Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2
Выждав немного, солдаты специального батальона сломали цепь и теперь уже небольшими группами — по два или три человека — пошли дальше, переговариваясь, зубоскаля или неспешно закуривая. За ними, позабыв о недавних страхах, потянулись полицаи, раздираемые любопытством. Исключительно по долгу службы пошел за ними и Василий Иванович.
Большая поляна была залита солнцем. Оно, казалось, недоуменно заглядывало в шалаши, жавшиеся к деревьям, смотрело на детское платьице, недавно выстиранное, и на людей в гражданской одежде — молодых парней, но больше — женщин, стариков и малых детей, — которые лежали и в шалашах, и на росной траве.
Василий Иванович почувствовал, что еще мгновение — и он взорвется истерикой или другую глупость невольно совершит. Чтобы этого избежать, вернулся в лес, остановился у здоровенной ели, повидавшей за свой век бог весть что. Он смотрел на ее могучие корни, выступающие из земли, и думал о том, что сейчас он, Василий Иванович, и вовсе обязан жить как можно дольше. Чтобы успеть сполна рассчитаться с фашистами за все, все…
Когда возвращались к машинам, Василий Иванович заметил, что у многих полицаев появились узелочки и даже узлы. Понял, что эти мерзавцы ограбили убитых. Иное платье, может быть, содрали с еще не остывшего тела.
И еще услышал, как какой-то простоватого вида полицай сетовал на то, что ни самого Черного, ни его солдат ущучить не удалось: надо же было так случиться, чтобы именно в эту ночь все они ушли из лагеря!
Другие, похоже, не разделяли мнения этого простака. Или понимали, почему так случилось? Хотя скорее всего радовались тому, что добыча была взята так дешево: окажись Черный в лагере — еще неизвестно, чья жизнь оборвалась бы раньше, твоя или его.
Единственный, кто сейчас откровенно радовался, был фон Зигель. Настолько радовался, что оказался бессилен спрятать свои чувства под маской непробиваемой холодности.
«И чего его так распирает?» — злился Василий Иванович, глядя на фон Зигеля. Ему и в голову не приходило, что комендант района мысленно уже настрочил победный рапорт, в котором абсолютно точно указал, что в результате удачно задуманной и осуществленной операции минувшей ночью уничтожено 176 партизан и сочувствующих им лиц.
Фон Зигель был почти уверен, что такой рапорт продвинет его к очередному званию или ордену. А что среди тех 176 были и грудные младенцы… Боже мой, стоит ли думать о такой мелочи, если есть более важное — твоя личная карьера?
4Стригаленок обманул Юрку, сказав, что сало и прочее ему навязала любящая тетка. Не только тетки, но и вообще знакомых не было у него в деревне Зайчата. А что трофеями обзавелся — ушами хлопать не надо, когда случай сам в руки лезет! Он, Михась Стригаленок, пока командир и другие со старостой деревни возились, заглянул в одну хату, в другую, третью… Будто бы с проверкой. А сам хозяев изучал, их голоса, поведение. Вот и заметил, что кое-кто неуверенно себя в своем собственном доме чувствует. Почему так — до этого не докапывался: его не интересовало, рождена робость хозяина сознанием вины перед партизанами или он просто дрожит перед вооруженным человеком, зная, что тот в любой момент пальнуть может. Главное для Стригаленка — уловить это душевное смятение человека, а дальше все пойдет как по маслу. Только нахмурься посуровее, перехвати автомат поудобнее и спроси как можно строго, например, о том, где и для чего хозяева прячут оружие. С таким видом об этом спроси, будто специально для выяснения этих вопросов сюда пришел. Хозяин, конечно, начнет божиться, что и в думах у него ничего подобного не было. Но хозяйка-то смекнет что к чему, она мигом слетает куда-то, и скоро на столе появятся и самогон, и еда самая лучшая из того, что есть в доме.
Однако Стригаленок был не настолько глуп, чтобы на самогон зариться (командир учует самогонный дух — не возрадуешься!), зато все прочее интересовало его; и даже очень. Поэтому, поломавшись для виду, он обязательно скажет милостиво, что подарить воину-партизану такое — настоящий патриотический поступок.
После подобного заявления бери что хочешь. Кусок сала, каравай хлеба или из одежды что.
Нет, он никогда не забирал всего, что имелось у хозяина. И опять же почему? Теперь хозяева и вовсе искренне считали, что случай привел к ним хорошего человека, что они еще дешево отделались, по-своему были даже благодарны ему. И опять же, кому большая выгода? Ему, Стригаленку: такие хозяева никогда не побегут с жалобой на тебя.
