Павел Ермаков - Все. что могли
— Умру — не поверю, что Семен враг. В нем частичка моей крови течет. Ранен был, из меня перекачали.
Сгоряча написал в Москву, все, что знает и думает о командире полка Семене Кирюхине, выложил напрямик. Утверждал, не враг он. Ответа не дождался. Послал такой же запрос в Хабаровск. И оттуда молчок. Терялся в догадках, почему не было никакого отзвука. Знал, писать опасно, готовился к самому худшему. Бумерангом оборачивались письма против тех, кто просил, защищал таких, как Семен.
Только с началом войны отыскался его друг. С фронта письмо прислал, снова там полком командовал. Письма Стогова всплыли недавно. Начальник отдела кадров перед отъездом его на фронт позвал и подал конверт со словами: «Из наркомата обороны переслали. Письма попали ко мне, я их руководству не докладывал. В ваше личное дело направлять не стал. Возьмите. Думаю, они и вызволили вашего друга. Вы поступили честно, мужественно, однако… безмерно рискованно. Вы едете на фронт, я тоже добиваюсь этого. Возможно, сведут нас фронтовые дороги. Я бы посчитал делом чести воевать рядом с вами».
Интересный, волнующий разговор. Но вышел он тогда из кабинета с мокрыми ладонями и потной спиной.
Так как же теперь ему быть с этим немцем? Сколько среди их соплеменников людей, подобных Семену Кирюхину и тому же Янцену? Повернулся, пошевелил губами. Ильин почти не слышал, скорее догадывался, что он говорил:
— Сдавать, как пленного, да еще десантника — не надо. Но отпусти мы его на все четыре стороны, сгинет парень. Он ведь начнет искать правду. Где она, за какими замками спрятана?
— Янцен просил взять его на военную службу. Мне так и заявил — он не забыл наставлений отца, помнит, чему его учили в Красной Армии.
Стогов снова ответил не сразу, поразмышлял.
— Будет автобиографию писать и анкету заполнять, скажите, пусть обозначит национальность… латыш, что ли. Не навсегда же. Среди латышей многие немецким владеют.
— Место рождения?
— Истинное. Там жили не только немцы. И сейчас живут, — вполне уверенный в своей правоте, ответил Стогов.
21
Ильин открыл дверь, увидел Стогова разговаривающим по телефону, задержался у порога.
— Это сложно. Майор Ильин только что назначен начальником штаба полка, входит в обязанности, — полковник обернулся, махнул рукой, чтобы заходил. Послушал, согласно покивал: — В остальном, как договорились.
Положил трубку, подвинул к себе топографическую карту участка обороны в северной части города.
— Командующий армией звонил, — помечая что-то на карте красным карандашом, сказал Стогов. — Помнит вас. Спрашивал, не сможете ли вы с пограничниками, которые участвовали в захвате немецких агентов, помочь армейской разведке.
— В любой момент готов… смотря какая помощь нужна.
— Командование армии направляет несколько специальных групп в глубокую разведку к противнику. Прощупать, где у него войск погуще, где пожиже. Вижу, у вас глаза загорелись. К сожалению, Андрей Максимович, отпустить вас не могу.
Ильин понимал, сейчас нельзя оставлять полк. Положение его усложнилось, он рассечен на части, между батальонами нет локтевой связи. Два из них вместе с армейскими подразделениями прижаты к реке и держатся из последних сил. Час назад сам с трудом пробрался, проще говоря, прополз, как уж, от Сапронова по узкой береговой кромке.
— Как вы смотрите, если во главе нашей разведгруппы пойдет Горошкин? — спросил Стогов.
— Другого не мыслю, — живо ответил Ильин. — Дело, ради которого пошлем его, необыкновенной важности.
Оба не обмолвились о том, чем вызвано усиление разведки, понимая, что на фронте грядут перемены.
— Прошу вас потолковать с Горошкиным. Пусть сам подберет ребят в группу. Дадим ему переводчика, радиста. Через сутки в ночь отправляться. Свяжитесь с армейцами.
— Есть, все сделаю, — Ильин повернулся и вышел.
Решению командира был искренне рад. Значит, полковник снял опалу с Горошкина. Правда, он не оставил без последствий проступок младшего лейтенанта, отстранил его от должности командира взвода полковой разведки и перевел в комендантскую роту.
— Надеюсь, запомнит. Своевольничать и попирать дисциплину никому не позволено, — сурово напомнил командир полка. — Заслужит, обратно верну.
