Борис Сопельняк - Рядовой Рекс
— И утку! — закончил летчик. — Через плечо вместо планшета.
— Нет, не так. Не вместо планшета, а вместо палицы, — поправил Игорь.
— А что, страшное орудие убийства, — заявил танкист. И такой тут поднялся гвалт, смех, такие посыпались шуточки, что вошедшая с лекарствами медсестра растерянно замерла: чтобы в семнадцатой смеялись, такого здесь еще не было.
— Вот это да! — воскликнула она. — Да вас выписывать пора! Валяются, понимаешь, место занимают, а в коридоре не пройти из-за коек с ранеными.
— И верно, — подхватил танкист. — Выгоняй нас, сестричка, на морозец. Снег-то какой, а! Я раньше на лыжах любил… Летишь с горы — дух захватывает! — мечтательно взглянул он за окно.
— И я любил, — не удержался Ларин. — Особенно на Ленинских горах. Мы туда всем классом выезжали. Ветер свистит, из глаз слезы, щеки горят. Красота!
— Да что вы понимаете, — вмешался в разговор сапер. — По первому снегу надо идти не спеша, с ружьишком в руках. Следы как отчеканенные. Что тебе заяц, что лиса, что кабан — все как на ладони: в какую сторону бежал, где задумался, где путал след.
— Вот-вот, — ворчливо заметила сестра. — Опять вы путаете. Лекарство надо пить до конца!
— Так горько же.
— Тем более. Хорошее лекарство вкусным не бывает.
— Вот именно, — заметил летчик. — Это тебе не водка.
— А что это такое? Я уж и вкус-то забыл, — грустно улыбнулся сапер.
— Ну и палата мне досталась! — всплеснула руками медсестра. — Одни филоны да пьянчужки.
— Филоны? — повернул голову танкист. — Ты слово-то это откуда знаешь?
— А что? — смутилась девушка. — Плохое слово? Все его говорят… в том смысле, что человек отлынивает от дела или делает вид, будто чем-то занят.
— Ты смотри, образованная, — откинулся на подушку танкист.
— Еще бы! Неполная средняя школа — это, брат, дело серьезное, это — почти университет, — подхватил сапер.
— Тогда она должна знать еще одно слово, — заявил летчик.
— Да ты что?! — воскликнул танкист. — Два слова для одного человека, да еще женского пола, это уже перебор. Если он, конечно, не академик.
Девушка замерла посередине палаты и не знала, как себя вести: то ли сердиться, то ли плакать. Она никак не могла понять: разыгрывают ее или откровенно потешаются. Выручил тихий голос от окна:
— Настя! Иди сюда, Настя! А на этих жеребцов не обращай внимания.
— Не обращать? — с надеждой переспросила девушка и подошла к Игорю.
— Конечно. Мы же дурачимся. Как только потеряем эту способность, пиши пропало.
— Не надо. Лучше дурачьтесь, я не обижаюсь. Ну как ты… вы сегодня? — вспыхнула Настя.
— На моем участке фронта без перемен. Это плохо? — робко спросил Игорь.
— Вообще-то… Почему же? — вскинулась Настя. — Совсем даже наоборот.
— Ладно уж, наоборот. Про себя я все наперед знаю. Обидно, конечно. Ничего, совсем ничего в жизни не успел! А сколько было задумано…
— Не надо, Игорь. Вы не должны. Надо бороться! — жарко зашептала Настя. — Я вас очень прошу, не сдавайтесь! О матери подумайте… Что я могу для вас сделать? Вы только скажите, я сделаю, честное слово, сделаю.
Игорь выпростал из-под одеяла исхудавшую руку, с трудом поднял и робко погладил тугую русую косу.
— Я думал… И не только о матери. Я все время думаю. И знаешь… Слушай, Настя, говори мне «ты», ладно?
— Нельзя. Не положено. Не имею права. С ранеными приказано только на «вы». Но… я нарушу приказ. Раз ты просишь, нарушу.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Игорь. — Ты всегда такая?
— Какая?
— Сговорчивая.
— Что ты, я ужасно упрямая! И вспыльчивая. На фронт прошусь, а меня не пускают. Три дня пробыла в десяти километрах от передовой, потом с эшелоном попала в Москву, а назад не пускают, — жалобно закончила она.
— И не надо тебе на передовую. Не женское это дело.
— Да?! А ты знаешь, сколько у нас раненых в женском отделении? И летчицы есть, и связистки, и санинструкторы, и… А одна прямо здесь родила. Представляешь, с перебитой ногой, вся в гипсе, а родила.
— Кого? — приподнялся на локтях Игорь. — Как ее зовут? — вцепился он в халат девушки.
— Родила девочку, — холодно ответила Настя. — А зовут… Имени я не помню, — почесала она лоб, — зато могу назвать новую фамилию. Здесь же была свадьба. Какая здесь была свадьба! Эх, такую бы свадьбу — и умереть! — мечтательно вскинула она руки.
