Джон Брехэм - Быстрый взлет. Королевские ВВС против люфтваффе
Я не мог не восхищаться Шпрекельсом, который казался таким откровенным и дружелюбным и во многих отношениях походил на многих моих друзей в Королевских ВВС. Перед уходом он сказал, что вскоре отправляется на фронт в Нормандию и будет воевать против наших «спитфайров». Очевидно, он не встречался с ними в бою и спросил меня, как я оцениваю их характеристики. Я предпочел изобразить незнание. Прощаясь, мы пожали друг другу руки, я пожелал ему удачи и пообещал угостить его шотландским виски, когда мы выиграем войну. В то время я и не мог предположить, что однажды мы будем писать друг другу, как старые друзья, а не враги.
Во время последнего допроса Кох вывел меня на прогулку по небольшой территории лагеря, одновременно оценивая общую ситуацию в мире. Он рассуждал об угрозе большевизма и сказал, что Германия начала крестовый поход, чтобы спасти мир от красных орд. Он даже предположил, что на этом последнем этапе войны Германия и Англия должны уладить разногласия и объединить силы, чтобы спасти западный мир. Вина за войну, доказывал он, лежала на евреях всего мира, а наши две страны никогда не должны были сражаться друг с другом. Геббельс говорил то же самое уже много раз, так что я не был впечатлен. Я сомневаюсь относительно того, что этот очень интеллигентный человек в действительности верил всему этому. Непосредственно перед тем, как я вернулся в свою одиночную камеру, он посмотрел на меня и сказал:
– Вы белокурый, словно немец, и, вероятно, имеете нордическую кровь. Хотите ли вы снова летать, но на сей раз с Германией, против России?
Я с большим трудом удержался от смеха.
Заметив это, он добавил:
– Но, поразмыслив, я думаю, что если бы мы дали вам самолет, то вы попытались бы добраться на нем домой.
Как он был прав!
Скоро Дон и я вместе с другими военнопленными начали длинное путешествие на поезде в Stalag Luft III в городе Саган, около Бреслау,[133] недалеко от польской границы. Детали тюремной жизни лагеря так хорошо показаны во многих превосходных книгах, что я сокращу эту главу своей жизни до нескольких параграфов.
В течение десяти месяцев плена я должен был, подобно тысячам других, бороться со скукой, поддерживая физическую и умственную форму.[134] Побег на этой последней стадии войны жестоко карался. Попытка едва ли заслуживала такого риска. Враг продемонстрировал, что готов на хладнокровные убийства, чтобы остановить такое стремление. Расстрел 50 военнопленных в марте 1944 г. был преступлением, совершенным гестапо и СС. Люфтваффе не потворствовало им, глядя на них с большим отвращением, как и мы.
Пленные из Stalag Luft III во время всего моего пребывания в Германии дважды перемещались на другое место. Первый раз это произошло в январе 1945 г., когда лагерю угрожал захват русскими частями, наступавшими на Бреслау. В очень холодную погоду мы сначала совершили пеший марш, а затем нас посадили в автофургоны для перевозки скота (восемь лошадей или сорок человек). Американцев отправили в Люкенвальде,[135] около Берлина, а остальных – в старый лагерь для интернированных моряков торгового флота, Milag Nord,[136] около Бремена. Пеший марш и путешествие в переполненном фургоне, лишенном любого рода комфорта, стали самым неприятным опытом, с которым я столкнулся. Мы не понесли никаких фатальных потерь, но многие из нас были обморожены. Второй пеший марш был гораздо более нетороплив. Он проходил в теплую погоду апреля 1945 г. Немцы хотели переместить нас в Данию, где, если бы линия фронта стабилизировалась, могли использовать нас для заключения сделки с союзниками. К этому времени большинство нацистов из числа охраны покинули нас, чтобы скрыться или сражаться до конца. Оставшиеся же были людьми старшего возраста, которые так же, как и мы, хотели быстрее увидеть конец этой неравной борьбы. Так что пленные сами устанавливали темп марша, который никогда не превышал 5 км в день. В конечном счете 2 мая около Любека мы оказались в полосе продвижения британской 11-й бронетанковой дивизии и начали обратный путь к нашей свободе.
Я летел назад в Англию через Брюссель. Теперь штаб 2-й авиагруппы находился в столице Бельгии, и перед тем, как продолжить путь домой, я провел веселые двадцать четыре часа со своими старыми товарищами. Я прибыл в штаб в той же самой куртке, которую носил, когда был сбит, плюс американские армейские брюки цвета хаки и коричневые американские ботинки – офицер, выглядящий несколько неряшливо. Эйр-вице-маршал Эмбри приветствовал меня, как блудного сына. Он хлопнул меня по спине и сказал:
– Боб, вы старый… от вас воняет. Как насчет ванны?
