Павел Яковенко - Герои смутного времени
Командир части ответил, что Дагестан был, есть и будет российским, кто бы чего не хотел, и не говорил.
— Объясните это местным, — выкрикнул кто-то из задних рядов, скрытых в полутьме. — Выйдите на улицу, и спросите! И они вам быстро объяснят, что они думают об этом.
— Так думает только ваххабитское отребье, — возразил командир части. — Далеко не все так думают здесь… Короче, это не обсуждается. Мы люди военные, нас сюда Родина поставила. Надо свой долг до конца исполнять.
Правую сторону зала занимали офицеры частей, выведенных в Махач-Юрт из Чечни. Из этого угла никто ничего не выкрикивал, и даже просто не говорил, и даже между собой не переговаривались. Но молчание их непостижимым образом само по себе дышало злобой. Эти люди чувствовали себя преданными и брошенными.
И ощущалась еще одна вещь, которая беспокоила полковника Карабасова больше всего. У этих людей не было, как говорится, «тормозов». Их психика перешла некий Рубикон, из которого, похоже, уже не было возврата. Настоящие «живые покойники». Казалось, что они живут одним днем, будущее их не волнует вообще, и потому они способны на такие поступки, на которые человек, мало-мальски беспокоящийся о своем будущем, никогда не решится.
И спустя всего-то пару дней после этого совещания тревожные ожидания полковника начали сбываться. Только проблема возникла не с офицерами. Проблема возникла со срочниками. Ребята молодые, в 18 или 19 лет попали на настоящую войну, в Чечню — и крышу сорвало тут же. Они ничего не боялись, а понятия о справедливости у них, в отличие от их гражданских сверстников, были почти противоположные. Ввести таких людей в рамки обычного режима несения службы было невозможно.
Карабасов прекрасно понимал, что между военной службой и участием в войне не просто есть различия, между ними, строго говоря, практически пропасть.
Военная служба — это уставы, это строевые смотры, это караулы, это кухня, это опостылевшая казарма, это непрерывная тягучая маета.
Война исключает все это разом. Война для солдата, как это ни странно звучит — почти свобода, как это может понимать солдат. Мир сужается до огневой позиции, блиндажа или палатки. Это минимум начальства. Это жизнь не по расписанию. Это осознание важности и нужности того, что ты делаешь, а так гораздо легче переносятся трудности. И это — в какой-то степени — товарищество. Ты — за меня, я — за тебя.
Совсем не то, что в части, куда, как ни страшно это осознавать, давно уже переполз и закрепился мерзкий лагерный принцип: «Сдохни ты сегодня, а я — завтра».
В артдивизионе, который располагался несколько отдаленно от остальных частей, недалеко от малого полигона, произошло ЧП. До войны здесь имелось три казармы — на каждую батарею по одной. Однако теперь бойцов пришлось сильно уплотнить. Одну казарму заняли танкисты, выведенные из-под Шали, а другую — пехота, примерно из тех же мест.
Пехота, на удивление, оказалась более-менее спокойным контингентом. А вот танкисты… В этот вечер они раздобыли где-то литров десять местного красного вина, и так нарезались, что шум от попойки дошел даже до дежурного по дивизиону. В этот вечер, как на грех, дежурным был не какой-нибудь офицер из выведенных из Чечни войск — тот, вполне возможно, сумел бы разрулить ситуацию без излишних эксцессов, а местный — из аварцев, к тому же в Чечне никогда и не бывавший.
Он пришел в казарму, увидел стаканы, увидел почти пустую канистру, массу нетрезвых бойцов, и начал орать, что всех пересажает «на губу», что сейчас придут контрактники, и разберутся с ними более доходчивыми методами, и многое еще в том же роде, что могло произвести желаемое впечатление на молодняк, попавший недавно в часть по призыву, и дальше Махач-Юрта нигде не бывавший, но никак не на бойцов, которые и так не особо дружили с психикой, а после спиртного вообще потерявшие даже ее остатки.
Один из сержантов выхватил из кармана лимонку, выдернул чеку, и поднес ее дежурному почти к самому носу. Рука у него дрожала, отчего у офицера глаза стали белые и круглые, а рот непроизвольно открылся. И отвести взгляд от этой дрожащей руки с лимонкой он не мог.
А сержант открыл рот, и высказал все, что он думает в данный момент по этому поводу.
Вино било ему в голову, и орал он так, что слышали его, возможно, не только во всей казарме, но даже и во всем городке, и, быть может, даже частные дома в округе. Сержант распалялся от собственного крика, и унять его не было никакой возможности. Тем более что даже подойти-то к нему, учитывая гранату в нетвердой руке сержанта, никто не решался.
