Тарас Степанчук - Наташа и Марсель
Вспомнила ее заплаканное лицо и, поднятая волной нежности, добавила: — Мамочка!
— Правильно, детки мои дороженькие! — обрадовался дед Матвей. — Без матери и солнце не греет.
Сказал и задумался старый. Потом спросил:
— А есть ли чего на свете матери дороже? А еще дороже и святее матери — Родина! Самая наивысшая из всех наших матерей!
…Мягок сердцем был дед Матвей, да характером крепок. Прошли годы, бедой обрушилась война и гитлеровский оккупационный режим на Родину. На дедову семью. На схваченного гестаповцами немого Ивана.
Самолично узнал дед Матвей в германской комендатуре о расстреле своего внука. И ведомо было деду, где прятал Иван еще один, пудовый заряд тола. С тем зарядом, как стемнело, он ушел от дома подальше, почти до станции Плисса. И на крутом высоком повороте железной дороги бросился под колеса германского военного эшелона.
И ничего не осталось от доброго деда Матвея, кроме благодарной Памяти. Да той жизненной Правды, которую он ей, Шурке, внушал…
Стоя у окна, Александра Михайловна смотрела, как с перестуком вагонных колес проносились, мелькали знакомые родные места.
Секунда — перестук. Секунда за секундой сливаются в минуты, недели, в годы, и, наконец, в целую жизнь. Но вот перед вагонным окном наплывают новые, знакомые тебе места, и жизнь в твоем сознании вдруг рассыпается на мгновения и эпизоды, и какие-то из них, видимо сейчас самые главные, оживают в тебе видениями, памятью былого.
«Живые спят. Мертвец встает из гроба…»
Эти строчки Блока сливались в ней с перестуком колес, и опять вырастал образ Ивана, а рядом с ним появилась Елена — такая же очаровательная, какой она увидела эту девушку впервые.
…Был первый день осени. Начало учебного года… И она, учительница, чувствовала себя в этот день особенно неприкаянной, лишней.
От станции в сторону комендатуры высокий полный жандарм с металлической бляхой на груди тащил упиравшегося соседского мальчишку. Останавливаясь через каждые двадцать-тридцать шагов, жандарм ожесточенно бил свою жертву сапогом. Подкованным железом, с шипами на толстой подошве, тяжелым, как молот, сапогом.
Она вырвала соседского мальчишку из рук садиста и, прикрыв его собой, крикнула: «Беги!»
Повторять этот совет не пришлось. Мальчишка исчез, а жандарм изумленно уставился на нее — и ударил.
Никто и никогда не бил ее по лицу! Не раздумывая, Шура всей ладонью хряснула по щеке жандарма. И тут же получила удар в челюсть кулаком — дома в ее сознании закрутились вперемежку с небом и деревьями. Она ухватилась за доски забора и с каждым новым ударом, теряя силы, внушала себе: «Только бы не упасть… Не упасть… Не упасть…»
Потом удары прекратились. Сквозь пелену тумана Шура увидела жандарма, лежавшего на спине. Над ним, сверкая огромными синими глазами, стояла высокая девушка с распустившейся косой.
Жандарм сел, затем встал на ноги и бросился на девушку с кулаками. Та ловко увернулась и, ухватив жандарма сзади за ворот мундира, опять рывком повалила наземь.
Хрипя от ярости, жандарм поднялся и отскочил к Шуре. Собрав оставшиеся силы, Шура ударила гитлеровца по голове. Попятившись, жандарм расстегнул треугольную лакированную кобуру и вытащил черный пистолет. Поднял его дулом в небо и, медленно опуская, прицелился.
— Ax-тунг! {24}
Слово ударило как выстрел. Пистолет опустился, исчез в кобуре. Напротив них, заложив руки за спину, стоял щеголеватый немецкий офицер лет тридцати. Вытянувшись и вскинув подбородок, жандарм ему что-то говорил.
Все тем же хорошо поставленным командным голосом офицер прервал жандарма:
— Швайге! Дир цайге их эс… {25}
Жандарм попытался что-то возразить, но офицер повысил голос:
— Ду бист фрэхес кэрл! Видерголе!
— Яволь, герр комендант! — испуганно крикнул жандарм. — Их бин фрэхес кэрл! {26}
Офицер махнул рукой:
— Ринг-зум! {27}
Жандарм крутнулся, как манекен.
— Шритт… форвертс! {28}
Жандарм деревянно замаршировал в сторону комендатуры.
Офицер шагнул к женщинам.
Так обер-лейтенант вермахта Карл Реннер сделал свой первый шаг на том пути, который привел его в партизанский отряд имени Кутузова, а затем в кабинет шефа Борисовского СД оберштурмфюрера Коха и в застенки гестапо.
