СЕРГЕЙ ЛОЙКО - АЭРОПОРТ
Он написал ей письмо на имейл, просто хотел «узнать, как она». Ника не ответила. И вот теперь он сидел в автобусе, который ехал на войну, думал о Ксюше, о Нике, о том, как вдруг разбилась вся его жизнь на мелкие непонятные кусочки, словно хрустальный бокал, который нельзя ни собрать, ни склеить.
Уже затемно они доехали до Красноармейска. Стали ждать бронетранспортер. Стояли на обочине, курили в кулачок, переговаривались вполголоса, словно уже были на передовой. У каждого из них это была далеко не первая ходка на войну.
На окраине Красноармейска в домах горел свет, слышны были звуки телевизора, чье‑то нестройное пение. А впереди была непролазная ночь. Там были поселки, деревни и города, но не было ни света, ни жизни больше никакой не было. Одна кромешная тьма войны. Солдаты стояли между светом и тьмой, как древние викинги на берегу океана. Куда вынесет их волна? Все ли вернутся домой? В самой глубине черной дыры видны были короткие всполохи. Еще беззвучные.
— Все в автобус, — резко сказал командир.
— Разгружаемся? — поинтересовался кто‑то.
— Нет. Все в автобус!
Александр Сергеевич, в футболке с короткими рукавами, тонкой летней жилетке, легких брюках и таких же легких, но хорошо нагуталиненных ботинках, стоял вместе с бойцами, и его уже пробирал холод октябрьской ночи. Он был рад вернуться в теплую кабину. Сейчас придет транспорт, увезет бойцов. Он позвонит жене, чтоб не беспокоилась, выпьет чайку из термоса, закусит пирожком и поедет домой.
В этот момент пассажирская дверь распахнулась так, будто кто‑то хотел сорвать ее с петель. В облаке перегара и порохового дыма на сиденье рядом с ним бухнулся военный в грязном рваном камуфляже, в бронике и без каски. В разгрузке поверх броника у него громыхал весь арсенал армии Берега Слоновой Кости. Волосы были всклокочены и торчали во все стороны, как у дикаря.
— Значит, так, — начал пришелец, и весь автобус наполнился дымным перегаром. — Отсюда переходите под мою команду. Обстановка боевая. Оружие к бою. Я капитан спецназа, позывной «Дикарь»! Здравствуй, дядя, Новый год! — обернулся он к водителю. — Слушать сюда! Едем без света. Выполнять только мои команды. Одно неверное движение, и мы все — двухсотые. Добро пожаловать в ад! Поехали!
Александр Сергеевич не понял, как так получилось, но он завел движок и без слов тронулся с места.
— Прямо сто метров, потом бери левей чуть-чуть, — орал команды спецназовец. — Прибавь газу, дядя! На такой скорости нам всем п...дец! Сейчас через пятьдесят метров будет сгоревший танк. Нам бы в него не въе...ться!
На улице, в кромешной темноте — близкие звуки пулеметной и автоматной стрельбы.
— Все на пол, б...дь! — спецназовец кричит в салон и сам вжимается в сиденье. — Сейчас мертвая зона — двести метров. Если обнаружат, всем кранты, б...дь!
Все в салоне падают друга на друга, бряцая оружием и матерясь. Алексей остается сидеть. Он пытается снять эту картинку. Автобус трясет. Стрельба все ближе. Темень жуткая. Треск разбитого стекла. Холодный ветер свистит внутри. На плечи и на голову сбоку сыплются осколки. Попали.
— Еще пятьдесят метров, б...дь! — орет Дикарь. - Давай, давай, дядя!
Лопается еще одно стекло. Автобус въезжает в Пески.
— Стоп, машина, — кричит спецназовец и сразу — в салон. — Трехсотые есть?
Молчание.
— Нет, отлично. Теперь мы прикрыты домами. Включай габариты, дядя.
Ветер в салоне стих. Слышно, как дышат солдаты.
— Это не съемка, а х...рня какая‑то, — шепчет Алексей. — Ну, правда, ни х...я не видно.
На войне иной раз вырывается больше матерных слов в секунду, чем за месяц, за год мирной жизни. А у кого и за всю жизнь. «Неужели это дерьмо так крепко сидит внутри и вылезает, когда хорошенько нажмут? — спрашивает себя Алексей. — Качество жизни диктует культуру общения».
По команде Дикаря автобус снова трогается. Габаритные огни выхватывают силуэты танков и бронемашин, прячущихся за домами. Нигде нет света. Неподалеку падают мины. Одна за другой. Алексей насчитывает семь близких разрывов, которые освещают улицу и большой полуразрушенный дом впереди.
— За этой руиной встаем на якорь до утра, — спокойно говорит спецназовец. Похоже, он уже протрезвел. - Выходим, выгружаемся. БК оставляем внутри до утра. Нам еще двести метров идти. По моей команде. Идем друг за другом, шаг в шаг. Дистанция — метр.
