Константин Семенов - Нас предала Родина
— Ира! — испугалась Вика. — Иришка, что с тобой?
Тихо-тихо заплескалась вода, и вой замер, прислушиваясь. Вода плескалась все громче, все увереннее, и надо было обязательно понять — где, откуда этот такой знакомый звук. Надо. Только вспомнить, и тогда все будет хорошо. Прямо сейчас, срочно!
В глазах мелькнул грязный, разбитый подъезд, кольца табачного дыма и — как вспышка — белая трехлитровая канистра.
Плеск стал еще громче, незаметно начал складываться в знакомую мелодию, вой мстительно ударил в последний раз своим «Ду-у!», заметался в панике и исчез. На плечо, прямо на кожу, опустилась ласковая, почти невесомая ладонь.
— Женя, — мотнула головой Ирина, — я там у них пуховик видела. У Бори, наверное, совсем уже плащ негодный. Попросишь?
Борис. Грозный
Так же ходили за водой, так же, задыхаясь от удушья, крутили турбину, так же прятались от обстрелов. По-прежнему донимали вши. Обстрелов, правда, стало поменьше, зато они стали злее, неожиданнее. «Чертик» еле успевал вмешиваться.
Вроде бы ничего не менялось.
Но как-то незаметно поползли слухи: «Скоро! Боевики уходят». Все застыло в тревожном ожидании. Впервые за долгое время ожидать стало трудно: хотелось куда-нибудь идти, что-нибудь делать. Только бы не заглушить точащие мозг мысли.
В одной из комнат стояло заваленное обломками штукатурки пианино. Мужики перетащили его в холл. Рыжебородый Володя принес из дома инструменты, пару дней колдовал, но все-таки настроил.
Старик-чеченец опустил на клавиши изуродованные артритом руки, улыбнулся и по «улице» полились немного неуверенные звуки. Играл старик не очень, но после двух месяцев совсем другой «музыки» этого никто не замечал. Звуки лились и лились и вот уже исчез обшарпанный, похожий на рисунки Босха холл, исчезли разбитые стены и загаженный пол. Сверкали горные вершины, журчали холодные реки, и тихо пел гортанный старческий голос.
Через пять минут из убежища вышли все. Мужчины, женщины, старики, дети. Пришла сторонящаяся всех девочка Катя. Приковылял, тяжело опираясь на загнивающую ногу, давно не встающий Рамзан. Выползла, почти ничего не соображающая после смерти дочери совсем еще молодая «баба» Вера.
Впервые в холле общежития стало тесно.
Старика сменил Володя, клавиши благодарно задрожали под умелыми руками, и по «улице» понесся чистый, глубокий голос.
— Мани, мани, мани… — пел Володя, и понимающе усмехнулся Рамзан.
— Пора, пора, порадуемся на своем веку… — и улыбнулась всегда не по-детски серьезная девочка Катя.
— Все напоминает о тебе. А ты нигде… — и что-то осмысленное сверкнуло в мутных глазах бабы Веры.
— Володя, — подошел к «артисту» Борис, — а вот такую не знаешь? У меня слух, правда… «Nie spoczniemy, nim dojdziemy…»
— Да, — улыбнулся Володя, — слух у тебя действительно… подожди.
Пальцы с грязными, обгрызенными ногтями пробежались по клавишам, на секунду замерли.
— Слова только забыл. Помогай, — сказал Володя и запел: — Че варто было кохать нас? Может варто… на-на-на-на… карта час…
— Nie spoczniemy, nim dojdziemy, nim zajdziemy w siódmy las… — неуверенно подключился Борис.
«Опасно!» — запоздало взвизгнул «чертик», и тут же перед входом рвануло. Осколки кирпичей и щепки полетели в холл словно шрапнель. «Опасно!..» — снова ударило в голове, а Борис уже летел в подвал. Упал, вновь вскочил, подтолкнул кого-то, опять упал. Оскальзываясь на усеянном штукатуркой полу, почти на четвереньках скатился к ступенькам и бросился вниз.
В стороне микрорайона дважды гулко бахнуло, и в стену общежития ударили снаряды. «Опасн!..» — на самом пределе заверещал «чертик», спину ожгло огнем, и наступила тьма.
— W siódmy las… — умчалось вверх испуганное эхо.
Ирина. Саратов
— Георгиевск, седьмая кабина, — прозвучало из динамика. — Кто Георгиевск заказывал?
«Седьмая — это хорошо! — подумала Ирина, закрывая стеклянную дверь. Слышно было хорошо; голос Валентины Матвеевны чуть дрожал, и Ирина специально стала говорить тихо и спокойно.
— Все хорошо, мама Валя, все хорошо! Нет, от Бори пока ничего нет. Что? Да, нет, мама Валя, он скоро приедет. Как откуда? Он же обещал, вы же знаете, он никогда не обещает, если не уверен на сто процентов.
