь?
Женщины часто бывают умнее мужчин…
Когда стало свежо, я вновь превратился в американского лейтенанта, а Урсула — в симпатичную молодую переводчицу. Сев в джип, мы по заданию военной администрации поехали взять интервью у некоего Губерта Тотцауера.
Музыка к фильму была подобрана. Технические работы закончены. Оставалось только подобрать диктора. С Акселем фон Амбессером мне пришлось расстаться: голос его не подошел.
Я долго искал диктора, переслушал бесчисленное множество голосов, но все они по какой-нибудь причине не подходили. И наконец в кругу Кестнера я нашел человека, которого искал.
Это был Антон Реймер — артист из Праги. Всю войну он жил в безвестности и нищете.
На следующий же день мы записали текст, и моя работа в Мюнхене была окончена…
Несмотря ни на что, получился обличительный документ против фашизма! Это была не простая лента о концлагерях. В ней удалось показать, как все это началось. Здесь рассказывалось о Тиссене и о концернах, которые помогли Гитлеру прийти к власти, о тех, кто кричал «хайль», но молчал, когда арестовывали братьев… В конце фильма дымили печи крематория и дети из Майданека обвиняюще смотрели в зал.
Фильм «Мельница смерти» полностью был показан немецкому населению всего лишь один раз — во Франкфурте-на-Майне. Было около 650 зрителей. После этой демонстрации он навсегда исчез в архивах военного министерства в Вашингтоне.
В тот же самый день пастор Нимеллер читал в университете Эрлангена проповедь против войны. Но долго говорить ему не дали: студенты подняли такой шум, что он не смог закончить…
Последняя остановка
В баре офицерского клуба между Шонесси и Дрюзом, который уже получил майора, сидела темноволосая женщина в форме УСС. Ее прямые черные волосы спадали на плечи.
Я устроился на высоком табурете, подальше от них. В профиль женщина казалось юной. Она посмотрела в мою сторону, и я вздрогнул: это лицо я где-то видел. Но где?
— Петр, подойдите же к нам, — крикнул Шонесси. Я взял свой бокал и сел рядом с Дрюзом.
— Это мисс Одермат. У вас есть общие знакомые… Одермат? Ей было лет тридцать пять — сорок. Фамилия мне ни о чем не говорила.
— Вы художник из Праги? Я многих знаю оттуда…
У женщины был мелодичный, глубокий альт. По-английски она говорила с легким акцентом, не то немецким, не то австрийским.
— Когда я последний раз слышала о вас, вы были где-то на пути к Праге. Какой вы ее нашли?
— Спросите об этом майора. Он был там, — ответил я уклончиво.
— Петр — невероятный патриот. Целый год он мне только об этом и твердил, так что не взять его с собой я не мог!
Шонесси забыл сказать, что ему так понравилась Прага, что в августе он побывал там еще раз, но только с одним Блейером.
Мисс Одермат соскользнула со своей табуреточки. К моему удивлению, она оказалась ниже меня ростом.
— Найдется у вас несколько минут для меня, лейтенант Градец?
Шонесси шутливо погрозил пальцем:
— Посмотрите на него: пришел, увидел, победил… Дрюз повернулся ко мне и попытался придать своему лицу приятное выражение, но этого у него не получилось.
— Десять минут! На большее мы не даем своего согласия. Не так ли, Шонесси?
Мисс, не говоря ни слова, кивнула им.
— У вас есть драндулет? — спросила она, когда уже не могли слышать нас офицеры.
Мой старенький «рено», размалеванный по-военному, выглядел отнюдь не респектабельно. Мы поехали.
— Где вы хотите сойти, мисс Одермат?
— Все равно, только подальше от этих господ! Сюда я приехала в четыре. В половине пятого устроилась с жильем, в шесть спустилась в наш клуб, а через три минуты ваш майор уже прилип ко мне…
— Вы настоящая американка?
— Такая же настоящая, как и вы. Я родилась в Винтертуре.
— Грети. Швейцарка Сильвио!
Она засмеялась.
— Наконец-то, ну и долго же вы отгадывали!
— Сильвио знает, что вы здесь?
— Нет. Я слишком быстро решилась на поездку и рада, что у меня есть возможность поговорить с вами. Ведь вы его самый близкий друг, как он мне писал.
— Я тоже так думал, однако в последнее время…
— Да, да! Что-то произошло между вами. Я почувствовала это. Сначала я думала, что в этом повинен его перевод, затем решила, что вы поссорились. Потом поняла, что это гораздо серьезнее. Если хотите, можете рассказывать. Меня интересует все, что касается Сильвио.