Когда все выгрузились и навьючили на себя все, что можно, Дикарь подходит к окну водителя и говорит негромко, но жестко:
— А тебе, дядя, особое приглашение? Ты хочешь здесь в железной могиле остаться?
Александр Сергеевич достает НЗ — пачку сигарет из бардачка (другая — в кармане) — и в темноте пристраивается последним к группе, забыв в автобусе сумочку с термосом и пирожками. Спецназовец ведет шеренгу по грязи, которой местами по колено. Чего-чего на войне в избытке, так это грязи, словно ее специально завозят сюда невидимые грузовики, пока солдаты воюют.
Вот Дикарь довел их до какого‑то перекрестка. Ждет, пока все подтянутся.
— Значит, так. Перебегаем улицу по одному. Улица вся простреливается. На другой стороне второй дом слева — ваш. Располагайтесь, кто как может, до утра. Утром будет хавчик и будет поставлена задача. Вопросы есть?
Вопросов нет. Пока друг за другом перебегают то, что называется улицей, а на самом деле селевой поток грязи, рядом падают четыре мины. Загорается крыша дома справа. Становится светлей и понятней, куда идти.
— Сепары освещают нам путь, — шутит один из солдат.
В доме, куда в конце концов добрались на ночлег, в четырех комнатах уже спят или просто валяются без сил человек десять. «Легко» размещаются еще десять. В темноте расстилают на полу карематы. Зажгли на всех один налобный фонарик. Ночью и в доме свет заметен. Валятся кто куда. Кто‑то сразу начинает храпеть. Бывалый. За окнами в саду и на соседних участках одна за другой рвутся мины. Попади такая в дом, и братская могилка готова.
— Восьмидесятка, фигня, — комментирует кто‑то. — О, а это уже серьезно — сто пятьдесят два миллиметра - гаубица, не х...р собачий.
Алексею и водителю выделяют подвал, в котором уже спят, похрапывая, три человека. Алексей включает свой фонарик, отстегивает от рюкзака коврик, стелет его в углу. Достает спальник. Протягивает его водителю. Тот сначала отказывается, потом соглашается принять. У Алексея свитер и брюки теплые. У Александра Сергеевича вообще ничего теплого нет. На полу находят еще один коврик, укладываются. Обстрел прекратился.
* * *Проснулся Александр Сергеевич так же неожиданно, как и уснул. От холода. Встал, походил по подвалу, перешагивая через тела. Привык к темноте. Нашел лестницу. Поднялся в дом, внутри которого гораздо теплее, но мало кислорода. Стараясь никого не разбудить, вышел на улицу, чтобы подышать... дымом своей сигареты.
Вспомнил про Надю, про то, что собирался вечером вернуться, про рыбалку. Поспешно достал телефон. Зоны покрытия нет. Зарядка в автобусе. Как его сейчас найти и где? Как он вообще по такой грязи сюда добрался? Вот что значит немецкое качество, подумал он и ужаснулся, вспомнив про простреленные окна. Кто будет ремонтировать? За чей счет? «На войне был? — спросят. — А кто тебя туда посылал, мил человек?»
В самом деле? Почему он поехал? Почему согласился? Ведь не испугался же он, в конце концов, этого похмельного Дикого. Клиенты разные на его веку попадались. Пострашнее капитана. Так почему поехал? Нет ответа.
Александр бросает окурок на землю, обхватывает плечи руками, чтобы согреться, спускается с крыльца и идет по нужде в глубь сада. Отходит метров на тридцать между здорово посеченными осколками яблонями и грушами. Светает.
— Стоп, мужик! — истошный крик сзади. — Не шевелись!
К нему бежит какой‑то рыжий солдат лет тридцати, без каски, без оружия, с перевязанной кистью правой руки. Добежал, обдал водителя перегаром, отодвинул его рукой назад и показал ему на провод на уровне лодыжки, натянутый между двумя яблоневыми стволами.
— Растяжка, дядя! — переводя дыхание, говорит рыжий. — Еще бы шаг — и все. Аля-улю. Мы тут поставили парочку против нежданчиков с фланга. Вон в той лесополосе сепары.
Рыжий указывает рукой на черную линию деревьев почти на горизонте. В рассветных сумерках кажется, что далеко, а на самом деле — всего километр. На главной улице, которую ночью перебегали, вдруг начинается автоматная стрельба. Взрываются подряд несколько гранат.
— Пока, дядя, — кричит рыжий, — береги себя тут.
Он бежит назад к дому, даже не поинтересовавшись, что вообще безоружный штатский здесь делает и кто он такой.
С трудом отлив (попробуйте пописать под обстрелом), водитель направляется назад к дому, из окон и дверей которого выскакивают вооруженные кто чем солдаты и бегут на улицу, за рыжим.
