Тамара Сычева - По зову сердца
В этот день на наших огневых были двое убиты и трое ранены. Убило наводчика и заряжающего. У погибшего сержанта Берикова достали из кармана документы. Рядом с фотографией жены и сыновей были стихи, написанные карандашом на обрывке старого плаката. Мы все знали, что Бериков любил писать стихи, но всегда их прятал и не давал никому читать. Я развернула лист и прочла вслух:
Кто забудет быль суровых дней,
Когда к Днепру мы так стремились!
За мать, жену и за детей,
За жизнь их и за счастье бились!
Не позабыть нам переправы
Под шквалом вражьего огня.
Солдат пошел не ради славы
На бой за землю у Днепра.
Вот Украина дорогая
В огне, в дыму пороховом.
Идем вперед, врага сметая,
Мечтая о крыльце родном…
— Написал… — с грустью произнес старший сержант Балатов, вытирая платком лицо погибшего товарища.
Завернули убитых в плащ-палатку, положили в окоп и, засыпая могилу, решили дать салют. Я навела орудие погибшего наводчика на мост и подала команду второму орудию.
На другой день залпом «катюш» началась артиллерийская подготовка. Мы ударили по пристрелянному мосту. Стреляли до тех пор, пока от него остались одни обломки.
— Смотрите, товарищ младший лейтенант, — закричал наблюдатель, — как фашисты суетятся у разбитого моста! Теперь им некуда бежать…
В бинокль были видны столпившиеся у переправы оккупанты.
— На том же прицеле четыре снаряда, огонь!
Через час Вороновка была освобождена нами. Всю ночь мы окапывались, устанавливали и маскировали пушки, готовились к отражению возможных контратак противника.
Ясное утро огласилось гулом артиллерийской перестрелки, а позже, когда стрельба утихла, все услышали, как у противника за высоткой заработали моторы. Предстоял ответственный бой. Аня, Балатов и другие готовили снаряды, подносили их к орудиям.
— Я буду во втором взводе у Анаденко, — сказал комбат, проверив нашу готовность к встрече врага.
Через несколько минут наблюдатель крикнул:
— Товарищ младший лейтенант, танки идут!
Я побежала на наблюдательный пункт, увидела ползущие на нас машины и стала считать: один, два, три, пять, десять, двенадцать, двадцать пять… И сбилась со счета.
Солдат-наблюдатель побледнел.
— Что трясешься, как баба! — крикнула я, стараясь скорее подбодрить себя, чем его. — Застегни воротничок гимнастерки!
Переминаясь с ноги на ногу, солдат дрожащей рукой застегивал воротник, а у меня похолодело сердце и дрожали ноги.
Танки приближались, на ходу ведя рассеянный огонь по переднему краю нашей обороны.
Бойцы моего взвода стояли на своих местах. Наводчик первого орудия спросил:
— Товарищ младший лейтенант, можно открыть огонь?
— Рано. Слушать мою команду!
Веду наблюдение, выжидаю, когда танки подойдут к ближним ориентирам. Наконец три танка направились на мою пушку, а два на соседнюю, Анину. Уже видны белые кресты на их броне.
У орудий все притихли. Пора!
— Маскировку! — с ожесточением кричу я.
Мигом из окопа выскочил боец, сбросил маскировку.
— По головному танку, бронебойным, огонь!
Первыми выстрелами танк был подбит. Но второй развернулся и нацелил на нас жерло пушки. Совсем близко разорвался снаряд, наводчик вскрикнул, упал. Я подскочила к орудию, стала за наводку. Выстрел. Недолет.
Бьет Аня из своего орудия. Попадание в гусеницу. Танк завертелся на месте. По нашей батарее стали стрелять другие танки. Недалеко послышался оглушительный взрыв, и я увидела, как колеса пушки, за которой стояла Аня, взлетели в воздух. Аню и других бойцов отбросило взрывной волной. Фашистские машины, прорвавшиеся к окопам, в которых оборонялась пехота, с ожесточением завертелись на месте, как бы стремясь вдавить в землю все живое.
— Сычева, держись! — услышала я над ухом голос начальника штаба дивизиона капитана Фридмана и увидела, как он с гранатами в руках бросился в траншею наперерез несущемуся на нас танку. Раздался взрыв и скрежет металла разбитой гусеницы.
Нервы уже не выдерживали, я была не в силах говорить, только временами облизывала пересохшие губы. Ствол пушки накалился от стрельбы.
Недалеко от нас мчались две вражеские самоходки.
— Заряжай! — приказала я Балатову.
