Сергей Лойко - Аэропорт
Прямо перед Панасом, спиной к нему, стояли два бойца. Они прислушивались к отчетливым звукам, доносящимся с дальнего конца багажного отделения, над которым как раз и находились сепары. Или спецназ ГРУ, или чеченские бандиты, кто их там теперь разберет. В абсолютной темноте ночи сверху на бетонный пол падали друг за другом какие‑то массивные предметы. По звукам — сначала мешок, потом что‑то увесистое, вроде ящик, потом опять мешки. Не могли же с таким звуком сепары десантироваться сверху, как пожарники по тревоге, для последнего решающего штурма? Панас вытащил из разгрузки тепловизор и вгляделся в темноту.
Зависла пауза, словно он увидел в зловещей тьме нечто такое, что просто не мог поверить своим глазам.
— Что за х...ня?!— наконец пробормотал он, опустив тепловизор. В предметах, которые друг за другом падали сверху вниз, он сразу распознал ящик с «монками» пятидесятками,[169] затем мешки (видимо, тротил или селитра, вряд ли гексоген), потом опять «монки» и так далее. Смертельная взрывчатка продолжала падать на пол багажного отделения в тридцати метрах от них. «Даже одной «монки» пятидесятки, учитывая плотность осколочного поражения на этом расстоянии, хватило бы, чтобы изрешетить носорога», — подумал Панас, который по совместительству и, как многие сослуживцы не без основания считали, по призванию тоже был сапером.
В прошлой военной жизни, до Аэропорта, он был настолько увлечен искусством взрывотехники, что всегда таскал с собой пару или даже тройку готовых растяжек с «эФками» или РГДэшками, пристегнутыми к разгрузке за спиной. Его с трудом уговорили отказаться в Аэропорту от этой дурной привычки. Все‑таки «замкнутое пространство». Аэропорт был чем угодно, только не замкнутым пространством.
— Но моя любимая растяжка — это такая, что целую роту может положить, — как‑то на днях поделился Панас с Алексеем. — Безумно просто! Все гениальное просто, так ведь? Ну вот, берешь противотанковую мину ТМ-72...
Панас вытащил из разгрузки ручку, пачку сигарет, снял с нее целлофан и принялся рисовать на ней круг с чем‑то вроде маленького колесика посередине. Как будто Алексей, как доколумбовый индеец майя, никогда в жизни не видел колеса.
— Так вот, — продолжал Панас, уже почти входя в раж. — Ставишь ее боком возле дерева или камня, чтоб за травой не было видно. К ней приматываешь скотчем кусок тротила размером с хозяйственное мыло. В него вставляешь взрыватель. Ну, скажем, МУВ-три или два. Вставляешь в то место, где чека, большую швейную иглу с широким ушком. У нас такие иглы цыганскими зовут, не знаю почему. Но иглу желательно каким‑нибудь маслом намазать, лучше машинным, если под рукой есть. Чтобы потом легко выскакивала. Потом осторожно разжимаешь усики. Вынимаешь чеку. К иголке протягиваешь проволоку. Дальше все, как в обычной растяжке. Но самый цимес в том, чтобы взять пустую пластиковую пятилитровую, скажем, бутыль, набить ее какими‑нибудь стальными шариками, шурупами, гвоздями, ну всякой такой хренью. И осторожно прислонить к мине. Вот и все. Вот и нету великана. Вот и нету таракана. Идет себе, скажем, взвод по зеленке. Идут такие, — Панас как в кино показывает, как идет взвод, — и тут ху...к — и нет взвода.
Так рыбаки рассказывают о рыбалке, а охотники — об охоте. Панас, кстати, был единственным награжденным Героем Украины (высшая награда страны) в Аэропорту. Навыки взрывника ему очень пригодились.
Между Солегорском и Краматорском он один, вручную, в июле подорвал два сепарских или русских танка.
— Из Солегорска выходила колонна сепаров: два танка и две «бэхи». «Бэхи» летят впереди, танки замыкают, — в который раз на бис рассказывал Панас.
Ему бы в театральное, часто думал Алексей. Ну, ничего. Папанов тоже был солдатом на войне. И Юрий Никулин, кстати. А писатель-сатирик Владимир Войнович вообще до Берлина дошел. Отец его близкого друга, известный литератор Бенедикт Сарнов, рассказывал им, как еще в советское время, когда Войновича высылали из страны и он заполнял длиннющую анкету в немецком посольстве, там был вопрос, бывал ли Войнович ранее в ФРГ. Войнович написал, что, мол, бывал. А следующий вопрос был такой: каким видом транспорта вы путешествовали? Он пишет — пешком.
Ну, писателем с его «усидчивостью» Панасу стать не светит. А вот артистом-комиком вполне.
Так вот, поставил Панас на шоссе две связки по пять противотанковых мин в каждой. А мины, они тяжеленные такие — по десять кило штука. Он выложил их все рядком на одну доску — из танка, из «бэхи» могут не разобрать в грязи, да на какой‑никакой скорости — вроде доска какая‑то лежит, — и связал их веревкой толстой между собой, как гирлянду. Через метров пятьдесят еще одну такую же положил, чуть ближе к обочине.
