Юрий Мещеряков - Панджшер навсегда (сборник)
Яростно, с грохотом и визгом убойные трассера воткнулись плотной ровной строкой слева от тропы, осыпав Ремизова и группу управления крошками, кусками щебня, отбросив к скале. Тут же вторая и третья очереди вспахали саму тропу. Это пулемет. Их отсекали. Потом займутся головным взводом. А может быть, уже начали. Найдя узкую щель в каменной стене, Ремизов втиснул в нее правое плечо, попробовал отдышаться. Пули брили стену, бились в камни у самых ног, не давали высунуть головы. Напрасно Ремизов кричал, чтобы Костюк врезал из всех стволов и отходил, в грохоте разнузданной стрельбы его крик там, впереди, никто не слышал. Он оглянулся, ребята из его группы распластались, где смогли, и не пытались шевелиться. И никто на их месте не сумел бы ответить огнем на огонь.
– А ну, голос подай, кто жив!
Здесь все в порядке, все пятеро откликнулись, никто не паниковал. У Ремизова немного дрожали пальцы левой руки, еще бы, это нервишки, надо бы закурить. Удивительно, но с этим гадким табачным дымом к нему всегда приходило равновесие и даже воодушевление. Дым заполнял легкие, вбирал в себя черную энергетику и вместе с ней растворялся на выдохе. Вот и теперь, стоило только затянуться, открылось простейшее решение: чему быть, того не миновать. Логика. Ситуация обрисовывалась вполне конкретно. Четвертая рота шла в ста метрах за ними и тоже ниже гребня хребта, и тоже попала под огонь… Слабаки, они даже не попытаются рискнуть – свежая мысль казалась очевидной. Пятая должна перевалить через хребет, занять возвышенность над его ротой и за ее спиной и хотя бы одним пулеметным расчетом вжарить по «духам». Могла бы или все-таки должна? Где-то сзади были и минометы, работа по этой высотке как раз для них. Но зачем же весь батальон пошел по одной простреливаемой тропе?
Высота, занятая душманами, из укрытия Ремизова просматривалась хорошо, расстояние до нее не превышало двухсот метров. Пришла пора и ему заняться работой, он единственный из группы, кто мог вести огонь на поражение. Приложив приклад к неудобному левому плечу, лейтенант начал методично, пуля за пулей, обрабатывать каждый камень, каждый выступ, за которыми скрывались враги. Не дать им вести прицельный огонь, заставить залечь, отойти, вогнать пулю промеж глаз, в паколь. Рядом, чуть сзади, вжавшись в щебень, лежал замполит, он не предлагал никаких идей, сосредоточенно молчал и только успевал снаряжать магазины для ротного. Душманы на время притихли, оказавшись под огнем. Но вот стрельба разгорелась с новой силой где-то правее и выше, потом за уступом скалы, раздались глухие разрывы гранат.
Замполит, долго терпевший смертельную вакханалию, не выдержал:
– Рем, надо комбату доложить, Усачеву.
– С его КП здесь прямая видимость. Ему обстановка понятна лучше нас.
Свинцовые горошины продолжали прощупывать их случайное пристанище, грохот боя не утихал, и офицерам приходилось кричать друг другу.
– Надо же что-то делать! У нас там четвертый взвод!
– Или то, что от него осталось. – Последние слова Ремизов выдавил из себя через силу. Дебют этой партии они бездарно проиграли. Он со своей группой уже ничего не мог изменить, комбат же так и не принял никакого решения.
Внезапно в ущелье ворвался и повис над ним безумный вопль. Неистовый, страшный, он вобрал в себя последние силы чьей-то изрубленной, уходящей жизни. Всем, кто его слышал, стало не по себе. Ремизов окаменел, перестал дышать и скорее почувствовал, чем понял, что никто не стреляет, а над высотой вслед за угасшим эхом повисла звенящая тишина. Время тянулось, но люди по обе стороны вражды продолжали молчать.
– Товарищ лейтенант, – Ремизов уже целую вечность ждал известия оттуда, из-за скалы, и этот приглушенный голос вывел его из оцепенения.
– Кадыров, ты?
– Нас осталось трое, все остальные убиты. Костюка разорвало гранатой.
– Теперь ты командир. Отходите, я вас прикрою. – Они не успели договорить, несколько стволов ударили по сержанту на звук его голоса.
– Товарищ лейтенант, не стреляйте, мы идем, мы сами.
За скалой долгой очередью загрохотал пулемет. Почти тут же, пригибаясь, из-за нее выскочили Кадыров и Коцуев, замполит уложил их рядом с собой. Последним шел в полный рост, именно шел, рядовой Стансков. Две недели назад его перевели в роту из Баграма в наказание за то, что ухлестывал за юбками в медсанбате. Герою-любовнику осталось пару месяцев до увольнения в запас, и вот настал день его настоящей славы. Стансков медленно двигался спиной вперед, ощупывая ногами камни и оставаясь к врагу лицом. Тяжелый, мощный пулемет ПК, словно вросший в его правую руку, безостановочно перемалывал пулеметную ленту. Он заставил «духов» заткнуться и теперь хладнокровно и расчетливо месил весь этот бугор с наименованием 3141.
