Михаил Одинцов - Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках
Матвей повернул группу ближе к дороге, чтобы без ошибки выйти на озеро Эльтон, а уже потом от него искать неизвестный конечный аэродром.
Соломенная желтизна степи все чаще стала перемежаться песчаными плешинами и солончаками, на карте уже не отдельные, а целыми россыпями появились татарские названия.
«Сколько же веков прошло со времен крушения Золотой Орды! — подумал Матвей. — Ушел тот народ, а данные им названия в этих местах все еще живут. Сколько же веков надо будет прожить людям после нас, чтобы не мерить свои дела или выдающиеся события словами «до войны, после войны»?!»
Из песчано-голубой дали Эльтон выплеснулся своими снежными соляными берегами. Глянцевая вода лежала в чаше спокойная, без морщин, неживая. Несмотря на жару, у Матвея не появилось желания искупаться в этой с холодным блеском, но наверняка горячей воде…
Ориентиров, которые бы говорили Матвею о том, что от Эльтона они идут правильно, не было. Он полностью доверился трем своим постоянным друзьям: компасу, скорости и времени, надеясь, что они и сейчас его не подведут. Надо было лететь еще минуту, когда впереди поднялась в небо длинная полоса песка — кто-то взлетел. Значит, все было правильно… Впереди аэродром, а еще дальше разноцветные дымы сталинградских пожаров.
На Матвея пахнуло войной, смрадом горящего города. От этого ощущения он встревожился, внутренне напрягся. Решил подсказать пилотам, куда смотреть, и включил передатчик
— Пилоты, посмотрите вперед и запомните. Не каждому дано это видеть.
Отпустил кнопку и остальное договорил себе:
«Город горит два месяца. Горит все — даже железо. Горит, но не сгорает. И сильнее огня там люди, которые уже почувствовали в себе неимоверную силу и уверенность. Они знают, что выстоят. Не каждой жизни хватит, иная бывает тут коротка, как мгновение. Вместе же их жизни бесконечны!»
Матвею захотелось быть там, с этими летчиками, артиллеристами и танкистами. Заходя на посадку, он захотел здесь остаться и даже надеялся, что будет так: их могут не отпустить.
Радио самолетов и земли молчало, но снизу взвилась в небо зеленая ракета — посадка разрешена. Даже Осипову, знавшему войну, было непривычно после тыловой радиоболтовни это деловое и настороженное молчание.
Самолет после посадки еще не успел остановиться, а впереди появился красноармеец с белым и красным флажками. Расставив руки в стороны, как крылья, он побежал, забирая вправо, — надо было рулить за ним.
Наконец мотор выключен. И пока Матвей выбирался из кабины, «илюху» уже почти полностью закрыли маскировочными сетями лоскутного безрадостного цвета.
— Здравствуйте, сталинградцы! Как живем? — Матвей поздоровался за руку с потным, раскрасневшимся своим провожатым.
— Живем хорошо. Только летчикам тяжело.
— Понятно. Кто принимает самолет?
— Сержант Кричев, товарищ лейтенант.
— Моя фамилия Осипов. Самолет исправен. Журнал подготовки в кабинной сумке, весь инструмент и формуляры в техническом люке. Там же мой чемоданчик. Достаньте кто-нибудь… Аппарат хороший, сам летает. Ну, счастливо. Может, и увидимся.
Матвей попрощался и полез в кузов подошедшей за ним полуторки. Машина начала петлять между разбросанными по степи самолетами. Осипов не успел еще собрать своих пилотов, как над аэродромом появилась группа Русанова.
Возбужденный своим первым в жизни перелетом, сержант Чернов немножко с удивлением прокомментировал:
— Командир, посмотри-ка, ведь все пришли.
— И очень хорошо. Неисправность на таком перегоне хуже нет. Останешься один — намучаешься. Один ты, как бездомный пес, никому не нужен на промежуточном аэродроме. С грехом пополам, с проволочками долетишь до места, а потом куда? Своих опять уже нет. В этом случае уж лучше остаться в новом полку, чем своих по свету искать.
Вмешался Пошиванов:
— Лучше-то лучше. Но ведь незаконно… Чего доброго, пока разберутся начальники, в дезертирах находишься. Конечно, могут и перевод по просьбе оформить. Да на войне всякое бывает — придет перевод, а человека уже на этом свете не окажется.
