Хочхоль Ли - Южане и северяне
Конечно, полицейские тоже это замечали, но делали вид, что ничего не видят, притворялись равнодушными. Надо отметить, что и пожилые, и молодые женщины нисколько не огорчались тому, что на их глазах гибнет Народная Республика. Однако все они думали о молодежи, которую забрали в Народную армию. По сути дела, простые люди совершенно равнодушно относились к судьбе Народной Республики даже в тот период, когда она какое-то время развивалась довольно успешно. По всей вероятности, это объясняется тем, что людям надоело слушать бесконечную пропагандистскую шумиху, навязываемую сверху. И в данном случае эти люди хотели лишь одного — узнать о судьбе своих сыновей и внуков, мобилизованных в армию. Они хотели получить от нас, пленных, хоть какие-то весточки о своих детях, ушедших на войну. Они следовали за нашей колонной, а когда мы останавливались, то, окружив нас, наперебой расспрашивали. Вот некоторые из этих вопросов:
— Эй, ребята, где вы находились в последнее время, до какой местности дошли?
— Среди вас есть кто-нибудь из 87-го полка? Наш сын должен быть там…
— Вы тоже были на реке Нактонган? Говорят, что в Пхохане происходили ожесточенные сражения. Много было жертв?
— Среди вас случайно нет человека по имени Ким Ису? В этом году ему исполнится двадцать четыре года…
— Если кто-то служил в 8-й дивизии, поднимите руку и посмотрите на меня. Никто не знает человека по имени Ким Марён?
Какая-то седая старушка в отчаянии спрашивала:
— Вы случайно не встречались с нашим Кибеки? Если кто-то знает, откликнитесь, пожалуйста!
Некоторые даже пробивались в колонну пленных. Как ни странно, полицейские относились к действиям женщин совершенно спокойно, даже снисходительно. Хотя некоторых из них иногда приходилось выносить из колонны на руках, так как они мешали движению колонны. При этом полицейские не проявляли никакого недовольства, не возмущались и делали свою работу словно механически. Казалось, что в душе они понимают этих несчастных бабушек и матерей. Я поневоле задумался над увиденным, искренне сочувствуя этим несчастным женщинам. Мне показалось, что полицейские аккуратно выполняли свои обязанности, одновременно проявляя настоящие человеческие качества. Подобную картину я никогда не встречал в Северной Корее за последние пять лет пребывания в ней. Там действовала командно-административная система, и вся жизнь была наполнена агитационной пропагандой. Из той жизни совсем исчезли традиционные человеческие ценности, царила атмосфера хаоса. Одним словом, нормальная жизнь в том мире была невозможна.
К вечеру мы добрались до уездного городка Косона. Наша команда была размещена в здании местного театра, в самом центре города. Здесь мы оказались в более строгой обстановке, чем в предыдущие дни. Так, в Кансоне нас охранял только один полицейский, теперь же за нами следил целый отряд полицейских в полном обмундировании. Однако нас беспокоило не столько большее количество полицейских, сколько то напряжение, которое мы ощущали на новом месте. Без особых усилий можно было заметить, как суетятся и нервничают полицейские. И надзиратели, доставившие нас из Чумунчжина, вдруг куда-то исчезли, не было никакой процедуры сдачи и приема пленных, как раньше.
Особое подозрение вызывало именно столь быстрое исчезновение сопровождавших нас полицейских. Раньше после сдачи военнопленных на очередном пункте приема, как правило, пленные и сопровождавшие полицейские душевно прощались, говоря друг другу теплые слова прощания: «до свидания» или «пока». И это не удивительно: за то время, пока мы все вместе несколько дней добирались из Чумунчжина до Косона, полицейские и пленные успели привыкнуть друг к другу. Можно сказать, что между нами появилось какое-то чувство привязанности. И вдруг такая резкая перемена, которая не могла не насторожить нас, пленных.
У всех было одинаковое тревожное настроение, но никто не стремился разобраться в происходящих событиях, мы молчаливо ждали какой-то развязки. Возможно, каждый понимал, что в этот момент лишние слова совершенно неуместны, а может быть, и опасны.
