Сергей Бояркин - Солдаты афганской войны
Нетерпимое отношение к дедовщине у ротного было не просто обязанностью по долгу службы, а имело и личные мотивы. В отличие от большинства других офицеров, которые поступали в рязанское училище сразу после школы и, таким образом, получали офицерские погоны, так и не побывав в шкуре солдата, военная карьера Хижняка началась с рядового. Он попал служить в Молдавию в так называемую "пьяную дивизию". Такому названию воздушно-десантная дивизия, расположенная под Кишинёвом, была обязана дешёвому и легкодоступному самодельному вину, которое водилось почти в каждой хате — местные жители выращивали виноград, и вина там хватало всем. По этой причине "пьяная дивизия" пользовалась заслуженным уважением среди десантников, и все стремились туда попасть. А бухали там воины по-чёрному.
И вот в процессе службы деды послали молодого Хижняка за выпивкой. Но даже в "пьяной дивизии" достать вино — дело далеко не простое. Для выполнения этой задачи нужно сначала что-нибудь "раздобыть", затем на эту вещь надо найти покупателя и только потом на вырученные деньги можно будет вино купить.
Крутанувшись, Хижняк раздобыл-таки деньги, договорился с одной бабкой купить у неё литров десять вина. Казалось — дело уже сделано. Но тут возникло непредвиденное препятствие — у той бабки не нашлось подходящей ёмкости, способной вместить в себя столько жидкости. В чём же вино принести? Но, видимо, смекалки у Хижняка хватало всегда — он сбегал в роту и взял там резиновый сапог из комплекта химзащиты. Наполнив импровизированный бурдюк вином, он закинул его за спину и отправился в обратный путь. Но когда Хижняк перелезал через забор части, случилась катастрофа — он за что-то зацепился, потерял равновесие и свалился вниз, а бесценное содержимое сапога ушло в землю. Приходит к дедам с пустыми руками, точнее с пустым сапогом. Что случилось потом — Хижняк уже не уточнял, но этот случай он запомнил хорошо. Так что у Хижняка были определённые основания не любить отпетых неуставников. За фингалы на лицах молодых Хижняк постоянно грозил старослужащим устроить им “дембельский марш-бросок” в полной боевой экипировке на десять километров. Правда, до забега дело так ни разу и не дошло.
Сам Хижняк не имел склонностей учить уму-разуму при помощи кулака. И только один раз на моих глазах ротный применил силу по отношению к солдату. Досталось тогда механику из моего отделения — Серёге Панкратьеву, отслужившему на полгода больше меня.
Панкратьев уже давно досаждал Хижняка тем, что издавал в строю недовольные звуки, выражая таким способом своё несогласие с распоряжениями офицеров. По этому поводу ротный неоднократно делал ему замечания. И когда в очередной раз Панкрат с кислым выражением прогнусавил в строю недовольную реплику, то ротный подошёл к Серёге и врезал ему в торец, да так хорошо, что надобность в устных замечаниях отпала сразу и навсегда.
Стычка с Бородиным
Как-то к сержанту Бородину пришёл его приятель, сержант с "полтинника" (350-го полка), с которым он вместе служил в учебке. Они присели на койку и завели тихий, дружеский разговор. В помещении кроме них и меня, занятого наведением порядка, никого не было. Спустя некоторое время Бородин неожиданно подозвал меня и скомандовал:
— К бою! — видимо, ему захотелось поразвлечь гостя показом, как он меня вышколил. Если бы никого из чужих рядом не было, я бы команду, безусловно, выполнил, однако тут находился посторонний человек, а унижаться в присутствии других было особенно оскорбительно. Поэтому я стоял, не реагируя на команду.
— К бою, я сказал… — повысил голос Бородин и даже встал для убедительности.
Тогда я его спросил:
— А зачем?
— Ты что? — не понял? — протянул Бородин.
Но я твёрдо решил не уступать, даже если придётся драться и продолжал стоять. Неожиданно за меня заступился сам гость:
— Слушай, Николай, — обратился он к Бородину, — Зачем тебе это надо? Не приставай ты к нему. Лучше кончай такое, а то ещё застрелит на боевых.
Гость знал, что говорит дело — ведь "полтинник" частенько ходил на боевые. Да и в нашем полку после Кунара также было над чем поразмыслить: уж слишком явное большинство из погибших там были старослужащими, и, возможно, это не было простой случайностью.
Бородин смерил меня угрожающим взглядом, сел на кровать и зло процедил:
— Ладно, свободен, — и добавил. — Потом разберёмся.