— За что погибали мои товарищи?! — орал он. — За что??! Кто мне ответит? Ты ответишь?! Ты там вообще был?? Ты смерть в глаза видел? Что ты мне можешь тут втирать??! Ты, и такие, как ты! Вы нас там всех предали! Ты тут штаны протирал, когда парни умирали там!!
Сержант повторялся, начинал свои обвинения по новому кругу, а все сидели или стояли, замерев, и боялись двинуться.
Услышав крики из казармы, и верно сообразив, что случилось что-то вопиющее, в нее тихо вошел один из офицеров — танкистов. Он быстро вычислил, в чем состоит проблема, слегка побледнел, но, в отличие от остальных, в ступор не впал.
— Сережа! Перфильев! — позвал он сержанта. — Перестань кричать. Ну, чего ты расшумелся? Давай с тобой выпьем еще немного. Только ты чеку обратно зафиксируй, ладно? Или давай я тебе лучше помогу.
Сержант замолчал, насупился. Капитан успел за это времени подойти к нему, и вставить чеку обратно. При этом он сделал выразительное движение в сторону дежурного по дивизиону, и подтвердил свой беззвучный посыл мимикой лица. Дежурный хоть и на негнущихся ногах, но испарился так, как будто его и не было.
Гранату капитан сунул себе в карман, и, как и обещал, выпил вместе со всеми. Бачок окончательно опустел, и все участник попойки разбрелись по кроватям.
Карабасову, разумеется, об инциденте доложили, и теперь он сидел и думал, что же ему делать? Как поступить с этим сержантом? По идее, его нужно было бы отдавать под трибунал. Ну, или хотя бы посадить на гауптвахту. Однако ни на то, ни на другое полковник почему-то решиться не мог — может быть даже из-за того, что он не был уверен, что у этого сержанта нет при себе еще пары — тройки гранат. Но и совершенно оставить происшествие без последствий, а сержанта — без наказания, было бы совсем уж неправильно.
Гуталинов предложил совсем уж оригинальное решение — отправить сержанта на медосвидетельствование к психиатру, пусть там признают его не вполне вменяемым, и уволить этого бойца из армии к чертовой матери. И всем будет спокойнее, а бывший сержант на гражданке с таким диагнозом хлебнет немало лиха.
Карабасов возразил, что тогда все начнут кидаться с гранатами на офицеров, чтобы немедленно уволиться. И что тогда?
Но и Гуталинов был не так прост. Он возразил, что нормальный человек и так сообразит, что увольнение с таким диагнозом — это, мягко говоря, полная задница в дальнейшей жизни. А если человек этого не понимает, значит, он и правда, «того». И для армии будет гораздо безопаснее от такого кадра как можно быстрее избавиться.
Карабасов только хмыкнул, но все же не послушал майора, а приказал отправить провинившегося сержанта на «губу».
Однако правота Гуталинова проявилась уже через неделю, причем самым пренеприятнейшим образом, и там, где Карабасов ничего подобного не ожидал.
До войны практически все КПП во всех военных городках части были объектами скорее формальными, чем практически выполняющими свою функцию. Там постоянно торчали какие-то гражданские лица, из числа местной молодежи, гундели о чем-то с солдатами и сержантами, курили, выпивали из-под полы, и, при необходимости и желании, просачивались на территорию самой части.
В первом городке это было не так заметно, потому что здесь располагалось командование бригады, и за проникновение посторонних лиц на территорию, (если, конечно, заметят), дежурным по КПП могло не хило нагореть. А нарушителя могли запросто сдать в местную милицию, чего они откровенно боялись. Попасть туда было просто, а вот выйти оттуда — уже гораздо проблематичнее. Местная милиция, обладая, конечно же, многими своеобразными нюансами — («брат, кум, сват и т. д.») — тем не менее, за основной закон держалась так же твердо. «Если с человека можно срубить бабло — значит, нужно его срубить»!
Однажды, еще до войны, пробравшись через КПП, местные «джентльмены удачи» ограбили офицерское общежитие прямо на территории части. Когда выяснилось, как именно «джентльмены» попали на территорию, командир части вменил в обязанность своим заместителям ежедневно проверять правильность несения службы на КПП первого городка. После этого местные посещать их, конечно, не перестали, но притихли.
Что касается остальных военных городков, разбросанных по городу, то там творилось вообще черти что! Не КПП, а проходной двор. И даже два грандиозных скандала, когда ночью были вскрыты автомобили, принадлежащих приезжим офицерам, поставленные на территории части, прямо возле КПП, ничего не изменили.
