Михаил Зефиров - Все для фронта? Как на самом деле ковалась победа
Понятно, что военная цензура существовала во всех странах, но в нашей ее, как обычно, довели до полного абсурда. Впрочем, однообразие причесанных и отглаженных статеек вскоре научились разбавлять красочными рассказами о реальных и вымышленных зверствах германской армии, которые, однако, народу тоже вскоре надоели из-за своей примитивности и убогости.
Советская пропаганда в первые месяцы войны столкнулась со сложной проблемой. В 20-е — 30-е годы народу постоянно внушали, что главные враги СССР — это империалисты Англии, Франции и США. После гражданской войны в Испании в список противников попали также Италия и Германия, но ненадолго. Однако после заключения пакта Молотова — Риббентропа критика фашизма полностью прекратилась. Наоборот, народу начали говорить, что у Гитлера, хоть и «национал», но все же социализм. И тут такой поворот: «фашисты» — лютые враги, а «капиталисты» — Англии и США, — наши лучшие друзья.
Причем объяснять все это массам должны были малообразованные партийные работники и агитаторы. Неудивительно, что в головах у людей возникала сущая каша. Даже журналисты не смогли сразу перестроиться. К примеру, 25 июля газета «Городецкая правда» напечатала в одной из статей: «Ребята знают от взрослых, что значит капиталисты и фашисты. Это изверги, людоеды.». Однако начальству эта формулировка показалась не отвечающей «современной международной обстановке» — то есть фашисты, может, и людоеды, а капиталисты — это, смотря какие. [337 — ГОПАНО, Ф. 3, Оп. 1, Д. 2416, Л. 20.]
В итоге партийные лекторы и агитаторы часто получали от населения вопросы, на которые при всем желании не могли дать ответа. Вот, к примеру, что спрашивали в анонимных записках у лектора В. П. Кустова жители городов Дзержинска и Горького: [338 — Там же, Д. 2106, Л. 3032, 34–37.]
«Вы сообщили, что, прежде чем заключать договор, надо знать, с кем заключаем. Когда заключали договор с Германией, мы думали, будет рай, но обманулись. Может быть, нас обманут англичане и американцы?
Не лучше ли было вместо договора с Гитлером объединить свои силы с Польшей, Францией и т. д. перед нападением Германии на эти страны и сражаться на чужой территории, не прав ли был тов. Литвинов?
Из сказанного вами следует сделать вывод, что наша страна не была подготовлена для войны с таким сильным врагом, хотя знала, что он нарушает всякие договора?
Почему, зная отношение Гитлера к договорам (сегодня подпишет любую бумажку, а завтра нарушит ее — так примерно вы цитировали Гитлера), мы все же пошли на договор с ним?
Ряд важнейших городов взят, а мы говорим, что это еще не опасно, нет ли тут успокоенности и усыпления? Не следует ли сделать призыв к народу, как Минин и Пожарский?
Что сделали с Павловым, который оказался „врагом народа“, и как узнали, что он „враг народа“?
Почему наши по радио сообщают, что немецкая армия сильно истощена, даже в бою сейчас старики участвуют, но все же наши части оставляют города?
Почему так слабо реагирует на войну компартия Германии?
В предыдущие войны армии, находящиеся примерно в таком положении, в каком сейчас находится наша армия, все же на одном фронте наступали, на другом, смотря по обстоятельствам, отступали. Почему же наша армия не продвигается ни на одном из имеющихся у нас фронтов?
Почему армия не готова к войне, нет вооружения и одежды, а готовились все годы?
Почему мобилизация нашей армии началась только 22.06.1941 г.?»
Образцы советских довоенных пропагандистских плакатов.
Данные вопросы, заданные народом, говорят о нескольких вещах. Во-первых, люди, несмотря на лживые, пустые сводки Совинформбюро и газетное вранье, понимали, что положение на фронте катастрофическое и Красная Армия повсюду отступает. Во-вторых, несмотря на пропаганду, явный авантюризм сталинской внешней политики и ее полный провал был очевиден народу. В-третьих, люди подозревали, что причина поражений не только в превосходстве Вермахта, но и в ошибках советского руководства и командования, а генерал Павлов стал лишь козлом отпущения.
Еще 8 июля в газете «Известия» был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения». Согласно ему, виновные лица карались заключением на срок от двух до пяти лет.
Однако поймать и посадить всех «распространителей» было невозможно. Трудно было отличить «распространителя» от «переносчика», то есть человека, сознательно пугавшего население, от обычного обывателя, действовавшего по принципу «передай другому». Как правило, слухи передавались по цепочке: один услышал в очереди на рынке, рассказал по пути соседу, сосед на работе поделился с товарищем, тот рассказал жене, она за сушкой белья — соседке и т. д. Посему к уголовной ответственности в основном привлекались только злостные распространители, вещавшие где-нибудь в общественных местах, и то при условии, что кто-то напишет на них донос в НКВД. Словом, реально побороть сарафанное радио при постоянном вранье Совинформбюро было нереально.
