Сергей Михеенков - Штрафная рота. Высота смертников
— Когда ушел проводник?
— Ночью.
В эту ночь он спал плохо. Приснились родители. Он, Алексей Радовский, куда-то уезжал. Или уходил. Торопливо. Без лишних прощаний. Отец стоял на крыльце их усадебного дома и молча смотрел ему вслед. Мама выглядывала из-за его спины. Отец не пропускал ее. Так было всегда, когда он уезжал. Отец не хотел, чтобы она повисала у сына на руках, плакала, говорила ненужные слова, а потом бежала за пролеткой… Но в этот раз отец что-то говорил ему. Какую-то фразу. Радовский это узнал по его губам — какую-то одну фразу, настойчиво повторял только ее.
— Мы поворачиваем назад. Пришел новый приказ. — Радовский прервал не только доклад Донца, но и свои тяжелые размышления. — Идите, отдыхайте. В полдень выступаем.
— Мне нужно всего три часа. Утром мы посадим разведку на лошадей и перехватим их.
— Утро уже наступило. В полдень придут грузовики. Мы назначены в оцепление.
— Что, снова детей отлавливать?
Радовский не ответил ни единым словом, ни даже жестом. И, если бы Донец повторил свой вопрос, он, пожалуй, ударил бы его. И Донец, видимо, это почувствовал. Как ни странно, у них было много общего. Вот почему они так легко понимали друг друга.
Их Боевую группу направляют в обратный путь. На облаву. Донец вышел на обледенелое крыльцо. Увидел старика, перебиравшего кладушку свежих дров. Выходит, напрасно он зарубил в Богдановом Колодезе Проценку. Можно было и простить его. Потому что, так получается, не спасли они девчонку. Завтра ее втолкнут под брезент и вместе с ее одногодками увезут на станцию. Донец видел, как однажды в тупике грузили в «телятник» подростков, привезенных на грузовиках из-под Вязьмы. Но душило Донца не только это. Сейчас он окончательно понял, что и его семью, живущую в далекой станице под Ростовом, могут разорвать, уничтожить таким же внезапным приказом. И любую из его дочерей жандармы и полицейские могут растерзать где-нибудь в пустом сарае на заплеванной соломе во время облавы. Уж он-то знал, как это случалось. Удержи их. Когда делается большая политика, всякая мелкая тварь тут как тут. Потому что точно знает: когда начнут отламывать и передвигать с места на место большие куски, обломки и крошки полетят во все стороны. И вот тут-то только успевай урвать, схватить, что плохо лежит.
Донец тяжело соступил с крыльца, остановился. Потрогал темляк старой сабли. Вспомнил: надо покормить коня.
Разведвзвод занимал две хаты в середине деревни.
Снег с молодым хрустом рассыпался под каблуками его сапог. И вдруг он подумал: а хорошо, что они не догнали партизан и этого стрелка. Бегали бы всю ночь по лесу, палили друг в друга, пока не закончились бы патроны. Кого-нибудь подстрелили бы, а кто-нибудь все равно бы ушел… Они-то, партизаны или кто там… знают, за что воюют. А вот за что, за какие родины и семьи дерется наша банда? Донец зло хохотнул и потрогал намерзший инеем бронзовый темляк сабли.
Рассвет в деревне начинался так, как и в его станице. Засинелось в полях, как в степи. Ветер погнал крошки притоптанного снега, зазвенел льдинками вымерзшей и вытоптанной лошадиными копытами лужи. Пахло печеным тестом. Где-то ставили в печь хлебы. Должно быть, сейчас уже проснулись и его дочери. И помогают кормить скотину, подметают баз и чистят картошку. Полтора месяца назад Донец написал домой письмо. Ответа до сих пор не получил. Письма в роту приходили из Киева и Могилева, из Новгородской и Витебской области. Донцу из Ростовской области шло бы не дольше. Не пришло. И теперь он не находил себе места.
Серко заржал под навесом, прочуяв хозяина еще издали. Донец свернул к стойлу, где ночевали кони разведвзвода и других служб. В дом решил не заходить.
— Ну что, Серко, скучаешь? Скучаешь…
Конь перекинул голову через высокую жердь и толкнул хозяина в плечо, втянул воздух, обнюхивая шинель, и начал теребить теплой чуткой губой воротник, пропахший табаком.
— Ну? Что? Да нет, братец, кровью от меня сегодня не пахнет. Не пахнет…
Конь ему достался хороший. Никогда у Донца не было такого доброго и умного коня. Однажды во время зачистки деревень от партизан и остатков кавкорпуса генерала Белова их взвод попал в засаду. Многих перебили в первые же минуты боя. Два «максима» и «дегтярь» секли фронтальным и косоприцельным огнем. Пуля пробила Донцу руку. Но кость оказалась не задетой. Он пришпорил Серка и погнал его по лесной тропе назад. Конь нес как угорелый. Когда собрались на опушке спустя несколько часов, оказалось, что в живых от взвода осталось двенадцать человек, и те все были переранены по нескольку раз.
