Александр Авраменко - Багровый дождь
Лётчики стояли молча и смотрели на труса. Ни в одном взгляде не было ни капли жалости, только гнев. Скольких они потеряли из-за таких вот Гайдаров? А сколько ещё потеряют… Жаль, что эту сволочь нельзя расстрелять столько раз, сколько из-за него людей погибло…
— Взвод! Становись! Оружие наизготовку!
Винтовки взметнулись к плечам, застыли стройной линией.
— Целься! Пли!
Грохнул залп. Бывший подполковник рухнул словно срезанный.
— Закопать, как собаку. Могилу — сровнять с землёй.
Медведев словно выплёвывал слова…[30]
Глава 41
Наша «четвёрка» в составе колонны спешит на Запад, к Мышково. Там немцы пытаются танковым тараном пробить дорогу к окружённым войскам Паулюса. Бои идут жуткие. Настоящая мясорубка. Каждый день на Восток движутся целые обозы с ранеными, тащат разбитую технику в ремонт. Словом, видно, что тяжело нашим приходится. Не дожидаясь обещанного пополнения, бригаде пришлось всем наличным составом срочно выдвинуться на рубеж нашей обороны. Татьяна мурлыкает песню. Мне хорошо слышно. Да и нашим ребятам тоже. Голос у неё красивый, мягкий. Да и песня красивая. Хоть и старая…
К тебе сквозь туманы,
Леса и поляны
Летит мой конверт голубой.
Летит мой листочек,
Родной голубочек,
В тот дом, где расстались с тобой.
Сквозь зимнюю непогоду, в свете включенных фар мы мчимся туда, где нас ждут изнемогающие от фашистского натиска наши бойцы. Буквально несколько дней назад немцы полностью перемололи нашу кавалерийскую бригаду. Конники пошли в бой против танков не имея ни противотанковых орудий, ни даже гранат и бутылок с зажигательной смесью. Они полегли почти все, но не пропустили немцев. Не дали им развернуться. Они выиграли время для нас, чтобы мы, стальная гвардия, встретили врага и разбили…
…Пусть горы высоки,
Пусть степи широки, —
Слова прилетят в край родной.
О смелых ребятах,
О грозных атаках
Расскажет конверт голубой…
На броне сидит пехота. Правда, я этих орлов сразу предупредил — начнётся бой, сигайте с брони кто куда. У меня дульный тормоз стоит, так что, ребята, сдует вас первым же выстрелом. Те ничего не сказали. Поцокали языками, вокруг трофея нашего походили, затем на броню полезли. И помчались мы…
Ты, помнишь, сказала,
Когда провожала:
«Разлуку враги принесли…»
Тех слов не забуду,
Врагов бью повсюду,
Чтоб вновь разлучить не смогли.
Из следующего перед нами танка высовывается рука с красным флажком. Всё ясно. Приготовиться. Я дублирую команду экипажу. Вижу, как суровеет лицо Ивана, как напрягается внизу спина Олега.
— Таня, включи рацию. Может, чего услышим…
Действительно, слышим… Немецкая ругань и проклятия уже известны всем нам и без перевода. Моё ухо выхватывает из смеси голосов отдельные слова, но картину происходящего могу описать только одним словом — горячо. Драка идёт нешуточная. Но, судя по тому, что я уже слышу немцев — совсем рядом…
В боях и походах,
В буран-непогоду,
Лишь вспомню твой голос родной,
Мне станет светлее,
Мне станет теплее,
Как будто ты рядом со мной.
Наша колонна вылетает из леса и вот оно, поле боя: долина реки забита рвущимися на нас немцами. Прямо на берегу реки установлены пушки нескольких батарей. Перед ними отрыта жиденькая полоска пехотных окопов, в которой засели бронебойщики. Множество танков горит, но уцелевшие, умело маневрируя прут вперёд.
Огонь открываем с ходу. Даже не делая остановок для прицеливания. Главное сейчас ошеломить врага, как говорится — у страха глаза велики. Немецкая техника выше всяких похвал: мягкая подвеска позволяет идти без рывков, а оптика даёт возможность прицельного огня с такой дистанции, о которой на «КВ» я мог только мечтать. Первый же снаряд попадает в цель: угловатый, напоминающий гроб немецкий бронетранспортёр застывает на месте, окутанный чадным пламенем. Уцелевшие пехотинцы вываливаются наружу, прыгают через борта. Но тщетно — кто-то из наших ребят удачно кладёт фугасный возле двигателя, и град осколков сметает фашистов прочь. Замечаю удачное место для выстрела: четыре танка идут коробочкой, а между ними мельтешат каски гренадеров. Если туда положить осколочный… От рикошета со всех четырёх сторон спасшихся не будет… Но не получается. Кто-то из бронебойщиков расстилает гусеницу у немца. Танк разворачивает, и тут же в борт влипает бронебойный. Из всех щелей вырывается пламя, взмывает вверх круглый люк водителя.
