Алексей Ивакин - Блокадный ноктюрн
Они крещены в крови своей. Они – святые наши мощи.
Они – это не кости.
Они – это души наши. Ангелы наши. Хранители наши. Мы живем ими. Свои души мы еще не заслужили.
Спаси, Блаже, душа наша…
Есть очень правильная фраза – это нужно не мертвым, это нужно живым. Живым нужно искать своих мертвых. Наши мертвые – давно нашли нас. И смерть их – это наша жизнь.
Когда батюшка отслужил – из строя выходят казахстанцы. Встают на колени перед гробами:
— Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим! Аллаху ля иляха илля хВаль-хайуль-каййyум! — начинают они свою, исламскую молитву. Молодцы, ребята. И почему мы, православные, так стесняемся стоять на коленях перед своими святынями? А ведь это наши, общие святыни!
Может быть, поэтому я вижу, я слышу, я чувствую, что они стоят рядом?
Православные… Мусульмане… Атеисты…
Перед Богом и пулей – все равны.
Переминаются в своем невидимом строю с ноги на ногу, подшучивают над нашими девчонками, передают самокрутки друг другу.
— Товарищ лейтенант! А наркомовские?
— После похорон, сержант.
— Ну, товарищ лейтенант…
— Будем приказы обсуждать? В небесную гауптвахту захотели?
— Есть после похорон…
— Прибудем на место – нальют.
— Есть!
Христос воскресе из мертвых. Иначе нет смысла.
Ну…
Ну, вот и все. Ну, вот и самое главное.
Поисковики сломали строй, распределяясь по четверо у каждого гроба.
Это – НАШЕ. Только мы имеем право… Да! Именно право! Не обязанность.
Поднимаем гробы на плечи. По очереди несем их в огромную могилу.
Первый, второй, третий, двадцатый…
Гроб необыкновенно легкий. Еще вчера, на раскладке костей, казалось, что они очень тяжелые. А сейчас – как перышко.
Терпеливо ждем очереди.
Рядом рядовой-паибатовец. За спиной двое поисковиков – я их не знаю. За нашим гробом – Еж и Дембель. Где-то еще дальше – Змей, Тимофеич, Антон, Юди, ДядьВова с Буденным, Степка с Васькой, Заяц, Петрович…
Вот и наше отделение начинает спускаться. Шагаем берцами по спуску – вчера здесь мы поднимали семерых. Сегодня они лягут в паре метров от предыдущей постели.
На дне – жижа. Вода набежала за ночь, и даже еловый лапник покрылся водой. Ставим гробы один на другой. Штабелем. Я трижды перекрестился и поклонился. Как на икону. Надо бы встать на колени и поцеловать гроб. Святые мощи. Но, почему-то не решаюсь.
В могиле Сашка помогает укладывать гробы, сдвинув, как обычно, фуражку на затылок.
— Саш, помочь с укладкой? — шепчу я, проходя.
— Справимся, — так же шепотом отвечает он.
Парни на выходе терпеливо ждут.
Я выбираюсь. Потом иду вокруг могилы, вслед за паибатовцем. Мы бросаем по горсти земли на длинный, двухэтажный ряд гробов. Я иду и шепчу:
— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!
Именно так. БеЗсмертный. Без смерти.
Меня не слышно. Над нами – над могилой, над гробами – витает мелодия. И только отойдя от костей своих дедов я вдруг начинаю узнавать ее.
Штраус. Который Иоганн. Который "Младший". Который – "Сказки Венского леса".
— Парам-парам-парам – пам-пам!
Сквозь Штрауса – певчие:
— Веечная паааамять!
— Парам-парам-парам – пам-пам!
— Веечная паааамять!
Прохожу мимо очереди с гробами.
Идем к столикам, где разливают наркомовские. И чашку гречки еще дают с бутербродом из хлеба и ветчины.
Я прохожу мимо столика. На столике – ноутбук. К нему прицеплены колонки через усилитель. За компом сидит "ди-джей". Раскладывает пасьянс. Рядом с буком коробка от диска – "Сто золотых хитов классической музыки". Жду Вагнера и Мендельсона.
Но все еще Штраус:
— Парапара-пам-пам-пам! Парапара-пам-пам-пам! Пам-парарам! Пам-парарам!
За спиной:
— Веечная паааамять…
И стук гробов в могиле.
Хочется ударить по ноутбуку кулаком, палкой, лопатой – да чем угодно.
Но я этого не делаю. Я – трушу. Я ухожу к столикам. Бросьте в меня камень. Обезболивающая жидкость протекает водой. Еще раз подхожу. Еще раз.
А это уже "Маленькая ночная серенада" Моцарта? Тоже ничего.
