Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника
В течение двух или трех дней главный оборонительный рубеж дивизии проходил перед Швентеном. На смену генералу Мельцеру пришел генерал-лейтенант Дрекман. В полдень он посетил мой командный пункт. Среди белого дня, на виду у противника, в шинели с яркими красными отворотами, он проехал на машине вдоль дороги к дому лесника. С трудом мы уговорили его спуститься в подвал. Судя по такому величественному приезду генерала, я сначала подумал, что он был перевозбужден. Но вскоре причина его поведения прояснилась. Было видно, что он выпил слишком много коньяка. Его первоначальная строгость сменилась веселым настроением. Потом он стал говорить о сложившейся обстановке и принял покровительственный и ободряющий тон. Когда представилась возможность, я упомянул о том, что являлся «последней лошадью в конюшне» полка, имея в виду, что оставался последним ротным командиром, уцелевшим после 14 января. Это не произвело на него никакого впечатления, и он вскоре уехал.
Вслед ему Вальтер громко выкрикнул пожелание попасть под снаряд русской пушки. Это научило бы его понимать, что такое страх. Но, к нашему счастью, этого не произошло. В этот же день такое бездумное отношение к безопасности закончилось тем, что маленькому капитану Хайну повезло меньше. В 1943 г. полковник фон Эйзенхарт дал ему прозвище «дружок» Хайн. Стало известно, что командир дивизии проводил офицерское совещание в школе соседней деревни. Должно быть, русские заметили это и радировали своим артиллеристам. Результатом было несколько убитых и раненых, включая капитана Хайна. Однако беспечный генерал не пострадал.
7 февраля русские выбили нас из деревни. Я оставил свой командный пункт в доме лесника и отошел на 500 метров по дороге к поместью Майерхоф. В этом месте один солдат из противотанковой батареи подбил танк-«Сталин» выстрелом из гранатомета «Панцершрек».
Теперь линия обороны проходила перед построенным из красного кирпича домом для сельскохозяйственных рабочих. Я расположился на кухне, а вход в это запущенное здание находился сзади. Чтобы попасть в дом, надо было подняться к двери по деревянному настилу высотой около метра. Именно благодаря этому настилу я и остался тогда в живых.
Чтобы немного подышать, я вышел на настил, оставив дверь открытой. Время от времени поблизости разрывались мины. Однако настил был расположен за домом, и казалось, что он прикрывает от минных осколков, разлетавшихся горизонтально. Неожиданно рядом со мной разорвалась мина. Ударом в грудь меня швырнуло через дверь обратно в дом. Вокруг меня собрались солдаты и спросили, не ранен ли я. Поначалу я не знал. Потом увидел и почувствовал, что конечности были целы. Я мог двигать ими, и крови нигде не было.
Что же произошло? Осколок мины, размером всего лишь с ноготь, пробил мою зимнюю куртку. После этого он прошел через 32 страницы топографической карты, которая была сложена в 16 раз, и застрял между полевым кителем и зимним бельем. Сама мина, прежде чем взорваться, пролетела в 20 сантиметрах от меня и наклонной плоскости настила. Все летевшие в мою сторону осколки, кроме одного, попали в настил. Однако мое намерение послать вытащенный из одежды осколок домой в качестве «сувенира» оказалось неосуществимым. В то время полевая почта почти уже не работала.
На следующую ночь мне было приказано провести атаку, чтобы отодвинуть линию обороны немного вперед. Никто не знал, где находился противник. Русский пулемет «Максим» вел по нам огонь с небольшого возвышения к востоку от дома лесника. Однако с нашей стороны не было никакой артиллерийской подготовки. Мы должны были доложить о готовности к атаке и отбросить противника криком «ура». Было хорошо известно, что русские избегают вступать в бой в ночное время. Но наше командование, очевидно, забыло, что мы уже не были героями первых лет войны. Тем не менее, несмотря ни на что, мы двинулись вперед.
Стояла кромешная тьма. Вскоре от нас потребовались все силы, чтобы не упустить из виду идущего впереди человека. Мы были тенями и силуэтами, кравшимися по заснеженной местности по направлению к стучавшему пулемету. Несомненно, каждый солдат чувствовал, как и я, биение своего сердца. Через какое-то время вражеский пулемет прекратил огонь. Мы дошли до дома лесника, но он оказался покинутым. Судя по всему, противник отошел по собственной инициативе. Затем мы добрались до южного края вересковой пустоши.