– Коцуев, давай со Стансковым в тыл, прикроете нас сзади.
Два лейтенанта плотными очередями начали обрабатывать высоту, чтобы солдаты смогли отойти на тыльную позицию.
– Кадыров, теперь ты. Докладывай.
– Саперов убили сразу, всех троих. Мы за ними шли и успели укрыться, «духи» нас долго не доставали. Потом они нас стали расстреливать в спину, почти в упор.
– Все, я понял, не продолжай.
Последнее стеклышко легло в черную мозаику разгрома. Значит, «духов» в тылу сначала не было. Когда Ремизов начал их плотно обстреливать со своего направления, они сделали вылазку и заняли возвышенность, на которую не вышла ни четвертая, ни пятая рота. Это же так просто.
– Замполит, передай Лойке, пусть связывается с дивизионом, пристрелочный – прямо по отметке 3141, теперь можно.
Связиста Ремизов не видел, он укрывался в камнях за спиной, но его нервный, дрожащий голос расслышал:
– Они приняли заказ, но дадут пристрелочный на пятьсот метров дальше. Они боятся в нас попасть, мы слишком близко от цели.
– Скажи, пусть дают, впереди все убиты. Мы в укрытии, и я за все отвечаю.
Но тут Лойку прорвало. Страх, долго удерживаемый в сознании молодого солдата, вырвался наружу. Его истеричные слова открытым текстом ворвались в эфир.
– Спасите нас! Всех, всех убили, нас осталось только восемь человек! – Связиста сотрясала истерика, и ее нужно было немедленно пресечь.
– Ты что несешь! Ты что несешь? Я тебе башку о камни разобью, гаденыш, а ну морду ко мне поверни, в глаза смотри. Я умирать не собираюсь. – Ремизов вырвался из плена своего укрытия, забыв на мгновение о жужжащих свинцовых пчелах. – Ты меня понял? Кадыров, станцию ко мне.
Реакция в эфире последовала мгновенно, на связь вышел командир полка.
– «Дрозд», доложи, что у тебя.
– «Урал», «Дрозд» боеспособен, веду бой. – Лейтенант уже погасил свою вспышку и с командиром говорил спокойно и выдержанно. – В головном взводе девять «021»-х, группа бородатых обходит нас с севера, дайте огонь по высоте и по обратным скатам хребта.
– Я понял тебя, огонь обеспечу.
Артиллеристы не нарушили своих инструкций. Их снаряды уходили дальше и левее цели, и роте не становилось легче. Но Ремизов не нуждался в снарядах, которые бьют сусликов и горных баранов, – на него, на его солдат сверху стали сыпаться гранаты, они перескакивали через навес вертикальной стены и разрывались где-то внизу, на склоне. «Духи» побаивались подойти ближе к обрыву и не видели, что шурави прямо под ними, иначе они бы их достали.
– Кадыров, давай к Станскову, я бросаю две гранаты наверх, после второго разрыва вы вдвоем – на бугор, длинными очередями обрабатываете всю высотку. Коцуев и Сафаров вас прикроют. Дальше по обстановке. Вперед.
Через минуту, вслед за разрывами РГД, наверху началась скоротечная глухая стрельба…
На смену желто-красному диску солнца из-за горизонта выплыла луна. Она все еще оставалась полной и, как и двое суток назад, хладнокровно и бесчувственно освещала землю, еще одно поле брани.
Ремизов с замполитом, как две бродячие собаки, шли по полю мертвецов.
– Рем, смотри, вот они. Все – в спину.
Застывшие в своих последних позах, между камней лежали его солдаты. Ремизов всматривался в безжизненные лица, в гримасы страданий, чтобы понять, какую они приняли смерть. Ердяков, Золочевский, Коровитов, Омаров, Покровский, Рабаданов… Он привел их на этот погост, не уберег, не спас, как бывало раньше. Он никогда не терял людей, да еще столько, что же случилось сегодня? Кто бы знал ответ. Надо запомнить последний день их жизни. Больше он ничего для них сделать не мог.
Всех погибших на плащ-палатках перенесли на ровное место, уложили в один ряд. Черкасов и еще два сержанта при свете фонарей опознавали тела, составляли акт о смерти. Ошибки быть не должно. На руке каждого убитого замполит писал фамилию, номер войсковой части, дату смерти. Как он мог это делать? Как-то мог, и это тоже стало его работой. Когда открыли очередную плащ-палатку, Ремизов не узнал своего взводного Костюка, всего за три часа его тело высохло, сжалось, да и вообще от него осталось только пол-тела. Еще прошлой ночью тот просился в отпуск, к младшей сестре на свадьбу, он пообещал его отпустить. Прости, Петя, не будет тебя на этой свадьбе.
