Константин Семенов - Нас предала Родина
Все-таки она научилась справляться с печкой. Хотя поначалу казалось, что этого не будет никогда. Русская печь поддаваться городской жительнице не желала и наказывала за любую ошибку. То дрова прогорят слишком быстро, то погасит огонь уголь, то дым вместо трубы пойдет в комнату. Мучение, а не печка.
Теперь, слава богу, Ирина приноровилась, и особых проблем нет. Не газ, конечно, и не центральное отопление, но ничего — жить можно.
— Мам! Не слышишь?
Ирина оторвала взгляд от раскаленного круга под кастрюлей, повернулась к сыну.
— Я тебе кричу, кричу, — голос у Славика возбужденный, обиженный. — Задачка не получается. Поможешь?
— Задачка? — неуверенно повторила Ирина. — Ну давай.
Славик сунул Ирине в руки открытый учебник, открыл поддувало и начал запихивать туда газету.
— Перестань! — дернула его за плечо Ирина. — Что тут у тебя? «В бассейн по одной трубе вода втекает, по другой вытекает. Если закрыть трубу, по которой… за 10 часов… за 5 часов.… За сколько часов, наполнится…»
Ирина оторвалась от учебника, посмотрела на сына. Славик вытащил газету и молча ждал. «Втекает, вытекает…» — тщетно пыталась сосредоточиться Ирина.
— А разве вам на уроке не объясняли?
Наивную педагогическую уловку Славик отбил легко.
— Мама! Ни фига нам не объясняли.
— Не может быть.
— Может! Ты помогать будешь?
Через десять минут Ирина полностью запуталась в трубах, часах, бассейнах и почувствовала глухое раздражение.
— На уроке надо было внимательней слушать! Болтал, наверное?
— Мамочка! — обиделся Славик. — Ничего я не болтал. Не решали мы таких задач!
— Не решали, — Ирина помешала картошку, закрыла крышку. — Не знаю я, сыночка, что с этими трубами делать.
Славик втянул аромат, облизнулся.
— А папа бы за две минуты решил. Мама, а когда папа приедет?
Ирина села на кровать, прикрыла глаза. «Дерни за веревочку, радость моя». Дзинь! «Ты подожди, может, я еще обрадуюсь». Дзинь!
— Мамочка, — тихо спросил Славик, — а папа умрет?
Ирина схватила сына за плечи и дернула так, что у него запрокинулась голова.
— Замолчи! — закричала она.
Славик вздрогнул, Ирина испугалась и закричала еще сильнее, с остервенением.
— Не смей так говорить! Даже думать не смей! Как ты можешь? Бессовестный!
Славик смотрел на нее широко раскрытыми сухими глазами, и это было страшно. Ирина обняла его, прижала и стала целовать. Нервно, исступленно, словно в нем, в Славике было все дело, и если он сейчас ее простит, если поверит, все сразу станет хорошо.
— Сыночка, прости меня, прости, мой хороший! Мне плохо очень без папы. Прости!
— Да ладно, мамочка, — смутился Славик, — что ты.
— Ну вот и хорошо, вот и хорошо! — Ирина оторвалась от сына и уставилась ему в глаза воспаленным взглядом. — Только ты не говори так больше, ладно! Даже не думай так. Мы должны верить! Если мы будем верить, тогда все будет хорошо, а если.… Понимаешь?
— Понимаю, — серьезно сказал Славик. — А это не суеверие?
— Нет! — твердо сказала Ирина. — Это правда. Он сейчас там один, ему очень трудно, и мы должны ему помочь. Понимаешь?
Славик прижался Ирине к плечу, шмыгнул носом.
— Мне тоже трудно без него.
Тихо гудела печка, из кастрюли вырывался пар и постукивал крышкой.
Тук-тук. Тук-тук.
— Мамочка, — сказал Славик, — я, кажется, понял, как эту чертову задачку решить.
Борис. Грозный
Земля поддавалась с трудом. Все время попадались камни, лопату постоянно приходилось очищать от налипшей грязи. Яма углублялась слишком медленно.
Двое — женщина и старик — лежали, накрытые одной тряпкой, и никуда уже не торопились.
Зато торопились копатели: затишье могло закончиться в любую минуту. Борис и еще трое мужчин копали попарно — двое работают, двое отдыхают. Меняться приходилось все чаще.
Чертова земля!
Женщину ранило в спину, умирала она долго и мучительно. Старик умер мгновенно. Решил сварить суп не на первом этаже как, обычно, а рядом с входом. Осколок мины разворотил ему затылок, суп мина не тронула. Пару дней и женщина, и старик лежали на первом этаже: копать могилы под обстрелом никто не хотел. Но сегодня двое «зеленых» устроили обход, заметили трупы и коротко приказали: «Закопать!»