А в тот день первого сентября Карл Реннер назидательно говорил:
— Даже красивый женщин объязаны соблюдение осторожность, имея в сознании строгость военный время. Ауфвидерзеен — до свиданье…
Откинув гордую голову, большеглазая красавица приводила в порядок растрепанные волосы. Сзади они были сплетены в густую косу, спереди нежными завитками опускались на высокий чистый лоб. Коса мягко светилась на солнце и цветом была словно выпавший из колючей «рубашки» спелый каштан.
Длинные пушистые ресницы у незнакомки взметнулись, как две пары крыльев, и обдали немецкого офицера синим цветом колдовских глаз. Алые губы дрогнули в лукавой улыбке, приоткрывая сахарную белизну зубов.
— Данке шён, герр обер-лёйтнант. Зинд зи тапфер унд элегантен ман! {29}
Комендант взял под козырек и удалился.
Вот так познакомилась Шура с Еленой Фальковской. Еще в первую мировую войну ее родители вместе с другими польскими беженцами осели в Борисове, а в начале этой войны семья ушедшего на фронт политрука Фальковского, опасаясь преследований борисовских гестаповцев, перебралась в деревню Барсуки.
Проводив избитую Шуру домой, Елена встретилась с ее немым братом. И стала девушка из соседних Барсуков любовью и горьким счастьем Ивана.
Как-то издалека показала Елена обидчика — жандарма, и вскорости Иван объяснил на своем языке жестов, что больше тот жандарм ни ее, ни сестру не обидит никогда.
Неустрашим, удачлив и дерзок был Иван в подпольной борьбе с оккупантами, а перед Еленой беззащитен. Даже когда увидел счастливые глаза Елены от любви не к нему, к другому: к унтер-офицеру вермахта Яну Долговскому. Это благодаря Яну партизанам Демина удалось заполучить схему подземной связи ставки Гитлера со штабом группы армий «Центр».
А разве меньшим опасностям подвергался Иван? Но полюбила Елена не его, полюбила Яна, по-нашему называя Ваней и на своем польском языке — коханы. Елена ничего не умела делать наполовину — как же она своего Яна любила!..
В двойных муках ушел из жизни немой Иван. Достойно выдержал пытки в гестапо. Достойно выдержал муки неразделенной любви.
А через год не стало Елены. Ее тоже допрашивал и лично расстрелял шеф Борисовского гестапо обер-штурмфюрер Кох. Давая показания на заседании Военного трибунала в Минске, этот палач рассказывал, как перед отступлением из Белоруссии выкапывались и на огромном костре сжигались тела героев и жертв.
Так в пламени одного костра смешался, ушел в землю пепел глухонемого Ивана и красавицы Елены. Земля родная помнит нас: и всех, и каждого отдельно…
Неведомым осталось на земле то место их погребения, и может быть, на нем трава густая выросла или береза партизанская растет? А может, колосятся золотые хлеба или как раз там построены теплицы цветоводческого совхоза, где выращивают на радость и счастье людям сказочные розы, гвоздики, тюльпаны?
…После расстрела Ивана и гибели деда Матвея к Шуре в Жодино пришла Елена Фальковская — лицом почерневшая, губы покусаны, а в синь глазах — виноватая боль. Потухшим голосом велела:
— Уходить надо тебе. В Смолевичи. Квартироваться будешь у Граков, их сыновья — комсомольцы, наши связные.
По паспорту ты сохранила девичью фамилию: Курсевич. Выправим тебе аусвайс на… Наталью…
— Борисенко, — подсказала Шура. — Муж у меня на фронте. Значит, Борисенко!
— Ладно, — согласилась Елена. — Пускай Борисенко, Наталья…
— Ивановна!
— Значит, так, Наталья Ивановна Борисенко. Работать будешь на шутцпункте «Плисса». Кухарка тем нужна, а ты немецкий знаешь.
— Кормить немцев? — возмутилась Шура, теперь уже Наташа. — Я не хочу!
Елена сурово ее оборвала:
— Это приказ.
* * *Теперь Александра Михайловна неотрывно смотрела в окно. Вон за тем перелеском была деревенька Жодино — она помнила здесь, до войны, каждую хату — а сейчас международный скорый мчится мимо ее детских лет, и деревенские хаты вдруг выросли в нарядный современный город, в корпуса Белорусского автозавода, из которого выезжают на многие дороги мира гигантские сверхбольшегрузные БелАЗы.
Впереди мелькнули воды речки Плиссы. Всего за секунду прогрохотал колесами скорый по мостику и дальше, мимо того места, где находился шутцпункт. Здесь она, будучи по аусвайсу Наташей, познакомилась с Марселем, и пламя войны опалило еще две человеческие судьбы.
…Марсель Сози родился в лотарингском городке Саргемин. Когда началась вторая мировая война, он был рабочим порохового завода.
