Курцио Малапарте - Волга рождается в Европе (ЛП)
Все же, сегодня купол только легко колеблется, отвесно поднимаясь над зеленым и розовым осенним ландшафтом, все кажется забытым, война кажется забытой, и на переднем плане истинная трагедия осажденного города приобретает форму и олицетворенный вид: это не война, не осада, а конец «их» запада. Теперь их трагедия уже не трагедия только одного города, но трагедия времени, эпохи, мифа. Час, место, время года и это растянувшееся молчание, подчеркнутое несколькими одинокими винтовочными выстрелами, несколькими далекими разрывами снарядов, дают темы для фантазии, для безучастных грез. Купол Исаакиевского собора взрывается беззвучно в бледном небе. Моторы, машины, приборы из сверкающей стали на красных фабриках лежат в агонии на цементных полах. Опустошенные улицы, усеянные трупами лошадей и расстрелянными машинами, отражаются в поблекших стеклах царских дворцов. Атмосфера разрядки, спокойствия, почти дали скрывает и смягчает формы проявления войны. Ленинград уже лежит вне нашего века, уже стоит на краю этого времени, этой войны.
Ариведерчи, Ленинград. Завтра я должен отправиться в ледяную уединенность Лапландии, на крайний север, на фронт Петсамо. Но однажды я вернусь, и снова буду сидеть здесь у этого окна, в этом финском «корсу» на самой передней линии, и снова буду задумчиво рассматривать этот меланхоличный ландшафт из деревьев и бетона.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Почему Волга – европейская река
Написано в 1948 году и позже как предисловие к новому изданию
Когда в июне 1941 в начале немецкого похода в Россию мои сообщения с украинского фронта начали появляться в «Corriere della Sera», они возбудили в итальянской публике большое удивление. Это был почти скандал. В английской, американской, скандинавской и швейцарской прессе их перепечатывали в больших отрывках, международное общественное мнение ценило их как единственное объективное сообщение, как единственное беспристрастное свидетельство о полях сражения в стране Советов. При всем том многим людям в Италии показалось, что мои наблюдения и рассуждение исходили не из честного, мужественного намерения говорить правду, а из моей особой симпатии к коммунистической России и, таким образом, из пристрастного и произвольного взгляда на события.
То, что я писал, было полной противоположностью всему тому, что писали и думали тогда в итальянской прессе о легкой и короткой войне против России. И так как мои репортажи открыто противоречили сообщениям всех других корреспондентов, в том числе и «Corriere della Sera», многие читатели сделали вывод, что меня мотивирует партийный дух. И было много таких, кто подозревал во мне пораженца и громко требовал моего немедленного отзыва с русского фронта и наказания. Сегодня любой может проверить, что я был дальновиден, и что симпатия, в которой меня упрекали, была только объективным проницательным пониманием коммунистической России, как мне даже заявил Тольятти, когда он посетил меня на Пасху в 1944 году и поздравил с моими сообщениями. Но объективное понимание было также в те времена преступлением. В сентябре 1941 года после вмешательства Геббельса немецкие военные власти выслали меня с русского фронта, вопреки протестам генерала Мессе, командующего итальянским экспедиционным корпусом в России. Хотя фашистская цензура, как военная, так и гражданская, пусть порой и неохотно, разрешала публикацию моих репортажей, Муссолини угрожал мне, что снова вышлет меня на остров Липари. Потом продержал меня четыре месяца в карантине, пока он в январе 1942, когда военные события – отступление Гитлера от Москвы до Смоленска – не подтвердили мою оценку и мои прогнозы, не приказал снова использовать меня на русском фронте. На этот раз я попросил и добился того, чтобы меня отправили в Финляндию, где у Гитлера не было непосредственной командной власти. И два последующих года до падения Муссолини я оставался в Финляндии. Через два дня после его отстранения от власти, 27 июля 1943 года, я вернулся в Италию.
Нельзя также оставлять без внимания, что я был военным корреспондентом Италии, в том же самом положении как остальные триста журналистов, прикомандированных к итальянским войскам на всех фронтах, в Ливии, на Балканах и в России: потому никто не удивился бы тому факту, что я находился при войсках держав «Оси», а не у англичан или у русских. Это не было моей личной виной, если я был гражданином одной из стран «Оси», и если русские, англичане и американцы были гражданами государств союзников.
С начала русской войны мое знание Советской России и ее проблем очень помогало мне обсуждать и оценивать природу событий и предвидеть их неизбежное развитие.
То, что я наблюдал на полях сражений, было только подтверждением, доказательством того, что я уже на протяжении двадцати лет писал о коммунистической России. («La rivolta dei Santi maledetti» в 1921 году, «Intelligenza di Lenin» в 1930, «Техника государственного переворота» в 1931, «Le bonhomme Lenin» в 1932).