— Все это, Степан, правильно. Но мне думается, что в такой человеческой мешанине отбиться от своих только порядочному командиру и красноармейцу страшно. Зато подлецу сподручно: не дезертир, не без вести пропавший, не убитый, но и не живой. Так, тень на государственном коште. А потом где-нибудь и когда-нибудь, когда уже за свою шкуру будет не боязно, этот тип объявится. И закон не ухватит. Потому что на какой-нибудь бумаге будут стоять штемпели, удостоверяющие, что он усиленно искал свою часть. — Наклонился к кабине: — Эй, шофер! Давай вон за той машиной. Там наш командир…
…Солнце упало за дымный горизонт, и в начавшихся сумерках низко над землей показался самолет. Толстоголовая, пузатая рыбина, с двумя крыльями вместо грудных плавников, сделав разворот, пошла на посадку. Его ждали: обшарпанный, видавший виды грузовой Ли-2 прибыл за летчиками. Через несколько минут сел еще один такой же самолет. Надежды Осипова не оправдались.
Вместе с темнотой пришло разрешение на вылет. И прилетевшие днем снова поднялись в воздух, но теперь уже пассажирами… В грузовой кабине горела одна малюсенькая лампочка над пилотской дверью, которая не разгоняла мрак, а только определяла, где нос, а где хвост самолета. Фюзеляжные иллюминаторы, не добавляя освещенности, дымились темно-синими ледышками. В мерцании света только угадывались белесые силуэты летчиков, расположившихся на откидных сиденьях. Бочкообразный фюзеляж, вбирая в себя все вибрации и шумы от работающих моторов, с дрожью басовито гудел. Обычного разговора в этом гуле, дребезжании и еще невесть каких звуках услышать было нельзя. А кричать никому не хотелось. Сидели молча…
Минут через десять после взлета открылась дверь из кабины летчиков, и только потому, что Русанов сидел первый, вышедший наклонился к нему и прокричал в самое ухо:
— Товарищ летчик! В хвосте лежат чистые крыльевые чехлы. Пусть два человека их расстелют по полу, а потом ложитесь все спать. Лететь будем долго. И чтоб никто не курил.
Майор по словам определил, что с ним говорит бортмеханик.
— Хорошо. Сейчас организуем. Спроси у командира разрешение на меня. Хочу побывать в кабине. Спать не хочется, а в самолете таком впервые.
Бортмеханик ушел. Русанов за руку подтащил к себе Осипова:
— Матвей, давай в хвост за чехлами, и укладывайтесь спать. Вместо подушек — парашюты…
Вскоре полторы эскадрильи во главе со своим командиром спали…
У Русанова из головы не уходили думы, навеянные разговором с командиром полка, которому они оставили самолеты. Он вспомнил, как обрадовался человек, когда их увидел: думал, что прибыло к нему пополнение. Позвонил при нем куда-то начальнику. А потом потухшим голосом прокомментировал:
— Комдив говорит, что вы для другого дела предназначены. Не знаю, что важнее сейчас Сталинграда. Ну, ему виднее. Жаль, повоевали бы вместе. Вижу, ребята у тебя боевые.
Он понимал его, как самого себя. И согласен был воевать здесь. Но служба есть служба. При них пришла с боевого задания из шестерки четверка. Опять двоих недосчитался полк.
Ему разрешили зайти в пилотскую кабину. И теперь он молча смотрел мимо головы летчика вперед. Самолет все еще набирал высоту. Волга иногда была видна отдельными блестками с левого борта. За ней, уплывая под крыло, кустилась длинная лента пожаров… Правая сторона неба хорошо вызвездила, но ниже звезд была непроглядная темень. И в этой темноте казалось, что у самолета нет правого крыла.
Впереди по курсу полета, в темном ночном небе, низко над горизонтом висел ковшик Большой Медведицы, а выше неярко, одиноко светилась Полярная звезда. От Полярной он снова вернулся взглядом к ковшу Медведицы и стал разглядывать его ручку. Предпоследняя звезда была не одна — близко к ней мерцала еще одна малюсенькая. Он почему-то представил их двумя живыми существами на прогулке и подумал: «А ведь примерно в этом же направлении, только совсем близко, наш дом, а в нем и моя «двойная звезда» — Лиза и Роман. Но как к ним попасть? Хоть бы увидеть одним глазом. Фронтовые дороги сделали это небольшое расстояние почти непреодолимым. Надо надеяться… Без надежды жить почти невозможно. За нее борются миллионы людей».
Память Афанасия Михайловича стала настойчиво выискивать и возрождать эпизоды семейной жизни. Взявшись рукой за подлокотник командирского кресла, он привалился левым плечом к переборке, отделяющей штурмана от пилотов, и закрыл глаза. Так лучше вспоминалось…
Афанасий «увидел» округлое, с задорным носиком лицо жены, окруженное пепельными волнами волос. Лиза смотрела на него тревожно-радостными карими глазами и, как всегда, улыбалась немножко одной стороной рта, отчего на правой щеке появилась маленькая ямочка. Видение настолько было ярким, что он готов был услышать и ее звонкий, высокий и чистый голос, спрашивающий:
