Михель Гавен - Валькирия рейха
– Мой фюрер, – Хелене подняла руку в нацистском приветствии, – мои летчики ведут бой над Унтер-ден-Линден…
На лице Гитлера отразилось некое подобие улыбки.
– Значит, в мире еще остались верность и отвага, – почти прошептал он.
Хелене показалось, что он сейчас упадет. Она поддержала его под локоть.
– Нет, нет, ничего, спасибо, – фюрер снова как будто улыбнулся, но глаза его остались трагически неподвижными, голова опять упала на грудь. Без всякого перехода он заговорил о предательстве Геринга и о его телеграмме.
– Это ультиматум, наглый ультиматум! – воскликнул фюрер, – ничего теперь не осталось. Вы только вообразите себе, – рассказывал он фон Грайму, – что мне пришлось пережить. Нарушение клятв, сплошное предательство, а теперь еще Геринг! Все кончено. Нет такой несправедливости, которая не выпала бы на мою долю… – все молчали. Внимательно посмотрев на фон Грайма, Гитлер торжественно произнес: – Я назначаю вас, генерал, преемником Геринга на посту главнокомандующего Люфтваффе. От имени немецкого народа я жму вашу мужественную руку…
Барон фон Грайм был глубоко тронут. Фюрер пригласил его остаться в бункере.
– Ваши летчики также могут прийти сюда, – обратился он к Хелене.
– Я бы хотела, чтобы смогли, – ответила она и пояснила, заметив недоумение Гитлера: – Чтобы они остались живы после сегодняшней схватки.
– Ваш подвиг, – произнес фюрер, неожиданно выпрямившись, и довольно громко. – Ваш личный подвиг, Хелене, и подвиг ваших пилотов будет золотыми буквами вписан в историю германской авиации. Я верю, эта история не прекратится, какая бы судьба ни постигла нас теперь…
– Хайль Гитлер! – Хелене взмахнула рукой в приветствии. Ей хотелось хоть как-то приободрить и поддержать маленького сгорбленного человечка, стоявшего перед ней. Она ведь помнила его другим. Но против воли слезы отчаяния наворачивались у нее на глаза. Она не представляла себе в Баварии, что положение настолько безнадежно.
– Выключи зажигание, – сказал Эрих по рации Лауфенбергу. Тот садился на площади перед Бранденбургскими воротами практически вслепую. Андрис был ранен, кровь заливала ему глаза, и единственным ориентиром для него служили команды Хартмана.
– Я ничего не вижу, Эрих, – сказал он товарищу, – далеко еще?
– Нет, совсем немного. Дожимай ручку на себя. Теперь – все, – шасси самолета наконец-то коснулись брусчатки на площади. Отогнав свой «мессершмитт» в укрытие и накрыв его пятнистой сеткой, Эрих бросился к самолету Лауфенберга. Он стоял посреди площади, и его в любой момент могло накрыть снарядом.
– Открывай кабину! – крикнул он, подбежав. Лауфенберг с трудом исполнил его требование. Подхватив друга под руки, Эрих вытащил его из кабины и оттащил в сторону, к ближайшему дому. Потом по ступенькам подвала – вниз. Здесь пули не достанут.
– Как ты? – спросил он обеспокоенно.
– Нормально, – ответил Лауфенберг.
– Тогда жди меня здесь, надо укрыть самолет, он еще пригодится, – Эрих быстро выбрался наверх. Лауфенберг только махнул ему вслед рукой, мол, делай, что нужно, не обращай на меня внимания. Снова – к машине. Шальной снаряд разорвался у самого шасси, чудом не покалечив. «Надо быстрей, – мелькнула у Эриха мысль, – уже заметили, сейчас пристреляются…» Едва самолет отъехал, взрыв ухнул как раз на том месте, где он только что стоял. Еще бы несколько мгновений – и крышка. Укрыв самолет Андриса рядом со своим, Эрих устремился через площадь, к дому, в подвале которого оставил Лауфенберга. Вокруг свистели пули. То перебежками, то ползком, он добрался до цели. Андрис сидел на полу и пытался перевязать себя. Разорвав медицинский пакет, Эрих помог ему наложить повязку.
– Ну как? Полегчало? – спросил он, наклонившись к другу.
– Полегчало, – кивнул Лауфенберг и сразу пошутил: – Нам бы сейчас в фюрер-бункер, перекусить чего. Может, и горючего нальют.
– Откуда?
– Из цистерны фюрера. Должен же быть у него неприкосновенный запас. Я имею в виду не только горючее для самолетов, нам и самим не помешало бы…
Эрих засмеялся:
– Это точно. А ты знаешь, где фюрер-бункер?
– Нет, но полагаю, где-то рядом с рейхсканцелярией, – ответил Андрис спокойно, – Берлин теперь город маленький, не заблудимся. Они выбрались из подвала. Перестрелка усилилась. Вдруг за грудой вздыбленного асфальта Эрих увидел Хелене. Держа автомат наготове, она пробиралась между руинами, пригибаясь под обстрелом.
– Хелене! – он был уверен, что она не услышит его из-за чудовищной какофонии разрывов и скрежетания. Но вот недалеко ударил снаряд. Хелене отпрянула за угол дома. Потом выглянула оттуда и за рассеявшимся облаком дыма увидела их.
– Хелене!
Забыв об опасности, она побежала к ним. «Сумасшедшая, – у Эриха оборвалось сердце, – только один выстрел – и все. Нельзя же так открыто!»
– Живы! – подбежав, она упала на колени и обняла их обоих. Эрих крепко прижал ее к себе.
– Зачем, Хелене? – упрекнул он, – зачем так рисковать? Мы бы сами…
– Я так рада, что вы живы! – воскликнула она, перебивая и встревоженно спросила Андриса:
– Что с тобой? Это серьезно?
– Не знаю, – пожал плечами Лауфенберг. – Вроде, не очень.
– Надо немедленно в фюрер-бункер. Там, наверняка, есть врач, – заторопилась Хелене, – фюрер приглашает вас..
– Надо пойти, раз такое дело, – скептически усмехнулся Лауфенберг, – фюрер приглашает…
– Но больше некуда, – Хелене смутилась.
– Это мы поняли… Как генерал фон Грайм? – поинтересовался Андрис, поправляя повязку, – надеюсь, его честолюбие полностью удовлетворено? Фюрер был счастлив его видеть?
– Фон Грайм тяжело ранен, – без тени иронии сообщила Хелене. – Мой самолет получил повреждения: пробило днище.
– Я видел. Удивляюсь, как тебе удалось его посадить.
– С трудом. Но нам нельзя здесь оставаться, – Хелене тревожно оглянулась вокруг, – идемте, я провожу вас в бункер. Вы хорошо укрыли машины?
Разве можно сейчас сказать наверняка, хорошо или плохо, – с сомнением ответил Эрих. – Во всяком случае, укрыли. – Хелене…
Она молча посмотрела ему в глаза. Слышала ли она, что он ответил? Впервые за годы войны он видел, что она растеряна, ошеломлена, хотя и старается внешне сохранять хладнокровие и решительность. Но ее смятение он читал во взгляде. Она чуть не плакала от отчаяния. Теперь уже не имели значения все условности субординации, вокруг не было никого, кого могли бы ущемить или задеть их отношения. Увы, не осталось в живых никого из тех, в чьих глазах его любовь к полковнице могла бы поколебать ее авторитет – все погибли. Не было необходимости скрывать свои чувства: рухнули все традиции и обычаи, служившие препятствием. Она больше не была командиром истребительного полка – не было полка, само государство, которому они служили, стояло на грани краха. Теперь, как и в ту далекую ночь 1942 года, когда начался их роман, она была просто женщиной, любимой женщиной, которую он не мог потерять.. Он крепко взял ее за руку. Сказал тихо, но веско:
– Ты пойдешь за мной. Не возражай.
Благодаря Хелене, эсэсовская охрана беспрепятственно пропустила их в бункер. Но врачей здесь не оказалось. Накануне фюрер отпустил своего личного доктора. Магда Геббельс, мужественно приняв на себя роль сестры милосердия, сама взялась сделать Лауфенбергу перевязку, благо нашлись свежая вода и кое-какие лекарства. Едва сопроводив Лауфенберга и Хартмана в бункер, Хелене снова собралась уходить.
– Куда ты? – остановил ее Эрих.
– Искать Эльзу, – спокойно ответила она.
– А где она?
– Никто не знает, – сокрушенно пожала плечами Хелене и тяжело вздохнула, – вчера была в бункере, а с утра – исчезла. Никому ничего не сказала.
– А как же ее покровитель? – Эрих вспомнил о Мюллере.
– Я думаю, его давно нет в Берлине, – ответила грустно Хелене, – Магда сказала мне, что Гиммлер покинул столицу, а вместе с ним – все начальники Управлений его ведомства. Я боюсь, как бы Эльза не придумала последовать за ним. Это может плохо для нее кончиться. Всю ночь она плакала. Магда не отважилась беспокоить ее. А теперь, теперь ее нет. Ты понимаешь, я не могу бросить свою сестру.
– Понимаю, – ответил Эрих, – и где ты намерена ее искать?
– Схожу домой.
– Ты знаешь, что там сейчас, в вашем доме? И цел ли он? Возможно, там уже большевики.
– Не знаю, – Хелене равнодушно пожала плечами, – но какое это имеет значение, если там Эльза?
– Я не отпущу тебя.
– Майор, пока еще приказываю я, – Хелене сказала с нарочитой строгостью в голосе.
– Тогда я пойду с тобой.
– Спасибо, милый, – она впервые назвала его этим нежным словом. Никогда прежде она не говорила ему вслух «любимый», «милый», «дорогой». Ему казалось, что эти слова навсегда умерли для нее с тем, другим, который единственный остался в ее сердце. От наплыва радостных чувств ему стало жарко. Ему хотелось обнять ее, прижать к груди, но вокруг было много людей, а она, действительно, пока еще оставалась его командиром. Глаза Хелене, покрасневшие от дыма и усталости, от невыплаканных слез, смотрели на него с благодарностью и любовью. Какими глупыми и совершенно беспочвенными показались ему сейчас все его прежние обиды и переживания. Лена, родная моя, единственная…