Раньше могилы рыли в газоне: там земля была мягкая, без камней. Но это продолжалось недолго — хоронить в газоне боевики запретили. Без объяснений — нельзя и все! Теперь приходилось ковырять твердую землю за общежитием.
Борис закашлялся и отдал лопату Володе — высокому грузному мужчине с русой бородой. Тот тоже дышал тяжеловато.
— Дай сюда!
Бесшумно появившейся Аланбек отобрал лопату, поплевал на руки. Яма стала углубляться на глазах.
— Аланбек, — спросил Володя, — а ты не боишься? Вам же нельзя русских хоронить.
— Что ты несешь? — не отрываясь, бросил Алан.
— Да нет, правда, — вступился второй мужчина, почти старик, — сами видели. Рамзан нам помогал, двое «зеленых» подошли и запретили. Кричали…
— Что кричали?
— Не знаю, мы чеченский не понимаем.
— Столько лет в Грозном прожили и не понимают, — пробурчал Аланбек. — Ну что, мужики, вроде хватит? Вы уж сами забросайте, добро? Боря, пошли.
Борис перестал кашлять только у входа, вытер рот рукавом. На плаще остались отчетливые следы крови.
— Алан, ты бы не лез на рожон? Они правду говорят.
— Не мохай! Лучше бы курил поменьше, особенно это говно — турецкий чай. Табак ведь есть еще!
Борис промолчал.
— Знаешь, — сказал Аланбек странным голосом, — я, когда маленький был, слышал разговор двух русских. Молодые парни. Я, говорит один, у автостанции живу. Выглянешь из окна, а там от шакалов этих черным-черно. Взял бы пулемет, да и покосил их всех!
— Алан!
— Да ладно, что ты, как девочка! Я же не про тебя. Многие ваши так думали, тоже мне секрет.
— Ага, — обиженно пробурчал Борис. — Только наши. А ваши, выходит, ничего…
— В бутылку не лезь! — перебил Аланбек. — Наши тоже. Я это к чему? К тому, что в последние три года у моего народа была такая возможность. И я горжусь, что он ею не воспользовался.
— Что? — заорал Борис. — Чем ты гордишься?
— Тише! Мины наорешь!
— Чем гордишься? Что не всех перебили? Охренел, Алан?
— Да пошел ты! — не выдержал Аланбек.
«БОММ! — гулко ударило за Сунжей. — БОММ!»
— Тебе, как человеку… — ничего не слыша, кричал Аланбек, — а ты…
Борис ударил его по ноге, дернул за плащ, повалил на землю, упал сам и закрыл голову руками.
Он еще успел услышать короткий, не более секунды свист, и по ушам ударили резкие разрывы.
На высоте человеческого роста в стену общежития, выбив из нее красную пыль, врезались два осколка. Красноватая пыль немного повисела в воздухе и медленно опустилась на две, защищенные только плащами спины.
Черный и серый.
Ирина. Саратов
Тихо гудящая печка окрашивала все вокруг красноватым светом. Как в детстве, когда папа запирался печатать фотографии, а маленькая Ира стучала в дверь и требовала ее впустить. Сейчас вместо двери была занавеска, Славик давно спал, да и фотографий никто не печатал.
Ирина слила воду в ведро, встала босыми ногами в тазик и медленно вылила на себя остатки воды из ковшика. Прохладные струйки побежали по обнаженной коже, скатываясь по ногам в таз. На застеленный тряпками пол полетели брызги.
Господи, как же хорошо!
Ирина взяла с кровати полотенце, тщательно вытерлась, потянулась за ночной рубашкой и замерла.
Из поддувала выскочил желто-красный лучик, скользнул по ногам, животу и устроился у Ирины на груди.
«Зайчик! — сказал из десятилетнего прошлого Борис. — Красиво…»
Ирина как завороженная уставилась на зайчик, затем медленно провела рукой по груди, погладила плоский живот.
«Красиво…»
Соски набухли, низ живота свело сладкой судорогой.
Так же было и раньше, когда она выходила из душа, и немного смущаясь, специально задерживалась на пороге комнаты. Так же блестели капли влаги на обнаженной коже, так же твердели соски, так же разливалась по телу судорога.
И лежащий на диване Борис смотрел, любовался и был счастлив.
Ирина обняла себя за плечи, прикрыла глаза.
В голове взорвались разноцветные огни, темнота сгустилась, превратилась в ласковые, такие знакомые руки. В руки, которые, превращаясь в отдельное живое существо, тысячи раз бродили по ее телу.
Глаза повлажнели.
«Где же ты, Боря? Видишь, я не могу без тебя. Совсем. Я приросла к тебе. А ведь это ты виноват! Ты отучил меня бороться. Ты ласкал меня и берег, ты отгораживал меня от мира своим телом, своей душой. Ты приучил меня не обращать внимания больше ни на что, ты закрыл собой весь мир. Но ведь он не всегда теплый или равнодушный, у него бывают и зубы. Острые зубы!»