«Бэхи» проскочили слева. Но тут их нацики[170] подожгли из гранатометов. В топливные сверху (там над дорогой пригорочек) прямой наводкой долбанули. В одном даже двигатель загорелся и БК рванул, аж башню разнесло. А другому башню из РПГ «расх...рачили».
Дым, огонь. А танки прут себе. Так вот, передний задевает первый заряд. Взрыв. Башню не сносит. Но танк в кювете. Танкисты вылезают, нацики их кладут. Второй танк прет дальше. Там развилка, и он пошел по встречке. Не попадает на вторую растяжку, похоже, никак. Что делает Панас? Он несется вниз. После дождя. Грязь. Скользко. Он падает. Как с ледяной горки, скользит на заду вниз. До танка — двадцать метров. Панас хватает доску с минами и волочит ее наперерез танку. Кругом дым, огонь от подбитых БМП. Десять метров до танка, пять. Панаса не видят в упор. Он буквально вкатывает доску с минами за собой под танк. Сам отпрыгивает как можно дальше. И лицом вниз, в грязь, руки на ушах. Одновременно со взрывом. Его волной еще дальше сквозь кусты под горку кидает вверх ногами. Второй взрыв сильнее первого. БК пошел. Башню срывает волной и столбом огня. От команды — мокрое место. Башня переворачивается в воздухе несколько раз. Пролетает у него над головой, «как фанера над Парижем». Приземляется, ломая ветки на деревьях повыше Панаса. Сползает вниз. Он снова едва успевает увернуться.
Как пьяный, идет назад на дорогу. Сам не знает, зачем. Начинает падать, руками хватается за бок горящего БМП, как раз под развороченной башней. Рука правая вся в чем-то липком, непривычном таком. Посмотрел Панас, а это мозги стекают на борт из головы развороченного вместе с башней пулеметчика.
«Ну зачем Панас каждый раз не забывает вот про эту хрень рассказать?» — подумал Алексей.
— Для реализьму, для реализьму, братцы кролики, — добавил он вслух, подчеркивая мягкий знак для реализма...
Пока подали на награду, пока суд да дело, Панас совершает тринадцатый подвиг Геракла. В одиночку берет в плен одиннадцать настоящих русских пехотинцев.
— Я такой шурую по зеленке возле Славного, — рассказывает Панас, с которым дети и внуки точно не соскучатся. — Задача — поставить на фланге в зеленке несколько растяжек. Уже пять поставил. Крайняя осталась.
О чем бы Панас ни говорил, у него, да и у большинства украинских военных, слова «последний» нет, только «крайний». Да и вообще «край» — любимое словцо: «мне край», «совсем края потерял» и т. д. Так вот, проходит он эту лесополосу почти насквозь и натыкается на группу молодых солдат. Оказалось их одиннадцать человек. Новенькая форма без опознавательных знаков.
— Один к одному, как из ларца, — продолжает Панас. — Точно не наши. Ну не может быть у нас одиннадцать человек и чтоб все в одинаковой форме. Ну, блин, не бывает так. Разве что на параде. И не сепары это. В этом смысле они вроде нас, тоже в основном, как партизаны, прикидываются. Я такой им говорю: «Привет, ребята». И на армейском запариваю, мол, кому сидим? Они сидят курят, не чухаются. Только у одного автомат, и то на коленях. У остальных — у кого к дереву прислонен, у кого под кустом, у кого на земле в траве лежит. Я гоню, типа начальник: «Вы откуда, ребята?». Они мне: «Мы из Оренбурга». Мотопехота, короче. Я спрашиваю, как добрались досюда. Они говорят, на поезде два дня, потом два часа на машине. Велели им все знаки и шевроны срезать. Оружие боевыми зарядить. На боевые стрельбы едут, типа. В этот момент как бабахнет в километре от нас. Потом еще как залупит. Они такие: «Там что, полигон?». Я говорю: да, а, собственно, на какой полигон они едут? Они мне: «На Ростовский». Я: «А где ваш командир?». Они: «Он с водителем поехал дорогу смотреть». Ну, тут я наставил на них автомат, в воздух для страха пальнул, кричу: «Лягайте,[171] гады! Это Донбасс, б...дь!». Тут на выстрелы наши подбежали. Доставили их всех в штаб. Там их СБУшники забрали.
Панаса за эти два подвига наградили Героем Украины (высшая награда государства). Сам министр в Киеве вручал.
И вот Панас совершает свой третий, уже не крайний, а последний подвиг. Кричит хлопцам: «На землю! Щас е...анет!». Бежит в КСП. Дверь открыл, кричит: «На пол, хлопцы! Сейчас атомный взрыв будет!». Там все на землю грохнулись друг на друга. Но все равно недоумевают. Какой, мол, на х...р, атомный взрыв?