Очень доволен собой был Михась Стригаленок. Ведь, как ему казалось, он умел с выгодой для себя использовать подходящий момент, легко входил в доверие почти к любому человеку, обманывая его своей мнимой деловитостью, своими ясными глазами, смотревшими на собеседника открыто и будто бы доброжелательно.
Конечно, не всегда жизнь гладко шла, случалось, и конфликты возникали. На этот случай у Стригаленка при себе всегда были два ключика: во-первых, он мог в случае чего сразу покаяться, даже публично заявить, что осознал свою вину, больше ничего подобного не допустит (покаявшегося, как известно всем, у нас охотно прощают); во-вторых… Еще будучи школьником, Стригаленок вдруг открыл, что даже самая необоснованная жалоба (особенно — в возможно высокую инстанцию) больше всего неприятностей несет не ее автору, а тому, на кого клевета вылита. Так почему бы, если первый ключик не сработал, не пустить в дело второй? Или хотя бы не припугнуть им? Ведь кристально чистым должен быть человек, быть очень уверенным в своих нервах, чтобы ответить: «Валяй строчи жалобу!»
Личная карьера, личное благополучие — вот то, ради чего все делал Михась Стригаленок. Даже в партизаны почему он подался? Не верил и не верит, что фашисты верх возьмут. Только потому одним из первых и записался в формировавшийся отряд; исключительно для того, чтобы привлечь к себе внимание начальства, карьеру на всю будущую жизнь сделать.
Первое время все шло нормально: и в командиры взвода пробился, и подчиненные смотрели на него с уважением. Но потом, когда отряд влился в бригаду, сломалось что-то незримое. Правда, от командования отстранили без шума, но все равно радость не велика. А с появлением Каргина дела и вовсе наперекос пошли. Попытался исправить положение угодливостью — Каргин однажды вызвал к себе и такое сказанул, что Стригаленок впредь предпочитал подальше от него держаться.
Пробовал к бригадному начальству приблизиться, раза два или три сунулся в штаб бригады с доносами на Каргина. Вернее — не с доносами, а с информацией о некоторых его действиях. Когда прибежал впервые, его внимательно выслушали, даже поблагодарили. Зато в следующий раз сразу переправили к комиссару, который долго выспрашивал его о семье, о том, где и как учился, какие общественные поручения выполнял. На все эти вопросы Стригаленок ответил без промедления и подробнейшим образом. И тогда комиссар отпустил его. Ни слова не сказал, если не считать того, что вопросы задавал и уйти разрешил. Только в глазах у него временами просвечивалось что-то нехорошее.
Ну и черт с вами! Как-нибудь проживем и без вашей ласки! Зато у кого в заплечном мешке всегда жратва есть? К кому бойцы за самосадом бегают? То-то и оно… И все потому, что он умеет на ходу жизнь взнуздывать!
Так взбадривал себя Стригаленок, готовясь к выходу на задание.
Наконец, проверив оружие, он достал из заплечного мешка расписной головной платок, торопливо — чтобы кто не заметил — сунул его за пазуху, проверил, достаточно ли туго затянут поясной ремень, и пошел к Юрке, сказал ему, вскинув руку к шапке-кубанке, в которой проходил все лето:
— Боец Стригаленок к выполнению задания готов!
Юрка придирчиво осмотрел его с головы до ног, даже проверил, свободно ли ходит затвор автомата, и спросил больше для очистки совести:
— Вопросы имеешь?
— Все яснее ясного: проникнуть в район «Н», где и произвести разведку сил фашистов, а если представится такая возможность, то и выявить их намерения! — выпалил Стригаленок, следя за тем, чтобы голос звучал достаточно бодро и звонко.
— Маршрут не забыл?
— Сначала иду на…
Каждый день уходили разведчики на задания. И у каждого из них оно было свое, у каждого из них был и свой маршрут, так разработанный, чтобы два разведчика ненароком не встретились, не помешали друг другу. Много было маршрутов разработано, разве все до последней мелочи запомнишь? Вот и не любил Юрка экзаменовать своих разведчиков по этому поводу, поэтому и сейчас, поверив, что Стригаленок все знает, бесцеремонно перебил его:
— Ладно, шагай. И не кашляй!
Последняя фраза — своеобразное пожелание удачи.
И Стригаленок зашагал. Даже заночевал в лесу, как было предусмотрено планом. Но к вечеру второго дня свернул в сторону от маршрута и часа через два решительно вышел к домику, втиснувшемуся между лесом и большим болотом. Цепной кобель, стерегущий хозяйское добро, встретил его милостиво, только взглянул, но даже клыков, пожелтевших от старости, не показал.