После этого начались тяжелые бои, в ходе которых противник с различной степенью интенсивности старался выбить нас из лесистой местности. К 11 февраля мы провели трое суток в лесу и в снегу, без крыши над головой и без сна. В первый день русские попытались войти в лес, но потом от этого отказались. В течение продолжительного времени я почти не слышал треска и грохота выстрелов стрелкового оружия. Иногда в каком-нибудь лесном углу раздавался похожий на пение свист срикошетивших пуль. В романтической тоске мне вспомнилась строчка из детского стихотворения: «Маленькие пташки в лесу, они поют так расчудесно и весело». Но мне было совсем не до романтики, когда одна из таких «поющих» пуль пробила штанину моих зимних брюк. Лежа в снежных выемках, мы пытались урвать четверть часа или полчаса сна. Спать дольше не удавалось, потому что со временем мороз, 10 градусов ниже нуля, начинал пробираться через нашу оборванную форму. У меня к этому добавлялась еще одна беда. Мои ноги не мерзли на ходу, но теперь появилась опасность, что они промерзнут насквозь, до самых подошв моих сапог, которые уже превратились в лед.
Вечером 12 февраля мы пробрались к дому лесника по фамилии Мишке. Это был единственный дом на многие километры вокруг. К ночи он оказался набитым солдатами из различных частей. Следуя приказу капитана Вильда, я попытался собрать всех своих людей в одной комнате. Попытка провалилась. Мне пришлось ходить по всему дому, чтобы освободить, по крайней мере, несколько углов. Это было важно, поскольку дом лесника находился в нашей полосе обороны. В любой момент могла атаковать вражеская штурмовая группа. Чтобы иметь возможность ее отбить, командир подразделения должен был обеспечить постоянную готовность своих людей вступить в бой. Однако этого нельзя было добиться, когда большое число солдат из разных частей лежало по комнатам вперемешку.
В первой же комнате я натолкнулся на сопротивление до стороны одного фельдфебеля. Находившиеся вокруг него солдаты, очевидно, его товарищи, освободили место с готовностью, но он, напротив, остался лежать на полу. Я заговорил с ним резким тоном и приказал «как офицер» немедленно встать и вместе со своими людьми покинуть помещение. На него это не подействовало. После этого я заговорил по-другому: «Даю две минуты. Если приказ не будет выполнен, то буду стрелять». Я не стал дожидаться выполнения своего приказа и пошел к капитану Вильду, чтобы доложить ему об этом инциденте. Вильд сидел при свете моей сальной свечи и холодным тоном, не поднимая глаз, сказал: «Делайте, что хотите». «Господин капитан, я не могу просто так застрелить человека», — воскликнул я. Но капитан Вильд, отважный человек, бывший пастор и старший товарищ, находился на пределе своих сил. Он не выразил своего мнения и не принял никакого участия в том, что меня так возмутило. Он переложил на мои плечи ответственность за принятие решения и за последующие действия и еще раз ответил, безучастно и невыразительно: «Делайте, что хотите».
В нерешительности и в сомнениях я пошел обратно, опасаясь, что тот парень будет все еще лежать в своем углу. Так оно и было. Больше сдерживаться я уже не мог. В состоянии крайнего возбуждения я закричал: «Немедленно встать и покинуть помещение, или застрелю на месте!» Меня сотрясала дрожь. Хотелось знать, выполнит он мой приказ или нет. Когда мои трясущиеся пальцы уже потянулись к кобуре, другой фельдфебель, один из его товарищей, вмешался, чтобы успокоить и утихомирить меня. Даже его слова о том, что человек, отказавшийся выполнять мой приказ, был испытанным и отличным солдатом, я обернул против него, сказав, что в таком случае ему тем более следовало знать, что он должен был выполнить приказ, как это сделали другие. Но когда я все это говорил, то чувствовал, что мои слова были бесполезными. Этот человек был изнурен до предела, и у него просто иссякли силы.
Что бы произошло, если бы я его застрелил? Ничего бы не произошло. Как и в предыдущих отступлениях и в кризисных ситуациях, долгом старших начальников стало использование оружия в случаях отказа от выполнения приказа. Они могли застрелить нарушителя на месте, без судебного разбирательства. Таким образом, с формальной точки зрения, я имел на это полное право. Относившиеся к этому случаю факты неопровержимо свидетельствовали об отказе выполнить приказ. Более того, мой командир недвусмысленным образом предоставил мне свободу действий. Фактически приказ был обоснованным. И что эти люди делали на нашем участке? Являлись ли они солдатами, отставшими от своих частей, или они были дезертирами? Для того чтобы установить это, я был слишком возбужден и у меня не было времени. Времени у меня хватало только на выстрел, который должен был восстановить дисциплину и порядок.