— Есть!
Это Иван не в силах сдержать восхищение удачным выстрелом.
— Бронебойный!
Лязгает затвор.
— Смотри, вон тот, слева. Видишь?
— Командирский?
— Точно! Две антенны. Если попадём…
— Готово!
— Выстрел!
Гулкий удар по ушам. Тут же виляем в сторону, и я слышу короткий мат. Танк резко застывает на месте. Мгновенно по лицам протягивает холодным ветерком, так же резко поднимаются в громкости звуки боя. Я слышу голос Олега:
— Я тебе, сукин сын, покажу гранату! Что?! Звёзды не видишь?!! Придурок!!!
Вновь лязгает люк, и «Т-IV» продолжает бой. Я ору в гарнитуру:
— В чём дело, мехвод?!
— Да, понимаешь, майор, нашёлся тут, панфиловец… С дуру нас за фашистов принял… Чуть гусеницу не размотал Ворошиловским килограммом…
— Не отвлекайся. Дима — бронепрожигающий!
Вновь лязгает затвор. Иван крутит рукоятку горизонтальной наводки, а я прилип к командирской башенке.
— Пулемёт!
По этой команде открывает огнь курсовой «МГ». Эх, хорошо, что у нас, в отличие от остальных ребят нет недостатка в трофейных боеприпасах. Вдоволь и патронов к пулемётам, и снарядов хватает.
— Держись!
Это Олег. Нас всех резко кидает влево, но звон рикошета заставляет промолчать. В перископы мне хорошо видно, что механик-водитель увернулся от пехотинца с какой-то трубой на плече. Похоже, что новое оружие. В этот момент гренадер валится навзничь, прошитый очередью пулемёта.
— Бронебойный!
— Готово!
— Выстрел!
— Олег! Прикройся вон тем гадом…
— Понял, командир!
Мы ныряем в дымную полосу, тянущуюся от горящего «тридцать пятого». Я ещё успеваю удивиться — смотри-ка, уцелел, чешский выползыш… И тут же на нас выворачивается ещё один уродец — французский тяжёлый «В-2». Его семидесяти пяти миллиметровая гаубица в корпусе наведена прямо на нас, но почему-то враг не стреляет. Всё понятно — он принял нас за своего. Держи, сволочь, гостинец! Добротно сделанный руками немецких оружейников снаряд почти в упор прошивает толстенную броню и входит точно под обрез непропорционально маленькой башни. Жёлтый кордитовый дым вместе с пламенем мгновенно вскипает на месте танка. Никогда такого не видел: на миг, на самый краткий миг мне видно, как разваливается тяжёлый корпус, мелькают почерневшие тела экипажа, затем всё скрывается в адской вспышке детонации боезапаса. Тяжёлый удар бьёт в нашу броню с такой силой, что я врезаюсь лбом в обрез башенки с перископами. Слышны вопли и крики.
— Командир! Ты хоть в упор не бей! Нас чуть осколками не снесло…
— Бронебойный!
Вновь лязгает затвор. Дима уже разогрелся, сбросил ватник и орудует в одном подбушлатнике. В танке жара, но дышать можно. Глухо воет мотор.
— Пулемёт!
Вновь тарахтит «МГ». Ваня прилип к панораме, высматривает цели. Но, кажется, всё… Удар захлебнулся… И тут прямо на нас выворачивает такой же как и у нас «Т-IV», только с «окурком»… Кто быстрее?! Но наш снаряд уже в стволе, и я жму электроспуск. БАХ! Выстрел! Противник скрывается в пламени. Кто-то пытается открыть боковой башенный люк, но то ли его заклинило, то ли просто сил не хватает… Открывается одна створка, в ней показывается на мгновение рука в перчатке и скрывается в рвущемся наружу пламени. Иногда она ещё видна сквозь синеватые языки синтетического бензина. Кисть пытается шевелиться… Я чётко вижу, как пальцы складываются в кулак… Меня передёргивает. Проклятая немецкая оптика…
Бой закончен. По полю рыскают пехотинцы. Мы сидим на броне и курим. Точнее, мужчины курят, девушка грызёт шоколадную плитку, которую ей преподнесли восхищённые пехотинцы. Я вновь прокручиваю прошедший бой. Для бригады он был очень тяжёлым. Мы потеряли больше половины машин, причём почти все были расстреляны с дальней дистанции. Отчётливо понимаю, что тем временам, когда «тридцать четвёрки», а тем более «КВ» господствовали на поле боя, пришёл конец. Нужен манёвр, скорость, и, желательно, пушка помощнее. И, конечно, рация. Связь в бою — половина успеха…
— Живой, майор?
