Георгий Брянцев - Это было в Праге
Сливу и Гавличека усадили в машину и отправили в Прагу, во дворец Печека.
Глава шестая
Рассеянный свет вечера долго боролся с наступающим мраком и наконец сдался. Пала ночь. Вызвездило. Улицы Праги сразу обезлюдели, только в центре еще сновали запоздалые пешеходы.
Грузовая машина прижалась к тротуару, скрипнула тормозами и остановилась. Из кузова выпрыгнул молодой проворный солдат и, приподняв пилотку, помахал ею над головой. Шофер что-то буркнул ему в ответ и тронул машину.
У солдата было восторженное состояние духа, свойственное человеку, возвращающемуся в родной дом после долгого отсутствия. Он несколько раз вздохнул от избытка чувств, оглядел улицу, словно не веря тому, что действительно снова в родном городе, и бодро зашагал вперед легкой, немного прыгающей походкой.
— Прага! Родная моя Прага! — шептал солдат. — Как ни глумились над тобой, как ни поганили твои улицы, а ты все так же чудесна, золотая моя столица… Но ты словно траур надела. Жизнь била ключом на твоих бульварах, в парках, садах. Теперь молчанием ты встречаешь меня.
Солдат посторонился перед двумя офицерами, козырнул им и пошел дальше. «Что ждет меня здесь? — размышлял он. — Говорят, перед смелым открываются все двери. Они должны открыться и передо мной. Смелее!»
Но когда солдат приблизился к домику, затянутому плющом, от его уверенности не осталось и следа. «А если ее нет дома? Тогда по телефону она сказала мне, что на время должна бросить квартиру».
Он несколько раз прошелся перед домиком в надежде увидеть за зеленым переплетом плюща узенькую полоску света. Но окна были темны.
Солдат осмотрелся. Шаги одинокого прохожего прозвучали и затихли в конце квартала. Тогда солдат нерешительно поднялся на ступеньки крыльца и робко, неуверенно постучал в окно.
— Кто там? — послышался низкий женский голос.
— Свой! — ответил солдат. — Впустите, пожалуйста.
Голос показался ему незнакомым.
Открывшая дверь женщина при виде немца невольно отшатнулась и попятилась. Солдат шагнул через порог. В комнате, при молочно-белом свете небольшой лампы, он узнал женщину.
— Мария! — взволнованно проговорил он и протянул ей руки.
Женщина тихо вскрикнула.
— Антонин! Ты?
Подбежав к нему, она порывисто поцеловала Антонина в губы.
Потом смахнула передником пыль со стула, приглашая сесть. Антонин сел верхом на стул, облокотился о его спинку и уперся в ладони подбородком. Все было по-прежнему в этой комнате, как при Ярославе и Божене. Та же, знакомая с детских лет, сахарница, с безухим зайцем на крышке, тот же граненый графин с водою, столовая ложка с изъеденным краем. По-прежнему лопочет маятник на стенных часах в соседней комнате…
— Где же Ярослав и Божена?
Антонин задавал вопросы быстро и четко, словно боялся, что у Марии не хватит времени ответить ему. Мария отвечала односложно, уклончиво. В душе она ругала себя за экспансивность. Зачем она поцеловала Антонина? Кто он ей? Где он пропадал? Почему на нем немецкая форма? Всплыли в памяти случаи провалов в подполье. Вот так же, не проверив человека, доверяя его прошлому — тому, каким он был раньше, — открывались перед ним и… платили своей головой. Слишком тяжелая расплата кровью и жизнью. Исчез Антонин как-то загадочно. Никто толком не знал, куда он девался. И о нем с весны тридцать девятого года ничего не было слышно.
Лукаш не раз предупреждал ее: «Нас губит беспечность, легкая доверчивость, болтливость. Каждую нашу слабость использует враг».
— Где же Ярослав, Божена? — спросил Антонин.
Мария ответила, что ничего не знает о них.
— Живешь в Праге — и ничего не знаешь? — с обидой проговорил Антонин. — Совсем ничего? А я так спешил увидеть Ярослава! Он мне нужен вот так, — Антонин провел рукой по горлу. — Понимаешь?.. Тут большое дело. Я из лесу только с этой целью и пробрался сюда в этой поганой форме.
Мария молчала, пристально изучая лицо Антонина. Пять лег почти не изменили его. Правда, Антонин немного огрубел, лицо его утратило свежесть юности, он почернел и заметно осунулся.
— Я ведь живу совсем замкнуто, — сказала Мария, невольно опустив глаза. — По-прежнему работаю диктором.
— А что слышала о моих? — спросил Антонин, надеясь с этого конца подойти к Марии.
