Борис Сопельняк - Солдат по кличке Рекс
— Можно и сальца.
— Тогда я пошла. К обеду не обещаю, но на ужин принесу целую сковородку.
Когда Настя скрылась за дверью, летчик достал утку и заметил:
— По башке бы этой самой палицей…
— Велика честь, — хмуро бросил танкист. — В ведре надо было топить. Сразу, в день рождения.
— Ну, виноват! Ну, брякнул! Ну, дубина, ну, дурак! — взмолился Игорь. — Хотел как лучше, хотел разведать, что это за лекарство.
— Ладно, хоть понимает, что дурак, — сразу смягчился летчик.
— Болен, но не безнадежен, — вздохнул сапер. — Девчонку-то в какое положение поставил! Она же ради тебя весь подвал переворошит, пока не найдет красную картошку!
— Извините. Честное слово, хотел как лучше, — сокрушался Игорь.
— Все, баста. Лежачего не бьют, — подвел итог танкист.
— Тем более такой грозной палицей, — задвинул под кровать утку летчик.
— А картошку придется срубать, — вздохнул танкист.
— Виновнику — две порции, — заметно обмякая, закончил сапер. — Вот бестия, опять чего-то подмешала…
Через минуту вся палата дружно храпела.
А в кабинете профессора Дроздова шло совещание. Активнее всех вела себя невысокая, средних лет женщина.
— Эти больные меня не устраивают, — постукивала она кулачком по столу. — Хоть вы и определили их в семнадцатую палату, безнадежными они стали не от характера ранений, а от врачебной недобросовестности.
Профессор Дроздов побагровел и набрал в легкие побольше воздуху, чтобы достойно ответить, но женщина прихлопнула рукой лежащие на столе бумаги и решительно встала.
— Прошу понять меня правильно: пенициллин надо испытать на абсолютно безнадежных пациентах, только тогда мы будем знать его подлинную силу.
— Или слабость, — вставил Дроздов. — Вы так много говорите о своем препарате, а мы даже не знаем, как он открыт, как прошли лабораторные испытания, и вообще что-то не верится, чтобы выжимка из какой-то плесени стопроцентно лечила тот же абсцесс легких. У капитана Кожухова одиннадцать сквозных ранений — и все в легких. Нагноения вокруг ран, жесточайшее крупозное воспаление, а вы, Зинаида Виссарионовна, изволите говорить о моей недобросовестности.
— Не вашей лично, — смутилась женщина. — Я внимательно изучила историю болезни капитана Кожухова: вся беда в том, что он двое суток находился в холодной палатке — отсюда жесточайшая простуда и, как следствие, крупозное воспаление.
— И все же я настаиваю на включении капитана Кожухова в экспериментальную группу.
— Хорошо. Уговорили, — неожиданно обворожительно улыбнулась Зинаида Виссарионовна. — Далее, — перевернула она листочек. — Лейтенант Ларин сомнений не вызывает — он действительно на грани смерти. Старший лейтенант Парамонов… Я долго думала, брать ли его в экспериментальную группу, ведь кожу-то мы ему не вернем — это совсем не по нашей части. Хотя воспалительный процесс остановим, в этом я не сомневаюсь.
— Кожей займутся другие, — бросил Дроздов. — Все танкисты поклонятся вам до земли, если не дадите им умирать от ожогов.
— Ну что ж, пусть будет по-вашему. А как быть с подполковником Ляшко? Гангренозные явления мы, конечно, ликвидируем, но ведь у него нет ни одного целого сустава. Не проще ли сразу ампутировать обе ноги?
— Нет, не проще, — недобро засопел Дроздов. — Вы делайте свое дело, а суставы — прерогатива хирургов.
— Согласна, — вздохнула Зинаида Виссарионовна. — Итак, одна экспериментальная группа сформирована, но ведь нужна вторая.
— Зачем? — вскинулся Дроздов.
— Дорогие коллеги, я не сказала вам самого главного: со своими ассистентами к нам прибыл один из создателей английского пенициллина доктор Флори. Он был страшно поражен, когда в ответ на его предложение испытать чудодейственное лекарство на наших солдатах мы сказали, что у нас есть свой пенициллин — мне удалось получить его из плесени, которая называется пенициллиум курстозум. Короче говоря, принято решение провести сравнительные испытания. Контроль за состоянием больных и вводимыми дозами лекарства будет двусторонний, но степень безнадежности раненых, прошу прощения за такую жесткую формулировку, и в той и в другой группе должна быть идентичной. Иначе вся задумка с испытаниями просто бессмысленна.
— Теперь все ясно, — вздохнул Дроздов. — Какие будут предложения?