Прицелилась, взяла упреждение и выстрелила. Самоходка остановилась, затем стала медленно отползать в сторону. Но по второй самоходке мы не успели выстрелить. Из ствола ее пушки сверкнуло пламя, сзади нас потрясло землю, меня отбросило от орудия, обожгло и резануло правую ногу. Стала подниматься и почувствовала сильную боль в голени. Из пробитого сапога хлестала кровь.
Оглянулась вокруг. Неподалеку лежало несколько раненых бойцов и старший сержант Балатов. Было ясно, что этим снарядом вывело из строя весь расчет.
Ухватившись за станину пушки, с трудом встала и увидела, что уцелевшая самоходка взяла на буксир подбитую и потащила ее назад.
В это время за своей спиной услышала гул моторов и лязг гусениц.
«Танки нас обошли!» — мелькнуло в голове.
Я оглянулась — действительно сзади по лощине двигались машины.
— Наши танки! — не помня себя от радости, закричала я.
Одна за другой шли «тридцатьчетверки». Они с ходу открыли огонь по фашистским автоматчикам, которые бежали вслед за танками. В воздухе появились наши штурмовики и понеслись в сторону противника. Ряды фашистов дрогнули. Наша пехота с криком «ура» поднялась и ринулась вслед за «тридцатьчетверками».
В глазах темнело, я в изнеможении опустилась на землю, хотела забинтовать себе ногу и наложить жгут, но вспомнила про старшего сержанта. «Неужели Балатов погиб?»
Кусая до крови губы, подползла к нему. Он тихо стонал.
Перевязала ему раненую голову. Хотела заняться своей ногой, но услышала надрывный голос Ибрагимова:
— Товарищ командир, перевяжите… Болит очень…
Он лежал по другую сторону пушки. Зажав остаток бинта в руке, поползла к нему, но не хватило сил. Я потеряла сознание.
IX
Очнулась от резкой боли в ноге. Санитар снимал с меня разрезанный сапог, залитый кровью. Уже вечерело, на машине рядом со мной лежали раненые бойцы моего взвода. Около нас стояли Аня и комбат.
— Как там наши? — спросила я Бородина.
— Атака гитлеровцев сорвалась, наши пошли вперед.
Шофер завел мотор.
— Стойте, генерал идет, — услышали мы взволнованный голос Ани.
— Ну что, Сычева, ранило? — спросил командир дивизии, подойдя к машине. — Э, да тут целый взвод. Молодцы, здорово дрались! По-гвардейски!
Лица бойцов просветлели.
— Всех награжу, — сказал командир дивизии на прощанье. — Смотрите возвращайтесь в мою часть.
Глубокой ночью нас переправили на левый берег Днепра.
В медсанбате врач Вера Ивановна Мишина, осмотрев меня, покачала головой:
— Девушка, вам придется отнимать ногу.
Эти слова поразили меня.
— Как отнимать?
— Да, видно, отвоевалась, начинается гангрена.
— Не дам ни за что!
— Если не ампутировать — умрешь.
— Ну и пусть…
— Я позову главного врача.
Ко мне подошел майор Семен Семенович Кивель. Он осмотрел рану и предложил:
— Пока можно сделать хорошую чистку и вливание крови.
Закатав рукава, Вера Ивановна начала делать чистку. Стиснув зубы, я сначала крепилась, старалась не кричать, но потом боль заслонила все. После укола стало легче. Кость вычистили и наложили гипс.
Нас с Балатовым отправили в госпиталь.
Недалеко от фронтовой линии на санитарный поезд налетели самолеты. Зажигательная бомба попала в третий от нас вагон. Раненые кричали: «Вагоны горят!»
Я подползла к двери. Девушка-санитарка вытаскивала раненых из горящего вагона. Отнесет за насыпь одного, потом возвратится за другим. Упала горящая доска и сбила ее с ног. Гимнастерка на спине задымилась, но девушка поднялась и, хромая, заторопилась к охваченному пламенем вагону. К ней опять потянулись десятки рук, молящих о спасении. Те, кто мог ходить, помогали вытаскивать из вагона тяжелораненых. Загорелся наш вагон. Чьи-то сильные руки схватили меня и понесли. Я повернула голову и увидела старшего сержанта Балатова. Одной рукой он держался за раненую голову, другой тащил меня от линии, стиснув от боли зубы и побледнев.
Вечером аварийная бригада расчистила путь и сцепила уцелевшие вагоны. Раненых потеснили, и нам пришлось лежать на полу. Мне было приятно, что среди других бойцов и офицеров около меня находится человек, с которым мы вместе воевали. Здесь Балатов не был моим подчиненным, мы были равны, как два боевых товарища.
Двадцать дней мы ехали до Ростова и многое пересказали друг другу. Я говорила о Грише, о том, как получила извещение о его гибели, о том, как мстила за него фашистам. Говорила, как дорога для меня его память.