Победа будет за нами?Хотя в первые полтора месяца войны многие жители страны уже начали понимать, что дело плохо, у большинства еще была надежда на скорый перелом. Казалось, что Красная Армия вот-вот остановит врага и погонит его в Европу, что отступление — это все лишь временное недоразумение. Но в начале августа и до оптимистов стало постепенно доходить, что война развивается не так, как пелось в предвоенных песнях.
11 августа Николай Добротвор записал в дневнике: «…Почему немцы все же наступают? Где наша сила? Ведь Гитлер — мелюзга сволочная, но почему же за него умирают немцы?» По дороге домой профессор встретил писателя Н. И. Кочина, [339 — В 1943 г. Н. И. Кочин и еще двое горьковских писателей были арестованы и осуждены на 7-10 лет за «создание контрреволюционной группы в Горьковском отделении союза писателей» и антисоветскую агитацию. Впоследствии все они были реабилитированы. ] который неудомевал: «В чем дело? Почему мы отступаем?» Недавно последний был в деревне, и там колхозники тоже поставили его в тупик своими вопросами: «Почему был лозунг бить врага на его территории, а он не осуществляется? Согласно марксизму, немцы не должны идти против страны социализма, а почему идут и всячески издеваются над нами?». [340 — Забвению не подлежит, с. 516.] Подобные вопросы в те дни, вероятно, задавали себе миллионы россиян.
Между тем сводки Совинформбюро, всячески скрывая общее положение дел, раздували мелкие подробности. В этом отношении характерно высказывание двух студентов во время очередной радиопередачи: «Ну, опять будут сообщать, что захватили 100 велосипедов». На это же обращал внимание и профессор Добротвор: «Наши информсводки почти не слушают. Они, надо сказать, возмутительно плохо составляются… Мы, положим, отдали Орел или Мариуполь, об этом больше ничего, а дальше описываются подробно действия какого-нибудь партизанского отряда (убили 2 немцев) и т. д.». [341 — Забвению не подлежит, с. 516.]
Тут надо отметить, что современные российские СМИ не намного ушли от своих советских пращуров. Типичный пример — освещение войны России с Грузией 8-15 августа 2008 г. Вместо того, чтобы показывать общую панораму военных действий, ход боев, взлет штурмовиков, отправляющихся на бомбардировки противника, попадания ракеты в цель, как это делают американцы, нам неделю демонстрировали только плачущих осетин, один и тот же подбитый танк и пару-тройку одних и тех же разрушенных зданий. То есть информация о войне шла опять же через раздувание мелких второстепенных эпизодов в ущерб общему ходу боевых действий. И это при том, что война складывалась для России вполне успешно.
Переломным днем в восприятии жителями Советского Союза войны, безусловно, стало 14 августа. Именно тогда вся страна вдруг узнала, что немцы заняли Смоленск. Это действительно был гром среди ясного неба. Пока бои шли «где-то там, на западе», а в сводках мелькали города, местонахождение которых многие могли представить с большим трудом, казалось, что все равно война еще далеко. Смоленск — это не просто название города, это слово означало многое. Во-первых, это уже больше 400 км от границы, во-вторых, всего 360 км до Москвы. И в-третьих, в отличие от всяких там Вильно, Гродно и Молодечно, Смоленск — это древний чисто русский город. В-четвертых, это означало, что положение на фронте гораздо хуже, чем в Первую мировую, когда немцы и близко не подошли к Смоленску.
В пружинном цехе завода «Красная Этна» коммунист Гагарин во время своего дежурства даже нарисовал на эту тему картину «Смоленск взят» и юмористически надписал: «Победа будет за нами.» Правда, парторганизация цеха юмор не оценила и сообщила о творчестве Гагарина в органы НКВД. Профессор Добротвор тоже был шокирован: «Черный день. Тяжелый траурный день. Сегодня сообщили по радио, что „на днях нами оставлен Смоленск“. Что же это такое?.. Непонятны две вещи: почему такое лаконичное сообщение, да еще, „на днях“, как будто бы оставили не Смоленск, а какую-нибудь деревню Иваньково. Ведь так и Москву можно на днях оставить. Сдача Смоленска — факт исключительного значения. Я ни о чем не могу думать. Одна мысль — Смоленск. Почему? В чем дело? Все молчат, никто не разговаривает между собой. Все подавлены. И только изредка у кого-нибудь прорвется слово „Смоленск“». [342 — Забвению не подлежит, с. 517.]
