Евгений Астахов - Наш старый добрый двор
Напряженные мальчишеские лица, автоматные ремни, наброшенные на тонкие шеи, и сами автоматы, словно большие черные игрушки.
«Вот кто закроет меня с востока! — Вальтер натянул снятые уже было сапоги, застегнул пуговицы мундира. — Как мне раньше не пришла в голову эта мысль? Батальон таких вот восторженных сопляков намертво встанет перед русскими и будет стоять сколько потребуется. Особенно если им напомнить о Фермопилах, чтоб они вообразили себя спартанцами «третьего рейха». И, самое главное, они ничем не станут интересоваться. А если кто и уцелеет случаем, то это никакой не свидетель…»
Он подошел к телефону, вызвал шофера и сопровождающих мотоциклистов.
Через несколько минут, блеснув синими щелками фар, машина Вальтера вырвалась на ночное шоссе. За ней, треща моторами, неслись четыре мотоцикла с сонными автоматчиками в колясках.
Марш на Запад
Дивизию передислоцировали ближе к фронту. Она все еще находилась в резерве, что очень огорчало Иву.
— Мы так и проторчим в третьем эшелоне до конца. Такие бои за Берлин идут, а до нас только отзвуки канонады доносятся. Сидим, слушаем лекции Минаса, а кто-то в это время воюет за нас.
Минас провел ротное комсомольское собрание с повесткой дня «Немецкий народ, его история, культура и искусство».
Доклад он делал сам, готовился долго с присущей ему добросовестностью. Даже выучил наизусть два стихотворения Гёте на немецком и на русском языке.
— Профессор, ну! — прокомментировал его доклад Ромка. — Как артист говорил, целый час. Сагол[50], Минас, не ожидал!..
О докладе узнал замполит батальона, прочел его, похвалил Минаса.
— Больший упор делайте на то, что Германия и фашизм — понятия разные. Германия — это Маркс, Энгельс, Тельман, те же Гёте, Бах. А фашизм — всего лишь Гитлер да его свора… А вообще доклад грамотный, на уровне. Проведем во всех ротах такие собрания…
Берлин пал второго мая, а шестого утром Ивина дивизия вошла в его пригород. В центре города еще висела в воздухе тонкая каменная пыль, смешанная с копотью. Пожары не утихали, дымная завеса плыла над пустыми коробками домов.
Солдаты из берлинской комендатуры устанавливали на перекрестках фанерные щиты с планом города, у полковых кухонь выстроились очереди — аккуратно причесанные дети с кастрюлями и суповыми мисками в руках. Закопченные простыни и скатерти свешивались из окон уцелевших домов.
Два дня полк разбирал остатки баррикад, мешавших движению войск.
— Ну вот, — продолжал негодовать Ива, — теперь мы занялись дворницкой работой. Закончим — старшина другую сыщет.
Со старшиной у Ромки наладились отношения самые дружеские. Единственно, что мешало им, так это трудная Ромкина фамилия.
— Ну яка вона в тэбэ хвасонистая! Чхи… чхики… Тьфу! Начхаешься, поки вымовышь! То в разговоре даже, а як у строю тэбэ клыкаты? У строю треба, щоб швыдко було…
Долго допытывался старшина, что означает Ромкина фамилия в переводе на русский. Но тот почему-то отнекивался, темнил:
— Фамилия, ну! Чхиквишвили, и все.
— Не, ты погоды! Ось мое фамилие — Шинкаренко. Вид шинка походить, мобудь. Шинок — чи як закусочная була в давнину.
— Хинкальная, да?
— Закусочная, говорю! Або кафе. А твое это… Чхи… Чхики…
— Чхикви — по-грузински сойка, — вмешался в их разговор Минас. — Птица такая есть — сойка из отряда воробьиных. По-латыни «гарулус гландариус».
— Сам ты гориллус! — обозлился на него Ромка. — Все знает, профессор несчастный, всюду свой нос сует. Моя фамилия Чхиквишвили, и твои сойки из отряда воробьиных совсем ни при чем!
Особенно его обидел этот самый «отряд воробьиных». Если на то пошло, сойка крупная птица, какое она отношение к воробьям имеет? Треплется, профессор несчастный, а проверить нельзя!
— «Отряд воробьиных», «отряд воробьиных»… — долго не мог успокоиться Ромка. — А ты — Аветисян — это из отряда горных орлов, да?..
Однако старшина ухватился за разъяснение, данное Минасом.
— Ишь ты! — обрадовался он. — Сойка, значит? А «швили» це ще?
— Сын… — Минас невольно улыбнулся — получилось, что Ромка вдобавок к «отряду воробьиных» еще и «сойкин сын».
— Я твою маму пока не трогал! — заорал Ромка.
— Не пререкаться! — осек его старшина. — Але для пользы службы будэшь Сойкин. Чего на менэ очами клыпаешь? Сойкин, и всэ тут!..
— Ну смотри, Минас! Я тебе это запомню, — пригрозил Ромка. — Я тебе не такую еще фамилию придумаю!..