Стогов повеселевшим взглядом проводил начальника штаба и тоже испытал облегчение. «Что может быть лучше восстановленной справедливости?» — подумал он, имея в виду не только Горошкина, но и Ильина. Снова вспоминался тягостный и даже унизительный разговор с полковым комиссаром Рябиковым по поводу назначения Ильина. «Начальником заставы, не более», — слышался ему и сейчас скрипучий голос. Ильин-то, несмотря на такое распоряжение, за короткий срок шагнул по нескольким служебным ступенькам. Пришел в штаб полка, и здесь на своем месте.
Стогов ни в чем не упрекает прежнего начальника штаба. В службе был дока, ревнитель законов и установленных порядков. Когда Стогов принимал полк, начштаба посчитал нужным напомнить ему о специфике выполняемых полком задач. Чувствовалось, он назубок их знал и ни на шаг от них не отступал. Сыпал тезисами, будто перед глазами у него лежало Положение Народного комиссариата внутренних дел. Стогов знал документ, помнил все, что возлагалось на войска, охраняющие тыл действующей Красной Армии. Он видел подрагивающие, разлетающиеся в стороны пышные усы.
— Пограничный полк борется с диверсантами, шпионажем и бандитизмом, — говорил тот внушительно. — Борьба идет жестокая. Вскорости убедитесь сами. Наши подразделения нацелены на ликвидацию мелких отрядов и групп противника, проникающих к нам в тыл. Подчеркиваю, мелких групп. И еще одно требование, весьма важное. Использование пограничных войск не по прямому назначению разрешается только Наркоматом внутренних дел.
Стогову показалось тогда, будто начальник штаба отгораживался от чего-то или намекал, что кто-то пытался перевалить на пограничный полк ответственность чуть ли не за всю оборону города. Это Стогова неприятно кольнуло. Ему хорошо было известно, что десятая дивизия войск Наркомата внутренних дел, в которой немало воевало и пограничников, на первом этапе защиты города упорно оборонялась. Подвиги ее бойцов и командиров были примером для защитников Сталинграда.
Начальник штаба вроде не осуждал, но в то же время и не высказывал слов одобрения пограничникам, когда рассказывал, как вышибали вклинившегося в нашу оборону противника. В этом бою была спасена застава Ильина, которая самостоятельно пыталась пробиться через немцев. Стогов воспринял этот эпизод, вернее, напоминание о нем, как деликатное предостережение для себя, чтобы не наломал дров, поскольку еще не знаком с обстановкой, со спецификой действий.
Надо сказать, начальник штаба службу организовал четко, не придерешься. Ильин пошел дальше предшественника. Оживил оперативную работу в селах и по хуторам. Это сразу же сказалось. Кто бы мог подумать, что под личиной счетовода в одном из прифронтовых колхозов засел шпион. Пришел из госпиталя, по тяжелому ранению подчистую отпущенный сержант. Справки его действовали как отмычки. Парня приняли по-хорошему, от чистого сердца, дали посильную работу. Он собирал сведения о проходящих через село воинских частях и передавал в Саратов своему напарнику.
На запрещение использовать пограничные войска «не по прямому назначению» Ильин смотрит своеобразно. Когда немец дуром прет, разве может быть «не по прямому назначению»? И кидается в бой без оглядки. Он, командир полка, в этом на стороне начальника штаба. Поддержал, когда тот взгрел комбата Сапронова за промедление во время прорыва немцев к реке. Пока соображал, снимать ли заставы с переправы, чтобы бросить навстречу немцам, те сбили последние армейские подразделения и заняли берег. Вряд ли внесли бы перелом одна-две заставы, но важна была моральная поддержка истекающим кровью малочисленным ротам.
— Я снял бы заставы, а немец захватил бы в это время переправу? — уныло отнекивался Сапронов, формально цеплялся за то же известное положение. — Никто не может меня упрекнуть, что я струсил.
— Кабы струсил, разговор был бы иной, — требовательно говорил Ильин. — Упущенное придется наверстывать.
«Наверстывать…» — вот это внушалось не ради формы. Слово с делом у него не расходилось: задумал — сделал. Пошел к Сапронову, обмозговали замысел вместе с армейцами и ударили двумя батальонами навстречу друг другу. Неожиданно ударили, когда немцы этого не ждали. Очистили от них узкую полоску вдоль берега, метров сто — сто двадцать. Зарылись в землю и не отдают.
— Мы теперь там вроде ржавого гвоздя в сырой доске. Пусть попробует вырвать, — докладывал Ильин командиру полка.
Немец то ли выдохся, то ли еще по какой причине, но не делал новых попыток в том месте пробиться к реке. По прибрежной полоске можно было только проползти, ибо противник сидел выше, сыпал по ней из пулеметов. И все же теперь эта узенькая полоска была не у него, а у нас, и во многом меняла ситуацию, по-иному сказывалась на настроении бойцов.
