Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова
— А там, где русский мужик хранит верность московскому патриаршему престолу, растёт массовое партизанское движение. Лозунг «За веру, Царя и Отечество» продолжает работать. Так, товарищ Пономаренко? Вы это хотите сказать? — и своими пронзительными жёлтыми глазами посмотрел на начальника Центрального партизанского штаба.
Он давно знал, насколько сильна и значима вера. Ему ещё в двадцатых годах было ясно, почему партячейки на местах терпят поражение в борьбе с религией. Просто организация со старыми, устоявшимися традициями всегда сильнее молодой, неопытной организации! Тем более что коммунизм — идеология пролетариата, ведущего борьбу против эксплуатации наёмного труда, а русский крестьянин, особенно на севере страны, всегда работал на себя, в наём шёл редко, и марксистская заумь, особенно после исчезновения класса помещиков, никак не могла его заинтересовать. А вера, уж если она была, для крестьян значения не потеряла.
Пономаренко смешался:
— Вы не подумайте, товарищ Сталин, что я за религию гуторю. Я ж понимаю, что это мракобесие… Так сказать, дурман… То есть опиум для народа.
— Угу, — Сталин спрятал в усы улыбку. — Я, напомню вам, не состою в обществе воинствующих безбожников. И мы тут не вашу политическую стойкость проверяем, а обсуждаем методы отпора врагу. Так что?
— Простите, товарищ Сталин, — опомнился Пономаренко. — Да, лозунг продолжает работать. Есть отряды, которые прямо создали местные батюшки. Церковь обладает огромным опытом организации людей. Это надо использовать.
Несколькими годами раньше, в 1938-м, Сталин послал его в Белоруссию, велев прекратить репрессии. Заканчивался период, который он про себя называл Второй гражданской «юридической» войной. Его противники, замаскировавшиеся леваки всех мастей, сажали в тюрьмы сторонников реконструкции, а его, Сталина, сторонники сажали противников. А некоторые руководители не могли разобраться, что к чему, и сажали кого ни попадя, лишь бы не отличаться от других. Пленум ЦК партии в январе 1938 года постановил прекратить это безобразие, но кое-кто не унимался.
— Чего они добиваются? — спросил Сталин. — Что им нужно? Там так много людей пострадало, а они до сих пор продолжают репрессии. Поезжайте, наведите порядок.
— А как это сделать? — спросил Пономаренко.
— Идите в тюрьму, — посоветовал Сталин. — Берите дела, знакомьтесь с ними, вызывайте осуждённого, выслушайте его, и если считаете, что он осуждён ни за что, открывайте двери — и пусть идёт домой.
— Но, товарищ Сталин, местные власти и органы НКВД могут быть недовольны моими действиями и воспротивятся.
— Да уж конечно, не для того они сажали, чтобы кто-то пришёл и выпустил. Но ведомств много, а первый секретарь ЦК один. Если не поймут, поясните им это.
Так Пономаренко и сделал.
Позже он докладывал на Политбюро, кого освободил и за что сидели люди. Приводил примеры. Одного осудили за то, что часто шастал через границу. Он жил в местечке, которое оказалось разделённым на польскую и нашу части. Зарабатывал тем, что гнал хороший самогон. А в Польше сухой закон. Как же не отнести туда самогона? Иногда и к нему приходили с польской стороны. Рыдз-Смиглы, до того как стал маршалом, даже ночевал у него, наугощавшись в компании с полковником Беком, будущим министром иностранных дел Польши. Пономаренко велел этому самогонщику идти домой. Тот упирался, кричал: «Сначала пусть завтрак дадут».
Другой сиделец, поэт, написал стишок про Сталина. По первым буквам строчек получился акростих: «Сталин вош». Пономаренко и его отпустил, сказав посадившим: «Вы неграмотные люди. Вошь пишется с мягким знаком».
В итоге почти всех выгнал из тюрьмы.
Политбюро одобрило его работу, а Сталин сказал:
— Передайте поэту, пусть и о тараканах не забывает.
«Тараканы, да… „Смеются усища“… Не было чувства юмора у подонка Ежова, скольких загубил за чепуху. А нам пришлось потом вот такими способами, вручную „чистить“ тюрьмы, освобождая людей.
Первыми тогда отпустили священников… А теперь, несколько лет спустя, мы опять упираемся в религиозный вопрос».
— Сибирские дивизии, погнавшие Гитлера с нашей земли, тоже ведь укомплектованы в местах, где крепки традиции православия старого обряда, — задумчиво сказал Сталин. — А кстати, товарищ Пономаренко, вам известно, что на днях в Ельне, на передовой, открыли храм?