Возможно, к такой внезапной перемене обстановки имели отношение и следующие обстоятельства. Когда нас поместили в театр, с левой стороны, на самых крайних местах для зрителей, мы заметили людей в гражданской одежде. Их было более двадцати человек. Это были местные красные, которые либо не успели эвакуироваться, либо не захотели отступать. Вид у них был очень неприятный, жалкий. Особенно среди них выделялся человек с вывернутой челюстью. Может быть, он повредил ее дома, когда происходила облава, или здесь, когда слишком широко открывал рот, зевая. Однако ни полицейские, ни пленные не обращали никакого внимания на раненого. Им было не до этого человека, так как обстановка была слишком напряженная. Вместе с тем, как ни странно, именно этот случай помог мне лучше разобраться в происходящем вокруг.
Арестованные местные красные также чувствовали, что обстановка накаляется, но молчали, будто не происходит ничего особенного. Они делали вид, что не замечают и человека с разбитой челюстью среди них, — им также было не до него в той напряженной обстановке. И все же нашелся один из них, кто робко заметил, что надо бы сделать что-нибудь для оказания помощи несчастному. Остальные тоже так думали, но считали, что этот вопрос нельзя ставить решительно. Я тоже так подумал, когда вошел в театр и увидел раненого и людей вокруг него. Одним словом, я стал немного разбираться в той ситуации, которая сложилась к тому времени. Однако в тот момент я не мог рассуждать спокойно, как сейчас. В голове путались различные мысли. Вообще, может быть, человек живет не логикой, а чутьем, догадками? Кто знает? Может быть, мы сейчас находимся на краю пропасти и не знаем, что будет с нами этой ночью?
На улице стало темно, а внутри здания театра горела электрическая лампа, излучая тусклый желтый свет. На подносах, сделанных из бамбуковых ветвей, принесли ужин. В Кансоне нам дали на завтрак горсть вареного риса с солью, и после мы целый день ничего не ели. Конечно, мы были очень голодны, но никто не обращал на это внимания. Мы были заняты другими мыслями.
К нашему удивлению, ужин был довольно «богатый». Нам принесли большую порцию вареного риса и по одному вяленому минтаю каждому. Казалось, что здесь о нас проявляют прежде не виданную заботу. Однако никто не радовался этому. Наоборот, каждый про себя думал, почему вдруг проявляется эта неожиданная забота, которая на самом деле не радует, а вызывает непонятную тревогу. Поэтому в зале стояла гнетущая тишина. На лицах людей была заметна тревога.
С первого же момента размещения в здании театра нас разделили на три группы. С левой стороны зрительного зала сидели красные — ответственные работники партийных или административных учреждений, среди которых находился и человек с разбитой челюстью. Их было человек двадцать. Они были одеты в ватные брюки, плащи, в черные пальто и в другую гражданскую одежду. Чуть поодаль от них, на втором ряду, разместились только что прибывшие из Кансона в Косон пленные северокорейской армии в количестве тридцать пять — тридцать шесть человек, все еще в военной форме, кроме меня. Среди них были три-четыре офицера, в том числе Штабной. На правой стороне зрительного зала ждали своей участи так называемые добровольцы, в основном одетые в летнюю крестьянскую одежду, — они были в штанах и рубашках из одного слоя ткани. Правда, некоторые из них были и в военной форме. Этих добровольцев было тринадцать или четырнадцать. Если бы несколько дней назад во время марша не был расстрелян человек из Самчхока, наверно, сейчас он также сидел бы среди этих добровольцев на правой стороне зала.
Кажется, прошло минут десять после ужина. Неожиданно посреди театральной сцены появился худощавый офицер Национальной армии. Он был небольшого роста, в больших черных очках, похожих на маску. Офицер негромко сказал:
— Сейчас я назову фамилии тех, кто должен сразу подняться сюда, а затем следовать моим указаниям.
Посмотрев на людей в ватных брюках и куртках, он стал называть их фамилии и имена. Те быстро вскакивали с места и поднимались на сцену. Между ними и офицером происходил краткий разговор, они обменивались двумя-тремя фразами. Хотя четко не было слышно, но можно было догадаться, что офицер уточнял их биографические данные. Например, он выяснял, чем занимался тот или иной человек в Народной армии, как долго он там служил, сколько лет ему исполнилось и прочее. После этого каждый удалялся налево, где его ждал сержант или солдат для сопровождения на задний двор театра.
Вся эта процедура, совершаемая по указке сверху, происходила быстро, вскоре ряды сидевших в зале поредели. В числе вызываемых был и человек с разбитой челюстью. Он также быстрыми мелкими шажками поднимался на сцену. Над его комичными движениями в мирное время сослуживцы могли бы посмеяться, но в данное время им было не до смеха. Наоборот, его вид вызывал ужас.