— Погоди, умереть успеешь, — вытер Игорь влажный лоб. — Фамилия ее Громова?
— А откуда ты знаешь? — удивилась Настя.
— Знаю, — улыбнулся Игорь и откинулся на подушку. — Значит, у моего капитана дочь. Надо же! — взъерошил он волосы. — Все ждали сына, а Маша выдала дочь. И правильно сделала. Я бы тоже хотел дочь.
— Так ты с ней знаком?
— Еще бы! Она — жена моего командира. И как это мне в голову не пришло, что та знаменитая свадьба была именно здесь? Хорошая примета! — похлопал он по руке Настю.
— Почему? — покраснела она.
— Потому что потому, — заметно повеселел Игорь. — Не зря, ох не зря гласит народная мудрость: лиха беда — начало. А как назвали девочку, не знаешь?
— Не знаю.
— Ну и ладно. Узнаем. Та-ак, с этим делом все, — слабо, но все же по-громовски тюкнул он кулаком стену. — Теперь о другом: ты о пенициллине что-нибудь знаешь? Что это за штука?
— Первый раз слышу, — удивилась Настя. — А что это такое?
— Ну, это такое…
В этот момент от кровати танкиста донесся такой громкий стон, что Настя сразу вскочила. Пока она бежала к койке, летчик показал кулак, а сапер выразительно приложил палец к губам. Игорь все понял, с досады крякнул — ведь чуть было не выдал военную тайну — и отвернулся к стене. Когда Настя успокоила танкиста и переспросила, что это такое, Игорь брякнул:
— Да еда такая. Жареного, понимаешь, захотелось. А эта штука, да еще с лучком, — м-м-м!
— Я все узнаю, — с готовностью отозвалась Настя. — Если готовят у нас, сегодня же принесу, а если нет, так и сама пожарю. Так как эта штука называется? Пениц…
— Да не слушай ты его, — вмешался сапер. — Книжек он начитался, вот и шпарит по-латыни. И все для того, чтобы тебе понравиться, — безжалостно чеканил подполковник. — А речь идет всего-навсего о сорте картошки. Есть белая, есть красная, а эта… Какая она, товарищ лейтенант?
— Серо-буро-малиновая, — сгорая от стыда, буркнул Игорь.
— Значит, красная, — тоном школьного учителя закончил сапер.
— Вот и ладно, — обрадовалась Настя. — Значит, с луком? А если немного сальца?
— Можно и сальца.
— Тогда я пошла. К обеду не обещаю, но на ужин принесу целую сковородку.
Когда Настя скрылась за дверью, летчик достал утку и заметил:
— По башке бы этой самой палицей…
— Велика честь, — хмуро бросил танкист. — В ведре надо было топить. Сразу, в день рождения.
— Ну, виноват! Ну, брякнул! Ну, дубина, ну, дурак! — взмолился Игорь. — Хотел как лучше, хотел разведать, что это за лекарство.
— Ладно, хоть понимает, что дурак, — сразу смягчился летчик.
— Болен, но не безнадежен, — вздохнул сапер. — Девчонку-то в какое положение поставил! Она же ради тебя весь подвал переворошит, пока не найдет красную картошку!
— Извините. Честное слово, хотел как лучше, — сокрушался Игорь.
— Все, баста. Лежачего не бьют, — подвел итог танкист.
— Тем более такой грозной палицей, — задвинул под кровать утку летчик.
— А картошку придется срубать, — вздохнул танкист.
— Виновнику — две порции, — заметно обмякая, закончил сапер. — Вот бестия, опять чего-то подмешала…
Через минуту вся палата дружно храпела.
А в кабинете профессора Дроздова шло совещание. Активнее всех вела себя невысокая, средних лет женщина.
— Эти больные меня не устраивают, — постукивала она кулачком по столу. — Хоть вы и определили их в семнадцатую палату, безнадежными они стали не от характера ранений, а от врачебной недобросовестности.
Профессор Дроздов побагровел и набрал в легкие побольше воздуху, чтобы достойно ответить, но женщина прихлопнула рукой лежащие на столе бумаги и решительно встала.
— Прошу понять меня правильно: пенициллин надо испытать на абсолютно безнадежных пациентах, только тогда мы будем знать его подлинную силу.
— Или слабость, — вставил Дроздов. — Вы так много говорите о своем препарате, а мы даже не знаем, как он открыт, как прошли лабораторные испытания, и вообще что-то не верится, чтобы выжимка из какой-то плесени стопроцентно лечила тот же абсцесс легких. У капитана Кожухова одиннадцать сквозных ранений — и все в легких. Нагноения вокруг ран, жесточайшее крупозное воспаление, а вы, Зинаида Виссарионовна, изволите говорить о моей недобросовестности.
— Не вашей лично, — смутилась женщина. — Я внимательно изучила историю болезни капитана Кожухова: вся беда в том, что он двое суток находился в холодной палатке — отсюда жесточайшая простуда и, как следствие, крупозное воспаление.