— Нет, я не знал, товарищ Сталин. Я ведь больше вникаю в дела, происходящие с той стороны, где партизаны.
— Да, открыли православный храм. Совершили молебствие перед советскими воинами с пожеланием им победы. И нам провозгласили многолетия, — и Верховный Главнокомандующий засмеялся, довольный этим фактом.
Из записных книжек Мирона Семёнова
Из письма неизвестному
Дата не проставлена
Уважаемый Пётр Петрович!
Из отдела писем нашей редакции мне передали Ваше письмо. Журнал не будет публиковать его или давать Вам ответ на своих страницах. Надо учитывать, что партия на своём Съезде осудила культ личности И. В. Сталина. Журнал «Огонёк» — орган ЦК КПСС, и материалы, ревизующие решение Съезда, для него недопустимы.
Поэтому, поскольку затронутые Вами вопросы интересны лично для меня, я отвечаю Вам в частном порядке.
«Зловещую», как Вы пишете, роль Л. П. Берия при «доверчивом Сталине» нельзя преуменьшать, но, на мой взгляд, негоже и преувеличивать. Сталин понимал, кто его окружает. Не всегда мог за ними проследить, но в основном всё знал и не стеснялся в оценках. Мне довелось разговаривать с участниками событий 1941 года, находившимися тогда в Кремле. Слышал от них, что Сталин обзывал товарища Берия шалопаем. Ещё бы! Берия в тяжёлый день 16 октября высказывал панические суждения, что надо сдавать Москву, но когда час спустя Сталин провёл персональный опрос и дошёл до него, сразу переменил мнение: «Москву надо защищать». Он сказал так только потому, что такого мнения придерживался товарищ Сталин.
В конце войны по заданию газеты «Красная звезда» я брал интервью у маршала А. Е. Голованова. Я тогда числился по «Красноармейской правде», но меня попросили, потому что мы с Александром Евгеньевичем были хорошо знакомы. После того как интервью было сделано и проверено маршалом, он доверительно, не для печати, рассказал мне, что в 1943 году был свидетелем странной сцены. Товарищ Сталин при нём и товарище Молотове называл Л. П. Берия сволочью и подлецом. Начала беседы Голованов не застал, и не знал, в чём провинился Лаврентий Павлович. Но ему запомнилось, что Сталин отметил «змеиный» характер взгляда Берия. Он даже заставил наркома снять очки, чтобы продемонстрировать Голованову, какие у того змеиные глаза. Сказал, что Берия носит очки для маскировки: зрение у него хорошее.
Но Сталин ценил Л. П. Берия за его организаторские способности.
Я хотел уточнить, был ли действительно такой разговор, у В. М. Молотова. Но меня уволили из армии и газеты, я покинул Москву и потерял такую возможность. А позже, после известных событий (отставка Молотова) он сам отказывался от встреч.
Рассказывали мне и такое, что Сталин, бывало, выстраивал тех, кто, как Вы пишете, «манипулировал им», перед собой и основательно их отчитывал. Стоят перед ним Берия, Маленков и Хрущёв, животиками вперёд, головки понурили, а он их ругает: «Всякая государственная ошибка, словно снежный ком с горы, тянет много мелких ошибок…»
…Товарищ Сталин был не тот человек, которым можно «манипулировать». У него был один критерий: польза стране и народу. Он в своих речах и приврать мог, если для пользы дела. Например, в своей речи на Красной площади 7 ноября 1941 года сказал: «Немецкие захватчики напрягают последние силы. Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Ещё несколько месяцев, ещё полгода, может быть, годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений».
Сегодня мы могли бы упрекнуть товарища Сталина за такую ошибочную оценку. Но упрекать его не за что. В тот момент надо было поднимать народ на отпор врагу, а не расхолаживать страшной правдой. И что важно, в тот же день, когда члены Политбюро стали спрашивать его, откуда такие сроки, Сталин ответил им: «Дай Бог закончить эту войну к 1946-му году…»
Приписка рукой М. В. Семёнова на копии письма внизу
Я не стал писать в этом письме всего, что мне рассказал Голованов. Позже из разговора т. Берия с Молотовым он понял, что обсуждался вопрос об иранском шахе. Берия напортачил, и Верховный Главнокомандующий вспылил. Его нападки обидели т. Берия. Он (когда Сталин не слышал) говорил т. Молотову: «Если бы не я, оппозиция перевешала бы вас всех на Красной площади ещё тогда». Я думаю, Сталин помнил и ценил заслуги т. Берия и т. Мехлиса в разгроме заговорщиков.