Я продолжил заниматься своими делами. Во мне вспыхнуло желание отучить Бородина от издевательских команд и я решил, чего бы мне это ни стоило, держаться до конца.
Вскоре гость ушёл. Бородин, проводив его, сразу подошёл ко мне:
— Что, гордый стал? Почему не падал? А-а?!
Я уже настроился на самое худшее и был готов ко всему. И только Бородин замахнулся, как навстречу его кулаку я уже подставил локоть. Бородин попытался ударить второй раз, но я снова отбил удар.
— Ах ты так, — он накинулся на меня, но и я в ответ изо всех сил стал бить кулаками. Получив неожиданный отпор и поняв, что если он будет продолжать, то будет ходить с фингалом, Бородин отступил:
— Ладно, ещё разберёмся. Ты ещё пожалеешь.
Однако жалеть не пришлось: никаких последствий и дальнейших разборок по этому поводу больше не последовало. Бородин даже никому не стал говорить об этом инциденте: не такая уж я значимая персона чтобы подключать для поддержки других дедов — ещё засмеют.
Однако позже мне несколько раз пришлось слышать от Бородина предупреждения:
— Бояркин, ты не думай — на боевых я тебе спину не подставлю. Я тебя сам первый замочу, — говорил он без тени армейской шутки, поскольку с юмором у Бородина всегда было очень туго. Его угрозы я молча принимал к сведению, отмечая про себя:
— Ну, ну — запугал. Ещё посмотрим, кто кого! Как уйдём на боевые — при первой же перестрелке всажу в тебя очередь, мразь! Никуда не спрячешься!
Идея мщения постоянно вертелась в моей голове как навязчивая мысль, никогда не отпускала и не угасала. Ненависть к дедам особенно обострялась когда я стоял на посту в карауле или патруле, и делать было нечего кроме как предаваться такого рода мечтам.
Я представлял, как в бою во время сильного обстрела, когда все лежат не поднимая головы, я наставляю автомат и окликиваю Бородина или Еремеева или еще какого жлоба, оказавшегося рядом — секунда… и жму на спусковой крючок… и с упоением наблюдаю, как пули входят в его рожу и разрывают череп на куски! Или как в укромном месте я вонзаю штык-нож в тело жлоба-деда со словами:
— Получи за всё, падло!
Порой фантазии на эту тему безраздельно владели мной, охватывали чуть ли не как реальные видения, кипели во мне и приносили какое-то дикое, животное наслаждение. Я не сомневался, что при первом же удобном случае всё это неотвратимо произойдёт в действительности — только бы вырваться на боевые! — уж своего шанса я не упущу — отправлю на тот свет столько жлобов, сколько будет возможно!
Армия советская и афганская
Назир, со стороны наблюдая за отношениями между нами — десантниками, всё удивлялся — почему у нас солдаты не дружные? Никак он не мог разгадать непростую загадку: почему не офицер, а простой солдат заставляет других солдат работать, а то и двинет средь бела дня кому в челюсть?
Я как мог пытался растолковать Назиру, что всё это — в порядке вещей, просто солдаты у нас разные: одни молодые, другие — деды. Заведено это у нас давным-давно — чтобы дисциплина не хромала, и скорее всего так оно и останется до скончания веков.
В афганской армии таких жёстких отношений между призывами не было: там старослужащие автоматически становились сержантами и вполне законно командовали молодыми. Я не видел, чтобы аскар унижал аскара, тем более бил — у них всё обходилось без грубостей. Зато аскаров иной раз немилосердно гоняли их офицеры. Так однажды ещё зимой, когда я нёс караул на башне второго поста, то наблюдал забавное зрелище: афганский офицер разбирался со своим взводом, который, судя по всему, в чём-то провинился. Он громко прокричал, и аскары легли на сырую землю, на которой ещё не растаял снег. Затем по команде они поползли вперёд как черви, заложив руки за спину. За каждым движущимся аскаром тянулся чёрный след грязи, а чистенький офицер ходил петухом вдоль ползучего строя, лишь иногда подгоняя сапогом отстающих.
Афганские же офицеры, в свою очередь, побаивались наших советских советников, поскольку те тоже обходились с ними не ласково. И упаси их бог сделать что не так.
Один раз из окна той же башни я наблюдал, как наш военный советник проверял внешний вид у афганских офицеров. Они стояли в линию и по команде сняли головные уборы. У всех были одинаковые короткие причёски уставного образца, только один из офицеров перестарался — из общего фона сразу выделялась его лысая голова. Советник смотрел на его как на ненормального:
