Антон Кротков - Воздушный штрафбат
Впрочем, вначале подготовленный Борисом рапорт вроде бы даже понравился тем, кому он был адресован. На расширенном совещании руководства Главного управления ВВС РККА доклад Нефедова похвалили. Затем Борис узнал, что его рапорт, вместе с отчетами товарищей по Испании — Смушкевича, Рычагова и других — был положен на стол самому Сталину. И вроде бы даже прочитав отчеты летчиков, Хозяин, посасывая трубку, в своей неспешной манере резюмировал: «Наконец мне стало понятно, почему в битве за Мадрид мы потеряли 60 самолетов, сбив только тридцать немецких и итальянских…».
Казалось, пронесло, и все опасения благожелателей не сбылись. Сам новый командующий публично похвалил Бориса за вдумчивый и принципиальный подход к анализу полученного боевого опыта.
А однажды вечером Степаныч показал вернувшемуся из города Борису свежий номер «Правды»:
— Ну, «сынок», порадовал старика! Поздравляю!
Борис взял газету и прочел обведенный карандашом кусок текста: «За образцовое выполнение специальных заданий Правительства по укреплению оборонной мощи Советского Союза и проявленный в этом деле героизм присвоить звание Герой Советского Союза с вручением ордена Ленина…» В длинном списке награжденных Борис вдруг увидел и свою фамилию! Причем перед ней почему-то стояло не «капитан», а «полковник». Вначале Борис решил, что это опечатка, но мудрый старик уверенно заявил:
— Никакой ошибки быть не может! Раз в газете пропечатано, значит все — баста! Быть тебе, Борька, полковником нашей славной рабоче-крестьянской.
Перед приходом «кавалера» Степаныч пригласил знакомую вдовушку, та приготовила наваристый борщ, сварила картошку, нажарила котлет. Машинист сбегал за непременной в таких случаях бутылочкой «беленькой». Намечалось торжество в узком семейном кругу.
Наконец все сели за стол. Иван Степаныч предложил наполнить рюмки и провозгласил первый тост:
— За тебя, Борька! Вон каким орлом взлетел! Выходит, не зря я тебя, салагу, гонял паровоз протирать да пол в будке драить. Человеком с большой буквы стал! А ведь мог и по кривой дорожке продолжать бежать, если бы я тебя у Кондраши тогда не отбил.
В дверь постучали. Старик вышел в сени и вернулся вместе с нежданным гостем, которым оказался Артур Тюхис. Блондин пожелал всем приятного аппетита и извинился за то, что прервал своим появлением застолье:
— Я, собственно, к постояльцу вашему, — пояснил Тюхис Степанычу. — Можно я его всего на десять минут украду?
— Нет уж, мил человек, раз пожаловал к нам, будь любезен к столу! — заявил Степаныч. — Радость у нас великая, порадуйся и ты в нашей компании.
Иван Степаныч горделиво развернул перед гостем газету. Когда Артур прочел наградную заметку, его лицо пошло красными пятнами. Правда, гость тут же рассыпался в многочисленных поздравлениях и комплиментах без пяти минут Герою, но Борис ясно ощутил с трудом скрываемое одноклассником недоброжелательство.
Наблюдая через стол, как Артур вежливо слушает старика, обстоятельно отвечает на его вопросы, нахваливает угощение, Нефедов пытался угадать по лицу блондина, какую весть он ему принес об Ольге.
Борис бы немедленно вышел с Тюхисом во двор — переговорить о Тэсс, да знал, какое значение обстоятельный по натуре машинист придает соблюдению положенных ритуалов: «Раз сели за стол, сынок, — Борис мысленно слышал, как обидчиво наставляет его старик, — то необходимо уважить гостей и хозяев — выпить всем вместе не менее трех раз, закусить, как положено, а уж потом — милости просим на перекур».
Вот и приходилось Борису заниматься «гаданием на лицах».
— И все-таки не пойму я, мил человек, как им, летунам, на высоте пятьсот саженей еще духу хватает воевать? — допытывался у Артура Степаныч, кивнув на Нефедова. — Я помню, один раз пацаненком на церковную колокольню к знакомому звонарю влез, так у меня от высоты коленки страх как тряслись. После этого я только молодым машинистом так боялся, когда вагоны в гору тянул, чтобы по неопытности, не дай Бог, не открыть регулятором лишнего пару и не порвать состав.
— Летчики — народ особый! — авторитетно с нотками снисходительности пояснял старому железнодорожнику Тюхис. — Борис еще в школе из всех нас выделялся. У нас случай был: одна девочка с моста в реку упала. Да что теперь скрывать: откровенно говоря, струхнул я тогда сильно. А он, — Артур указал на Бориса, — без колебаний за ней прыгнул и спас.
Такое прилюдное самобичевание гордого супермена удивило Нефедова. Это так было не похоже на привычный образ школьной «звезды». Но в глазах Тюхиса было написано: «Ну вот, теперь ты сам убедился, что я стал другим и мне можно доверять».
Наконец был объявлен перекур, и молодые люди вышли во двор домика. Здесь сильно пахло душистой смолой креозота, которым были пропитаны шпалы проходящего по соседству железнодорожного полотна. Артур рассказал Борису, что по его информации Ольга, как и ее родители, находится в бутырской тюрьме НКВД.
На самом деле он уже знал о расстреле Фомы Ильича и о том, что мать Ольги получила 25 лет лагерей по 58-й статье и уже этапирована в ярославскую пересыльную тюрьму. Но Нефедову сообщать все эти подробности было ни к чему. С него было достаточно совета, который Артур дал на прощание будущему орденоносцу, явно желая его уколоть:
— Если пойдешь относить им передачу, лучше сними форму.
Бориса удивило, что на улице возле калитки обыкновенного инженера, каким он считал Артура, ожидала «эмка».
На следующий день в пять утра, за три часа до открытия приемного окошка, Борис уже стоял в длинной очереди родственников, принесших, как и он, передачи заключенным. Борис не послушался совета Тюхиса и явился в форме. И люди, глядя на летчика, стоящего с ними в одной очереди, многозначительно шептали друг другу: «Смотри, и у него тоже кого-то взяли…»
Вскоре к Борису подошли два субъекта. Оба в штатском, но отчего-то в одинаковых ботинках. Один из них — тот, что повыше, — видимо, старший, предложил Нефедову предъявить документы. Пробежав глазами офицерское удостоверение летчика, высокий передал его напарнику и тот демонстративно переписал данные в блокнотик.
— Ты что, капитан, не понимаешь, что порочишь звание красного командира? — грозно осведомился старший. — Надо было вначале форму снять, а уже потом являться сюда.
— A y меня нет приказа скрывать знаки различия на своей земле от своего народа! — весело огрызнулся Борис. — Пускай проститутки прячут глазки от соседей в очереди к коммунальному сортиру, а мне стыдиться нечего.
Его шутка понравилась соратникам по тюремной очереди и даже вызвала сдавленные смешки. Обескураженные филеры[118] сразу отошли. После потери товарищей и ежедневного риска, пережитого им в Испании, Борису было стыдно бояться каких-то непонятных уродов.
Только к двум часам дня он оказался у заветного окошка, в котором сидела очень опрятная барышня в форме сержанта НКВД. На ее кукольном личике было прочно зафиксировано выражение терпеливой скуки. Бесцветным голосом девица осведомилась о фамилии заключенного, которому предназначена передача. Когда вслед за Ольгой Нефедов назвал ее мать, «кукла» механическим голосом объявила, что от одного посетителя принимается только одна передача. И как Борис не пытался переубедить «механического сержанта», она равнодушной скороговоркой отвечала: «Для одного заключенного положена одна передача». Бориса начали нетерпеливо толкать в спину ожидающие своей очереди люди, и он нехотя сдался: согласился, чтобы сержант оформила посылку на одну только Ольгу.
Из будки тюремной приемной он вышел с двумя не принятыми кулями под мышками. В эту минуту он поклялся себе, что обязательно вызволит Ольгу и ее родителей (в их порядочности Нефедов ни на минуту не сомневался) из тюрьмы во что бы то ни стало. Если потребуется — дойдет до Берии и Даже до самого Сталина. Но уедет из Москвы только вместе с невестой.
По дороге Нефедову попалась одна из редких в Москве Действующих церквей. Борис вошел в храм и сразу направился к батюшке:
— Святой отец, примите для своих прихожан, для тех, кто нуждается; и помолитесь за людей, которым предназначались эти продукты и вещи….
* * *Первые два десятилетия советской власти скромность и аскетизм считались непременными добродетелями истинных большевиков. Конечно, ничто человеческое не было чуждо новым хозяевам страны. И московские руководители, и уездные секретари комитетов партии не готовы были ждать светлого коммунистического будущего, ограничивая себя в настоящем. Правда, в эпоху военного коммунизма, когда в стране свирепствовали голод и разруха, открыто сибаритствовать соратники Ильича стеснялись. Поэтому обильно отмечали всевозможные революционные праздники и юбилеи соратников в узком кругу — за высокими заборами правительственных дач и особняков, специально предназначенных для таких приемов. В советские годы тайно ходил такой анекдот. По Кремлю идет Ленин. И вдруг видит в окно, что его соратники пируют за роскошным столом. «И это профессиональные революционеры! — возмущается Ильич. — Тоже мне — старые подпольщики! Шторы не могли задернуть».