Дверь приоткрылась, в кабину переговорного пункта прошмыгнул Славик, молча присел рядом.
— А вы не смотрите телевизор: мало ли что там показывают. Вы что, Борю не знаете? Я уверена: он скоро будет здесь! Что? Да есть у него деньги, есть! Двести долларов, в потайном кармане. И адреса все есть, и телефоны.
— А может, он их потерял? — вставил Славик. — И телек мы не смотрим, потому что у нас его нет.
Ирина отмахнулась.
— Как вы там? А здоровье? Да? Все-таки вшестером в одной квартире. Правда?
— У них еще собака.
— Нет, это Славик. Сыночка, подожди. Нет, мама Валя, из домика мы уже уехали: спасибо, что на столько пустили. Снимаем комнату в частном доме. Что?
— Комната! — пробурчал Славик. — Сарай! Ты еще про крыс расскажи, и что в потолке дырки.
— Да это опять Славик! — повысила голос Ирина. — Говорит, что у него все хорошо. Сейчас я ему трубку дам.
Ирина протянула трубку сыну и погрозила ему кулаком. Славик понимающе кивнул.
— Привет, ба! — закричал Славик. — Как вы там? У нас все хорошо! Не, кушаем нормально: макароны, сосиськи американские.… Учусь тоже нормально. Новое жилье? А что, хорошая комната — большая. Дагестанец один сдает. Соседей сколько? Черт его знает — человек десять. Да ты не волнуйся, ба, правда, хорошая комната! Не, не холодно, только когда из дырки дует. И крыс нет! Что?
Славик отодвинул трубку от уха и растерянно протянул ее Ирине.
— Мамочка, время кончилось.
Ирина широко открыла глаза, положила трубку и согнулась в истерическом смехе.
— Ты что, мам? — спросил Славик. — Что смешного?
Борис. Грозный
Флага на Президентском дворце не было, стены закоптились, сквозь пробоины просвечивало небо. Дворец уже не напоминал замок, как тогда — в декабре 94-го, сто лет назад. Но он по-прежнему темнел на той стороне Сунжи на фоне мутного мартовского неба.
А здесь не было ничего.
Не было двора, не было кураги и винограда, не было шестнадцати квартир. Не было подвала, не было стен, не было крыш. Не было высоких окон, не было заколоченного парадного входа, не было фронтона с цифрами «1895». Дома тоже не было.
Была груда кирпичей.
Борис снял с плеча сумку, подошел поближе.
В принципе, он почти этого и ожидал. После церкви без купола, после шестнадцатиэтажки, похожей теперь на обломанный зуб, после сплошных руин на месте «Алмаза», после полностью развороченного проспекта. После новогоднего пожара, наконец.
Ожидал.
И все же…
Взгляд скользил по уродливой куче и не видел ничего: ни проживших век кирпичей, ни обгорелых кусков кровельного железа, ни полуразложившегося трупа собаки. Перед глазами вставали высокие полутемные комнаты с пробивающимися через закрытые ставни лучиками солнца. В лучиках кружились в затейливом танце пылинки, пахло теплом и уютом, и издалека-издалека, из невообразимой бездны веков звал его мамин голос: «Боря, сколько раз тебе повторять! Обедать!»
Борис поставил сумку на землю, отмахнулся от Аланбека и, балансируя на обломках, залез на кучу. Среди обломков что-то мутно блеснуло, Борис с трудом наклонился, откинул кирпич, и на руку легла почти не обгоревшая дедовская медаль.
«Карр!» — завистливо удивилась ковырявшаяся у собачьего трупа ворона.
Боевики ушли ночью, тихо и незаметно, и тогда стало ясно: все. В убежище за дверьми с надписью «боевиков нет» все замерли в тревожном ожидании. Но прошло еще дня два, пока по проспекту не проехал первый БТР, и только тогда появились солдаты.
Аланбек уговаривал подождать еще немного, но Борис уперся. Осколок кирпича врезался во время «концерта» ему точно между лопаток, несколько дней он еле двигался. Спина болела и сейчас, но ждать больше не было никаких сил.
Вышли утром.
Прошли по разбитому, усеянному осколками, проспекту Ленина мимо разбитых и обгоревших домов; перед мостом Борис не выдержал и свернул налево, к родительскому дому.
К тому, что от него осталось.
— Боря, — тихо сказал Аланбек, и Борис вздрогнул, — хватит. Пошли.
О Культпросветучилище напоминали одни разбитые стены, дальше было еще хуже. Вместо шестиэтажного дома перед мостом возвышались два этажа сплошных руин, узнать, где здесь был маленький магазин, а где кафе, было абсолютно невозможно. Трамвайные рельсы на мосту засыпало грязью, асфальта почти не было.
Зато было кое-что новое: бетонная коробка с бойницами — блокпост. Рядом стояли трое военных и внимательно оглядывали прохожих. Двое замызганных мужчин подозрений, видимо, не вызвали, и Борис с облегчением ускорил шаг.