— Мать твоя умерла… Недолго она протянула после операции…
Это был удар. Антонин не вскочил, не заплакал, только лбом прижался к спинке стула. Умерла мать. Единственный человек, понимавший его, любивший его беззаветно и бескорыстно и прощавший ему все его маленькие провинности. Он отошел к окну и долго стоял молча. Горе потрясло его. Как часто и как много думал он о матери в эти годы подневольных скитаний по концентрационным лагерям! И как поддерживала его надежда увидеть ее вновь, уткнуть голову в ее колени, ласкать ее сухие маленькие руки, руки вечной труженицы, утешить, обнадежить, сказать ей, что самое тяжелое осталось позади, что недалек час, когда она перестанет нуждаться и все заботы о ней он возьмет на себя…
— Когда она умерла? — наконец спросил Антонин, овладев собою.
— В январе сорок второго года. Мы с Боженой похоронили ее.
«Бедная, бедная мать». Антонин закрыл глаза. Открыв их, он увидел, что Мария плачет. Он взял ее руки и стал целовать их.
— Спасибо тебе, Мария, спасибо.
Что-то подсказывало Антонину, что об отце спрашивать не нужно. В глубине его сердца, в его самом сокровенном уголке таилось горькое предчувствие: отец взял сторону врагов, служит им. И он был поражен, услышав от Марии, что отец и Карел Гавличек в конце мая арестованы. Их подозревают в умышленном разрыве воинского состава, что вызвало большую железнодорожную катастрофу.
Кажется, впервые за долгие годы сын почувствовал к отцу что-то вроде уважения.
Антонин стал расспрашивать о подробностях катастрофы, но Мария отговорилась незнанием.
Ни о ком из других общих знакомых она не проронила ни слова. В голосе ее появилась деловая, чисто мужская сухость. И Антонин уловил это. Он понял: Мария не откровенна с ним и о многом умалчивает. Снова испытал он чувство обиды. С этим чувством он пожал руку девушке.
Мария неожиданно спросила:
— А если мне удастся разузнать что-нибудь о Ярославе или Божене, как я тебя извещу?
«Значит, оба живы!»
— Я буду глубоко обязан тебе, — ответил Антонин с подкупающей искренностью. — Я могу еще раз зайти сюда.
— Нет, нет, не заходи! — поспешно сказала Мария. — Договоримся так: в среду, в восемь утра, жди меня у ресторана «Балканы». Только не в этой форме… Сегодня суббота. Если я узнаю что-нибудь, то приду…
2В воскресенье рано утром Мария была на квартире Владислава Морганека и убеждала его в том, что Лукаш и Антонин должны обязательно встретиться.
— Какую бы форму Слива ни надел, я верю, что он всей душой с нами и неспособен на предательство.
Оптимист и весельчак по натуре, Морганек не был простачком в делах подполья.
— Голова у тебя умная, а бдительности — ни вот столько, — он показал кончик мизинца. — Что значит «неспособен»? Ты кто ему — сестра, жена? Откуда у тебя такая уверенность в нем?
Можно было возмутиться словами Морганека, но к чему бы это повело? Он был человек непробиваемый.
— Но ты пойми, Владислав, он мучается, страдает, он специально пришел из лесу, рискуя жизнью. Немало пришлось ему хлебнуть горя, — уговаривала Мария.
— А меня его переживания волнуют не больше, чем, допустим, смерть Франца-Иосифа. Откуда он взялся? Кто он таков, этот Слива? Я о нем ничего не знаю.
Мария выходила из себя. Никакие доводы не могли убедить упрямого Морганека.
— Ну, если ты хочешь знать, — она пристукнула кулаком по столу, — я так хочу, и я буду отвечать за это перед партийной организацией!
Морганек зарыл пальцы в свою жесткую шевелюру и сказал невозмутимым голосом:
— «Я хочу»! Что значит «я хочу»? Что мне до того, что ты хочешь? Может быть, ты захочешь ходить по Праге на руках? Сделай одолжение. Разве я против?.. Но меня избавь от такого удовольствия.
Мария, обессилев, откинулась на спинку стула. Как сломить этого Морганека? До чего же он упрям! И глух к человеческим чувствам…
— Ты не кипятись, лапушка, — миролюбиво проговорил Морганек. — В таких делах нельзя слушаться сердца. Оно ненадежный советчик.
Мария смотрела на него, не слушая. В голову пришла смелая мысль. Если Морганек не сдастся, его можно припугнуть.
— Вот что, Владислав, — строго сказала она. — Если ты не хочешь устроить свидание, то я сегодня же вечером сама отправлюсь к Лукашу в пансион.
Морганек выполнял функции связного при Лукаше. Слова Марии поставили его в тупик. Ну и девушка! Пожалуй, она способна на такую штуку. От одной мысли, что к Лукашу, окруженному фашистской сволочью, явится женщина, у Морганека холодный пот проступил на лбу.