Восьмого под вечер, отпросившись у командира взвода, Ива, Минас и Ромка пробрались к рейхстагу. Он возвышался над ними огромный, пустой, с заложенными кирпичом проемами. В его стенах зияли пробитые снарядами дыры; исклеванные осколками и пулями стены казались рябыми, как изрытое оспой, угрюмое лицо слепого.
Над искореженным переплетом купола реяло большое красное знамя. Оно было единственным ярким пятном на потрясающей воображение панораме разрушенного города, написанной серым и черным.
Бронзовый кайзер грузно сидел на породистом сытом коне. Коня вели под уздцы, он слегка приседал на задние ноги, точно боялся чего-то. В его прошитом автоматными очередями брюхе тихонько посвистывал ветер.
— Давайте тоже распишемся на рейхстаге, — предложил Ива.
— Но мы ведь не участники штурма, — запротестовал было Минас.
— И что с того? Расписаться можно всем, кто был здесь в дни войны. Места хватит.
Ива первый вывел на уцелевшей штукатурке свою фамилию и имя. Передал кусок угля Минасу.
— Давай пиши…
На следующий день война окончилась. Весь мир салютовал этому дню. В небо неслись разноцветные трассы автоматных очередей, оставляя дымные следы, взмывали ракеты, лопались высоко над головой, рассыпали веера тлеющих угольков.
И вместе со всеми, подняв к небу пистолет, стрелял Ромка Чхиквишвили.
— Аоэ! Победа!..
— Откуда у тебя пистолет? — спросил Ива.
— Какое твое дело?.. Жора-моряк подарил. Между прочим, мировой пистолет, «вальтер», трофейный. Такой у Каноныкина был, помнишь?..
Опять Каноныкин! Как не любил Ива вспоминать об этом человеке! И надо же было обязательно ляпнуть: «как у Каноныкина»! Да еще в такой день…
Ромка выпустил всю обойму. Глаза его горели.
— Мировая машинка! И патронов к ней сколько хочешь есть. — Он вставил новую обойму. — Аоэ! Победа! Ао!..
Бах!.. Бах!.. Бах!.. — гулко хлопали выстрелы; трассирующие пули цветными искрами гасли в вышине.
Берлин пал второго мая. Германия капитулировала девятого.
По улицам, заваленным обломками зданий, сплошным потоком проходили войска. Вздымая клубы кирпичной пыли, шла пехота. Ее обгоняли колонны танков, самоходных орудий и автозаправщиков. Тянулись обозы; штабные машины, нетерпеливо сигналя, пробивались через пробки, то и дело возникавшие на улицах.
Охрипшие регулировщицы отчаянно размахивали флажками, пытались внести хоть какой-то порядок в этот непрерывный, неоглядный, бесконечный людской поток, в эту фантастическую симфонию красок и звуков.
Над головами идущих солдат парили белые полотнища. Они свешивались с балконов, с крыш, с подоконников. Белые полотнища в облаках кирпичной пыли будто паруса на фоне утренней зари…
Пожилой красноармеец, придерживая пилотку, подбежал к разбитой стене рейхстага. Достав из кармана припасенный заранее кусок мела, вывел крупными буквами: «Здесь был Арчил Чхиквишвили из Грузии». И бросился догонять ушедших вперед товарищей.
Было б у него побольше времени, он непременно обошел бы со всех сторон мрачную, расстрелянную в упор громаду рейхстага. И наверняка увидел бы знакомые имена:
«Иван Русанов, Минас Аветисян, Ромео Арчилович Чхиквишвили. 8 мая 1945 года».
И ниже, в стороне, не очень уместное:
«Рэма + Вадим».
Если присмотреться получше к последней надписи, то можно было без труда узнать в ней Ромкину руку.
Девятого мая утром дивизия, в которую входил полк Вадимина, ускоренным маршем двинулась на Прагу. Война кончилась для одних, но для других она продолжалась еще трое суток. Настоящая, большая война, втянувшая в свой яростный водоворот несколько миллионов людей.
Полк Вадимина посадили на танки.
* * *«Внимание! Внимание! Говорит чешская Прага! Говорит чешская Прага! Большое количество германских танков и авиации нападает в данный момент со всех сторон на наш город. Мы обращаемся с пламенным призывом к героической Красной Армии с просьбой о поддержке. Пришлите нам на помощь танки и самолеты, не дайте погибнуть нашему городу Праге!»
Этот призыв о помощи ушел в эфир шестого мая. К центру города, сминая сопротивление защитников баррикад, пробивались фашистские части.
Восстали чехословацкие патриоты, рабочие с ведущих пражских предприятий, с заводов «Шкода-Симхов», «Микрофон», «Эта», «Авиа»…
Впервые после шести лет борьбы в подполье открыто вышла «Руде право», газета чехословацких коммунистов. С ее страниц ко всем членам партии обратился Центральный Комитет КПЧ.
![Валентин Горблюк - Хроники московского провала [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)