Почти весь сахар, который Донец получал по пайку, он отдавал коню. Более верного и надежного товарища, чем Серко, в Боевой группе Радовского, да и на всей войне, у Донца не было. Кого носил Серко до того, как попал в руки Донца? Должно быть, какого-нибудь командира. Такие кони в руки к простым кавалеристам не попадали. Донец это знал. Иногда, тоскуя по своим родным, он разговаривал со своим конем:
— Вот кончится война… А, Серко? И поедем мы с тобой ко мне на родину. В нашу станицу. На Дон… — И гладил коня по чуткой вздрагивающей шее, и спрашивал в самое ухо, шепотом: — А ты, случаем, сам-то, не с Дона ли? А, Серко? Может, мы земляки? Родня?
Седла висели рядом, у стены. Донец взял свое. Выложил из гнезда воротную жердь, вывел Серка, перекинул седло через мышастую спину. Часовой, стоявший возле крыльца, окликнул Донца. Донец махнул ему рукой и ничего не ответил.
— Ты куда собрался? Твои давно спят, — снова сказал часовой.
— Мои… — ответил он, не поднимая головы. — Мои, если живы, уже на ногах давно…
Он подтянул подпругу, перекинул через голову Серка повод и ловко вскочил в седло. Серко, почувствовав седока, нетерпеливо переступал передними ногами, шумно втягивал ноздрями морозный воздух. Донец повернул его в проулок, легко придавил шпорами. И Серко послушно стал набирать ход и вскоре пошел хорошей рысью. В конце проулка виднелось поле. За полем лес. Часовой снова окликнул. Послышались другие голоса.
— Донец! Назад!
Донец оглянулся. В проулке стояли двое. Радовский и начштаба Турчин.
— А, господа офицеры! — удивленно и зло крикнул он, резко развернул коня и поскакал прямо на них. — Вас-то мне и надо! — Он вытянул плетью Серка и тут же выхватил из ножен тяжелую драгунскую саблю.
Первым Донец решил рубить Радовского. Он и стоял ближе. А там, если не снимет его начштаба из пистолета, стрелок-то он хороший, развернуть коня и — его тоже. Эх, хорошо вышел под удар господин майор!.. Донец немного перегнулся вправо, ловя занесенным над головой клинком упругую струю воздуха. Эх, не впервой ему это было делать… Но майор оказался тоже ловким, он бросился под ноги коня. Серко испуганно шарахнулся в сторону, сбив и направление, и силу удара казака. Упруго, как короткая трассирующая очередь, пронеслась над головой Радовского тяжелая сабля. Конь ударил его ногой в плечо, и Радовский покатился по мерзлой, припорошенной колючим морозным снегом траве под нижнее прясло изгороди. Крикнул Турчин. А Донец уже скакал по улице вдоль дворов.
— Стой! Св-волочь!
Сухо щелкнули пистолетные выстрелы за спиной. «Черта с два ты меня теперь достанешь своей пукалкой», — засмеялся сквозь стиснутые зубы Донец.
— Иваныч, ты куда? — окликнул его со двора знакомый голос ротного кашевара, земляка Янушкина. — Эх, дурья башка!
— Гони, Серко! Неси, родимый! — И он, не жалея, подстегнул коня шпорами.
— Бондарь! К пулемету!
— Да это же взводный!
— Огонь! Приказываю!
Рослый казак лет тридцати двух выхватил из повозки пулемет Дегтярева, пристроил его на штакетнике, взвел затвор, прицелился и дал несколько очередей — две коротких, пристрелочных, а третью подлинней, уже уверенную, в восемь-десять патронов.
— Молодец, Бондарь! Только коня жаль…
— Э, да что ж теперь!.. Пропала голова, пропадай и шапка…
Через минуту к стрелявшим подбежал, хромая, Радовский:
— Не стрелять! Не стрелять!
— Поздно, Георгий Алексеевич. Дело сделано. — И Турчин неприязненно посмотрел на Радовского.
В поле, за изгородью, косо уходящей вниз, уже все было тихо. Только в снегу, не жалея копыт, бился о мерзлую землю смертельно раненный конь.
— Ты как стрелял? Зачем — в коня? Сволочь!
— Господин поручик приказ отдали, — испуганно оправдывался пулеметчик. — Я в середину корпуса стрелял. По всаднику. А в коня — по нечаянности…
— Что?! Что ты несешь, с-скотина!
Вперед выступил Турчин, перехватил занесенную руку Радовского.
— Возьмите себя в руки, Георгий Алексеевич, прошу вас.
Глава двадцать вторая
Они бежали по неглубокому сухому от ночного мороза снегу, стараясь подальше уйти от вырубок и дороги. Иванок остался там, позади. Он что-то задумал. Но Зинаида не могла рисковать ни своей жизнью, ни жизнью того, кого тащила за собой, крепко ухватив за руку. И теперь она старалась не думать об Иванке, оставшемся возле вырубок.