Все-таки – я трус. Поэтому, делаю вид, что все так и надо. Подходят тамбовские офицеры. Мы договариваемся на встречу вечером у них в лагере.
Аве, Мария… Грация плена… Мария, грация плена…
Наконец, гробы уложены. Комья земли скинуты. Экскаватор, заглушая "Аве Марию", а потом "Зеленые рукава", рычит ковшами, укладывая могилу аккуратным прямоугольником.
Через несколько минут, под звуки шотландской народной музыки – в исполнении Лондонского симфонического оркестра – могила почти готова.
Почти…
Остается малое.
Поисковики в своих поношенных камуфляжах плотным кольцом окружают могильный холм. Плечом к плечу. Без команды встаем на колени. Чиновничья музыка, наконец-то, выключается. За спиной клацают затворы "калашей".
Запеваем, после трех выстрелов холостыми…
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.
Тихо поем…
Слеза сбегает по щеке. Кто-то рядом тоже всхлипывает. Не могу больше. Отхожу в сторону. Сажусь на краю немецкой траншеи, куда они так стремились. Закуриваю. Потрясывает.
Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.
Две сигареты бросаю на могилу. Закуренную – втыкаю в могильный холм.
Солдатская свеча медленно тлеет над свежей землей…
По кругу идут поминальные фляжки. А на следующем куплете кто-то замолкает. Кто-то отворачивается. Кто помнит о том, что из песни слов выкидывать нельзя и продолжает:
Выпьем за тех, кто погиб под Синявино,
Всех, кто не сдался живьем,
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальем!
— Слава России! — вдруг орет кто-то. Меня словно выдергивают из войны.
— Слава России! Потому что – мы – русские!
Пьяный до потери сознания какой-то поисковый козел начинает орать непотребщину про "жидов и масонов".
Майдан Кусаинов, командир алматинского отряда – тот самый, кто поставил "Журавлей" на повороте – мягко пытается остановить ужравшегося в хлам придурка:
— Слава и Казахстану тоже… Мы же тоже…
Козел его не слышит, выкрикивая бессвязное:
— Россия! Слава! Смерть всем, кто против!
Я дергаюсь, но чья-то рука останавливает меня.
Ритка держит. И правильно. Убивать на могиле – неправильно. А не убить я сейчас не могу.
И я ей подчиняюсь. И зажмуриваюсь, что было сил. И, вдруг, резко понимаю – зачем нам на Вахте девоньки. Спасать нас и таких вот придурков.
Кто-то пытается перекринуть урода:
— Слава СССР!
Но всех перебивает тихим голосом мудрый Майдан:
Здесь птицы не поют… Деревья не растут…
Идиота уже не слышно за мощным ревом поисковиков:
А значит нам нужна одна Победа!
Одна на всех…
Я не выдерживаю и отхожу в сторону.
Сволочи мы все…
Урод – потому как он урод.
И я – потому как просто трус.
Душу выворачивает наизнанку.
И я ухожу подальше от всех. Падаю на траву и курю, курю, глядя в облака. Потом мы набьемся в два "Урала" паибатовцев. Потом мы будем ехать и орать песни, выплескивая бесконечную, тянущую боль. Потом мы пойдем в лагерь тамбовчан. Потом мы забудемся в наркозе хохм и шуток. Это все будет потом. Вечером. А утром мы снова пойдем искать.
А пока мы здесь и сейчас. Провожаем наших ангелов-хранителей, спасающих нас до сих пор. От самих себя…
Мы за ценой не постоим?
День восьмой
Всю ночь мне снятся какие-то идиотские сны. То Ритка вытаскивает обожженных японцев из блиндажа, то Еж гоняется по полю за "Тигром" и яростно матерится, то Дембель упорно пытается залезть на березу, доказывая, что оттуда он до самого Берлина из снайперки достанет. А потом вдруг пламя вокруг. Одно пламя и больше ничего. И из этого пламени выходит немец с автоматом наперевес. А я падаю на землю и смотрю на него. Немец наводит на меня свой автомат, я гляжу в дуло, гипнотизирующее меня как змея. Вдруг немец нагибается, дергает меня за ногу и говорит женским голосом:
— Вот так живут наши поисковики – герои сегодняшнего дня…
Я аж подскакиваю, от чего немедленно ударяюсь башкой о жердины потолка. Прямо в лицо бьет свет.
— Пару слов для наших телезрителей! — из света возникает рука, держащая чего-то длинное, с круглой черной штукой на конце.
Пару слов я сказать не могу. Я только одно могу сказать. Его и говорю:
— Бл…
После паузы гаснет свет. И я вижу странную пару, неведомым образом оказавшуюся в нашей землянке. Девчоночка в приспущенных джинсах и ярко-красной курточке держит микрофон наперевес. Пацанчик в кожанке с большущей видеокамерой на плече.
