Валентин Зуб - Тайна одной башни (сборник)
Ружев, командир группы, из окруженцев, задал тогда Стежке доброго жару. И поделом. Кто так поступает? Каждая операция должна готовиться, должна приносить какую-то пользу. А это зачем? Чтобы показать свое молодечество? Так его надо показывать с головой, не идти на необдуманный риск, который мог стоить Стежке жизни. Как пить дать! Стоило коменданту вызвать к себе чиновника, посылавшего накануне того учителя в Яминск, и все бы обнаружилось. Из кабинета коменданта Стежку поволокли бы прямо в СД. Или если б чиновник увидел из окна, что кто-то поехал на его велосипеде — а велосипед, как выяснилось позднее, принадлежал именно ему, — тот же конец. Прощайся с белым светом, Стежка!
"Не было мишеней, не по чем было стрелять. Я и решил раздобыть портретов Гитлера, а заодно и наладить личные контакты с комендантом. Провести переговоры", — дурачась, говорил Стежка. Да и какие серьезные доводы мог он привести в свое оправдание?!
"Как министр иностранных дел", — заметил Коля Ветров, окруженец, родом из Хабаровска.
Вспоминали Стежку и недавно в кухне-столовой. Разведчики Даликатный и Коля Ветров рассказывали партизанам, как они выходили из майской блокировки. Было это по ту сторону Зыслава. Прорвалась бригада, прорвался отряд. Отряд прикрывали разведчики во главе с Петром Стежкой да так и остались в кольце. Залегли в густом, высоком папоротнике. Немецкая цепь приближалась. Солдаты поливали впереди себя из автоматов. Летели срезанные пулями ветки, осыпалась с деревьев кора. Грузный топот ближе и ближе. Вот уже ломается, шуршит под сапогами папоротник. Немец в каске, с автоматом в волосатых руках чуть не наступил на Петра. Тот смотрел ошалевшему немцу в глаза. Смотрел ему прямо в лицо и зрачок пистолета в руках у Стежки, рядом с которым лежали с автоматами наготове Даликатный и Коля Ветров.
Движением пистолета Стежка приказал немцу: иди прямо и — тс-с-с! приложил ко рту палец.
Все это произошло так быстро, что немец даже не задержался, не сбился с ноги. Прошел между разведчиками, как по кладке, боясь наступить на кого-нибудь из них. А они, держа его на прицеле, поворачивались вслед. И немец знал, что, издай он хоть один звук, — его изрешетят…
"Только министр иностранных дел мог договориться в такой ситуации да наш Петро", — сказал Коля Ветров.
И тут Антона словно кто за язык потянул.
"Какой министр странных дел?" — переспросил он.
Как в сук влепил! Хлопцы захохотали. Им понравилось.
С тех пор и пошла по отряду кличка. А Антон пошел в пастухи. Раньше-то, бывало, Стежка брал Антона со своими хлопцами на задания. Дело, правда, делали они, а Антон был при них вроде подручного.
Он лежит в высокой траве. Ворочается с боку на бок — мешает пистолет в кармане. И пистолет каждый раз дает тот же Петро Стежка, когда идет Антон на Сухую Милю.
Спокойно, тихо лежит Антон. И коровы улеглись. Топя плетет венок. Мирная картина. Однако голова у Антона, как на шарнирах. Даже шея заболела. Вертит головой то и дело, выглядывает из травы, как гусак.
Привычка.
Леса Толя не боялся. И все же лес, в котором ему предстояло заночевать, был чужим, незнакомым, а потому угнетал его и слегка тревожил.
Мальчик шел целый день. Сперва — по знакомым дорогам и тропкам. Перед поселком кирпичного завода свернул в обход. На завод партизаны заходили и заезжали, но стоять там не стояли. И вообще, мало ли какая неожиданность может подстерегать? Можно и на врага нарваться. Лучше обойти поселок, как он обходит встречные деревни. В то же время надо держаться поближе к деревням и поселениям. Возле них скорее встретишь партизан, чем в заброшенных, глухих лесах. Не станут же они сидеть пустынниками, без хлеба, без сведений о том, что делается на дорогах и в гарнизонах. Так Толя понимал. И понимал правильно.
Он окончательно и твердо решил пойти в партизаны и мстить за мать. К дядьке Кондрату и тетке Параске не пошел. Не захотел быть нахлебником. Сказать по правде, дядька Кондрат и тетка Параска обидели его своим предложением. Мать схватили немцы. Это верно. Но у него была хата, на огороде росли молодая картошка и капуста, огурцы. Под поветью сложена верста дров. До зимы можно было навозить еще такую же версту. Что он, один по прожил бы? Ему тринадцатый год! А его сочли за маленького, пожалели, предложили: иди жить к нам. Конечно, ему было тяжело и он в самом деле замкнулся, внутренне оцепенел. Тетка Параска угадала. Он решил не плакать. Мать не раз говорила после того, как приезжали из гарнизона, из Лугани, обобрали их до нитки и самих непонятно как оставили в живых, что надо жить. Сжать зубы, но жить, не радовать чужой глаз своими горькими слезами.
Оставшись неожиданно без матери, думая о ней, он принял решение мстить. Он сам себе командир. Он дал себе такой приказ — он его и выполнит.
Первым делом надо найти партизан, а среди них — Денисова Рыгора.
Выйти он хотел на Черневичи, лесную деревню, или на Сухую Милю. Где-то там, слыхать, стояли партизаны. И Сухая Миля и Черневичи были к югу от Березовки. И он старался идти так, чтобы все время мох на комлях старых деревьев был у него за спиной. Кажется, шел правильно, заплутать не мог.
Пока не зашло солнце, держался вблизи от дороги. В лесу такой порою быстро темнеет. А ночью, натыкаясь на деревья, далеко не уйдешь. Потеряешь ориентир, заблудишься. Вдобавок предательски трещат под ногами сучья, которых не видишь и не перешагнешь. Треск разносится, кажись, по всему лесу… Он немного удалился от дороги, вступил в старый ельник. Под высокими толстенными елями почему-то мало было иголок, почти голая земля. Деревья, обгоняя друг дружку, рвались ввысь, к лучам солнца. Прямые, звонкие. Стволы гладкие. Ветки начинались высоко над землей.
Спрятаться было негде. Однако Толя нашел себе местечко — под высокой елью, росшей среди мелколесья. Поднял, почти отодрал от травы нижние лапы и пролез к комлю. Лукошко, взятое из дому, поставил в сторонке. В лукошке был узелок с отварной картошкой и луком. Торчал воткнутый меж прутьев нож. Лежало несколько боровиков, срезанных по дороге. Сверху все это было прикрыто пиджаком.
Впотьмах нашел узелок и слегка утолил голод. Потом надел пиджак, поднял воротник и лег головой к лукошку. Свернулся калачиком.
… Проснулся — было еще темно. И холодно. И кто-то где-то плакал. Видно, его и разбудил этот плач. Потом все тот же "кто-то" принялся хохотать. Громко, на весь лес.
Сделалось жутко.
Хохот шел из высокого хмурого ельника. Оттуда же долетали шорохи, шуршание веток. Попискивала какая-то пичуга.
Осторожно, чтоб не выдать себя, Толя отвернул лапку, посмотрел в ту сторону. Прямо на него были нацелены два желтых фонарика. Так ему показалось. Один, а рядом — второй. Фонарики не мигали, но и света от них не было. И Толя догадался, что это филин-пугач.
У него отлегло от сердца. Но дрожь не унималась. От холода и от этого жуткого хохота. Обычно филины хохочут и плачут ранней весной.
Попытался уснуть снова. Лег на едва прогретое его телом место. Но так и не уснул до самого утра.
Солнце встало яркое, теплое. Заблестела роса на траве, на кустах, переливалась искорками в сетях паутины. На ходу тотчас промокли ботинки. Штаны намокли до самых колен. От утренней свежести мелко лязгали зубы.
Он опять шел вдоль лесной дороги на юг. Вскоре должен был показаться большак. Толя сбавил шаг, чтобы невзначай не выскочить на него. Рассказывали, что у перекрестков и мостов — немецкие дзоты, а там, где их нет, часто бывают засады. Если засада снялась, то после пев остаются цепочки следов на росистой траве.
Мальчик долго лежал в кустах перед большаком. Наблюдал. Дорога была пустынна. По ней никто не шел, не ехал. Солнце поднялось высоко, высушило росу, а он все не отваживался пересечь дорогу. Тишина настораживала. На той стороне, как и на этой, возможно, никого и не было, но Толя немало наслышался о том, как неосмотрительность губила людей.
Большак он перебежал за поворотом. Прикинул, что если его здесь и увидят, то только с одной стороны. Это не то, что на прямом участке, где ты открыт справа и слева… И "перебежал", пожалуй, не то слово. Перелетел, как на крыльях. И долго-долго еще бежал, уворачиваясь от деревьев, продираясь сквозь заросли. Спотыкался о корни, о кочки. Бежал, пока не перехватило дыхание.
Потом пошел. Пошел смелее, уверенней. Ждал, что рано или поздно его окликнут и он бросится на этот оклик. Его встретят, либо он встретит тех, кого ищет.
Где-то уже за Черневичами на проселочной дороге догнал человека. Одежда на нем была потрепана. Рукава темного пиджака почти оторваны. Из дыр торчала белая вата. Под глазами — синяки. Верхняя губа подпухла. Глаза смотрели как-то отчужденно и в то же время остро, цепко.
Все это Толя увидел, когда поравнялся с ним. А сначала наблюдал за человеком на расстоянии. Шел тот размашисто, твердо, будто спешил по важному делу и боялся опоздать. На песке оставались глубокие вмятины от толстых каблуков и подметок. Сапоги, видно, были новые или недавно подбитые. Подтвердилось последнее: сапоги на ногах у человека были поношенные.