Без сомнения, он был прав. В течение нескольких недель я спал в этой самой одежде, не имея возможности даже как следует умыться. Пока я наслаждался замечательной ванной, смывая с себя остатки лагерной вони, для меня подготовили новую форму. Груп-каптэн (позднее эйр-вице-маршал) Дэвид Атчерлей любезно дал мне взаймы автомобиль с водителем, и я совершил с друзьями поездку по увеселительным заведениям города. Скоро стало ясно, что из-за отсутствия в лагере алкоголя мои способности по объему выпитого снизились, по крайней мере временно. Брехэм опозорился, «отвалившись» на самой ранней стадии вечеринки.
На следующий день я на «москито» прилетел обратно в Англию. Было странно снова летать после столь длительного перерыва, тем более в качестве пассажира, страдающего от похмелья! Но желание оказаться в воздухе все еще оставалось на месте. Спустя несколько часов я постучал в дверь дома родителей моей жены в Лестере, где меня ждала замечательная встреча с Джоан и двумя моими маленькими мальчиками. Она была испорчена через минуту после моего прибытия новым стуком в дверь. Местные репортеры хотели выслушать мой рассказ и снять мое возвращение. Боюсь, что, вспомнив затруднения, которые некоторые из газетных статей причинили мне во время допросов, я был не очень вежлив. Я попросил репортеров уйти. Они не хотели понять моего состояния. В конце концов, был всеобщий интерес к моей истории, и они упорствовали. В результате я в раздражении силой вытолкал их из дома. Оглядываясь назад, я понимаю, что это были слишком решительные меры. Они лишь пытались выполнить свою работу, но лагерная жизнь сделала меня, как и многих других, озлобленным и неуверенным в себе. Проживание в близком контакте с тысячами людей в условиях лишений и деградации могло увеличить самые незначительные отрицательные черты до монументальных размеров. По незначительному поводу мог легко вспыхнуть злобный обмен ругательствами или порой возникнуть драка. На последнем этапе войны мы по нашему тайному радиоприемнику ловили сообщения Би-би-си о забастовках на заводах военного снаряжения и волнениях в промышленности, что еще больше добавляло нам злобы. Для военнопленных забастовки означали удлинение войны и долгое одиночество для нас и наших семей. Психологические последствия дней, проведенных в лагере, сделали меня на какое-то время человеком, с которым трудно жить. Прошло много лет, прежде чем я полностью восстановил уверенность и смог дать своей семье нормальную, счастливую жизнь. Я всегда буду благодарен Джоан за ее удивительное терпение в течение этого трудного времени. Любая другая жена бросила бы меня.
После окончания войны мне предоставили постоянную службу, и мое будущее казалось гарантированным. Однако Королевские ВВС быстро менялись, и тысячи человек из летного и наземного персонала возвращались к гражданской жизни. Для многих из нас, кто непрерывно участвовал в боевых действиях, служба в мирное время казалась унылой и пустой. В марте 1946 г., находясь в смятенном настроении, я решил оставить службу и начать работу в колониальной полиции в Танганьике. Но еще перед началом новой работы, находясь в тот момент в отпуске перед увольнением, я понял, что совершил ошибку. Эйр-вице-маршал Эмбри, отвечавший теперь в Королевских ВВС за обучение, помог мне восстановиться на службе. С того момента и до мая 1952 г. мой путь лежал через разнообразные посты в штабах и летных подразделениях. Большинство из них были связаны с развитием ночных истребителей, или, как они теперь называются, всепогодных истребителей.
Стикс и Джеко также остались в Королевских ВВС, но оба были старше меня и не имели большого будущего в качестве летного персонала, потому перешли в наземные службы. Стикс стал великолепным оператором наземного наведения истребителей-перехватчиков, Джеко – специалистом по управлению воздушным движением и своими уверенными действиями вдохновлял пилотов, когда, невзирая на погоду, безошибочно руководил их посадкой. Эти два прекрасных человека по-прежнему мои друзья. Росс, канадец, с которым я разделил свои первые успехи, используя ночью бортовой радар, в начале войны вернулся в Канаду, и, к сожалению, я не смог проследить его дальнейший путь. Дон Уолш вернулся к гражданской жизни в Австралии разочарованным человеком. Пока он находился в плену, жена оставила его. Мои усилия узнать о судьбе Шпрекельса сразу после войны потерпели неудачу, потому что сохранившиеся документы люфтваффе были в беспорядке, и новости о нем позднее достигли меня очень интересным путем.