— Доктор Ермольева говорила об идентичности состояния раненых, — донеслось из угла. — Означает ли это, что абсолютно одинаковыми должны быть и сами ранения?
— В принципе это был бы идеальный вариант, но найти второго человека с одиннадцатью ранениями легких, видимо, сложно, поэтому мы остановились на том, что в обеих группах должны быть люди с поражениями легких, с гангреной, ожогами и так далее.
— Это упрощает дело. Таких людей мы найдем.
XXVI
На утреннем обходе во главе небольшой свиты в семнадцатую палату вошла Зинаида Виссарионовна.
— Доктор Ермольева, — представилась она.
Летчик шевельнулся, пытаясь привстать.
— Лежите, лежите! — протестующе подняла руки Зинаида Виссарионовна. — Я о вас все знаю, так что представляться не надо. Мне сказали, что вы согласны пройти курс лечения новым препаратом. Это так? Никто не передумал?
Обитатели палаты переглянулись. Игорь в это утро чувствовал себя совсем плохо, поэтому в знак согласия только прикрыл веки. Танкист сдержанно кивнул. Летчик махнул рукой. А подполковник Ляшко подвел итог:
— Все согласны. Только у нас вопрос: как будете лечить? Что нам надо делать: таблетки глотать, порошки принимать или терпеть уколы?
— Боитесь уколов? — улыбнулась Ермольева.
— Не то чтобы боюсь, но радости от них мало.
— Придется потерпеть — будем делать уколы.
— Тогда у нас просьба, — просипел капитан Кожухов.
— Коллективная? — уточнила Ермольева.
— Коллективная, — твердо сказал летчик. — Пусть уколы делает Настя. У нее это получается лучше всех.
— Верно, — поддержал танкист. — Ее руку не чует даже моя кожа, — выпростал он из-под одеяла малиново-красную ногу.
— Хорошо, — согласилась Ермольева. — Настя так Настя. Позовите девушку! — обернулась она к свите.
Когда запыхавшаяся Настя появилась в проеме двери, Зинаида Виссарионовна придирчиво ее оглядела и сказала:
— По просьбе раненых включаю вас в нашу бригаду.
— А что надо делать? — смутилась Настя.
— Уколы. Говорят, у вас рука легкая.
Настя по самые уши залилась румянцем.
— Я согласна. Когда начинать?
— Чуть позже я все расскажу. А сейчас прошу минуту внимания. Друзья мои! Я обращаюсь к врачам, медсестрам и прежде всего к больным. Вы не удивляйтесь, я буду называть вас на гражданский манер — больными. Дело, которое мы начинаем, настолько важно, что я даже не знаю, с чем его можно сравнить. Не исключено, что с первого укола, который сделает Настя, начнется новая эпоха в медицине. Поэтому я прошу всех быть предельно собранными и внимательными, а больных — сообщать о малейших изменениях в самочувствии.
Тем временем в другом конце коридора чистили, белили и красили палату № 12, в которую должны были положить «английских» больных.
Через два дня в палате появился высокий сухопарый доктор с аккуратной щеточкой усов. Он внимательно осмотрел больных, проверил их анализы, изучил истории болезни, не преминув сравнить с теми, которые ему дали из семнадцатой палаты, и одобрительно хмыкнул.
— Мои люди через две недели будут на ногах, — заявил он через переводчика Зинаиде Виссарионовне.
— Дай-то бог, — улыбнулась она. — Надеюсь, и мои подопечные не подкачают.
Профессор Флори был проницательным человеком и в тоне Ермольевой уловил некоторую неуверенность.
— Если возникнут трудности, я всегда к вашим услугам, — галантно склонил он седеющую голову.
И вдруг Флори метнулся к окну. Минуты две он нервно пощипывал усы, а потом неожиданно жестко сказал:
— Сегодня я обошел все палаты и увидел столько горя, что… Я плохой оратор, я всего лишь скромный врач, но сейчас хотел бы выступить в парламенте и сказать, что, не дожидаясь решения правительства его величества, на свой страх и риск решил открыть второй фронт. Я прошу вас, уважаемые коллеги, — торжественно обратился он к советским врачам, — рассматривать меня как первого солдата британской армии, пересекшего Ла-Манш и вступившего в бой с нацистами.
Откуда-то из угла кабинета выскочил профессор Дроздов, сгреб Флори в объятия и так его стиснул, что тот даже вскрикнул.
— Мы их расколошматим! Вот увидите, расколошматим и встретимся в Берлине! — взволнованно гудел он. — Мы врачи, и у нас своя линия фронта. Сейчас она проходит через семнадцатую и двенадцатую палаты. С одной стороны смерть, с другой — пенициллин. До сих пор побеждала смерть…