Исходя из личного опыта касательно русских проблем, я всегда отказывался оценивать Советскую Россию с точки зрения, которую можно было называть «буржуазной», т.е. по необходимости необъективной. «Объективность не является основным элементом буржуазного интеллекта», писал я в 1930 году в моем предисловии к книге Рене Фюлёп-Мюллера «Лицо большевизма». И дальше я там говорил, что «самая надежная защита от опасности большевизма для буржуазного интеллекта должна была состоять в том, чтобы понять революционные феномены современной эпохи. Непонимание этих феноменов – это самый отчетливый знак декаданса буржуазии». И не только итальянской буржуазии, но и всей европейской буржуазии; английской в особенности. Еще сегодня самым интересным, в известном смысле окончательным приговором в ее адрес является тот, который либеральный английский экономист Кейнс высказал в своем знаменитом труде «A short view of Russia» в 1929 году. Я не согласен, что можно понять Советскую Россию, не избавившись до этого от своих буржуазных предубеждений; и ясно, что тот, кто не понял Советскую Россию, не может с ней бороться и тем более не может победить.
Среди многих буржуазных предубеждений о коммунистической России самым упрямым является тот, который представляет большевизм как типично азиатский феномен. Это объяснение большевистской революции и проблем, которые она ставит перед Европой, слишком простое и удобное, чтобы можно было надежно принять его. Название этой книги, «Волга рождается в Европе», как раз и хочет указать на этот жалкий ошибочный приговор. Уже в 1930 году я писал, что «лицо большевизма вовсе не имеет, как некоторые думают, азиатские черты. Это европейское лицо». Правда состоит в том, что коммунизм представляет собой типично европейский феномен. За дорическими колоннами пятилеток, за колоннами статистик Госплана, простирается не Азия, а другая Европа – «другая Европа». В том же самом смысле, как Америка тоже является другой Европой. Стальной купол марксизма + ленинизма + сталинизма (гигантская динамо-машина СССР в уравнении Ленина: советская власть + электрификация = большевизм) – это не мавзолей Чингисхана, а – как раз в том смысле, который не нравится буржуа – другой Парфенон Европы. «Волга», говорит Борис Пильняк, «впадает в Каспийское море». Да, но ее исток не в Азии, она берет свое начало в Европе. Она европейская река. Темза, Сена, Тибр (и Потомак тоже) – ее притоки.
Об этой правде тогда, в 1941 году (как и сегодня) нужно было напоминать, так как многие стали жертвой поверхностного предположения, мол, немецкая война против Советской России – это просто война Европы против Азии. В 1941 году немецкая Европа боролась против европейских народов, против европейских идеологий. Тогда, когда она воевала против Англии и Америки, и тогда, когда она вела войну против Советской России. «Если однажды», писал я тогда, «шум оружия утихнет и можно будет судить со спокойным чувством, тогда станет понятно, что эту войну против Советской России нельзя понимать как борьбу против монгольских орд нового Чингисхана. Ее надо понимать как одну из тех социальных войн, которые всегда предшествуют новому политическому и социальному порядку народов и подготавливают его».
Тогда эти слова были правильны, и они еще более правильны сегодня. Так как сегодня тот лозунг немецкой войны (четко выраженной гражданской войны) против Советской России, «Европа против Азии», стал лозунгом Североатлантического договора. И сегодня – как в 1941 году – обе противостоящих силы тоже не Европа и Азия, а мораль буржуа и мораль рабочего. Поэтому эта книга актуальна еще и сегодня, не столько потому, что она показывает «социальный» характер как последней, так и любой возможной будущей войны против Советской России, а потому что она раскрывает основную проблему сегодняшней Европы – непримиримость буржуазной морали и рабочей морали. И последняя из них – это мораль современного мира. По моему первоначальному замыслу эта книга должна была получить название «Война и забастовка». Не потому, что это название своим звучание вызывало бы в памяти «Войну и мир» Толстого (не существует аналогии между войной Германии против Советского Союза и романтичным, непродуманным походом Наполеона), а потому что он, как мне казалось, лучше, чем любой другой, подчеркивал социальный характер этой войны, и то основополагающее значение, которым обладала тогда и будет обладать завтра «рабочая мораль» в советской военной мощи, где наряду с оружием и такими элементами военного искусства как дисциплина, техническая подготовка, тактическая организация и т.д., преобладали и преобладают все те социальные элементы классовой борьбы и революционной техники пролетариата, которые можно обобщенно передать словом «забастовка».
