Олег Верещагин - Скаутский галстук
Когда пацаны стали мокрыми от пота и запыхались, я снова взял инициативу в свои руки и опять принялся бредить:
— Либер зольдетн, дас ист дойчес зонг «Лили Марлен», но по-руссиш. Ферштейн? Короче, презент фюр зольдатен от Руссланд фольк. Э… Кто-нибудь ферштеен руссиш? — реакцией был смех, отрицательные выкрики, качание головами, и я под нос себе буркнул: — Ну и хорошо, слава богу… Это зер шлехт, но зонг «Лили Марлен» аллес зольдатен знают. Начинаем. Форвертс!
Женька, добравшийся до гармошки, висевшей на боку одного из немцев, заиграл на ней, а Юлька, сложив руки на животе, тонким, но мелодичным голосом запела на хорошо известный немцам мотив:
Друг мой, если ты
Вернёшься из России —
Не забудь свою башку
Под мышкой принести —
Тирьям-та-там!
Прихвати мою
Оторванную ногу —
Я её оставил где-то
На русских полях —
Тирьям-та-та!..
Солдаты вскоре начали подпевать. Среди собравшихся наших — а их было довольно много, хоть и держались они в отдалении и вели себя тихо — воцарилось офигело-испуганное молчание. Вообще-то такое дело с нашей стороны было вопиющей наглостью — стоило хоть одному из немцев понять пару слов — и капут не только нам, но и делу, что главное. Но удержаться мы не могли… Я бы, может, и смог бы, но парням и Юльке была нужна разрядка за то, что они вынуждены были выламываться перед врагами.
Друг мой, если ты,
— пела Юлька голоском примерной сиротки, -
Фюрера там встретишь —
Передай ему от нас
Ты с кладбища привет —
Тирьям-та-там!
Пусть он крест себе
На задницу привесит.
Самое ему
Место будет там —
Тирьям-та-та!..
— Пст, — Сашка подтолкнул меня локтем. Я обратил внимание, как из толпы наших быстренько выбирается какой-то озирающийся мужичонка в надви-нутой на глаза кепке. На нём было прямо написано большими буквами: «ИХЬ БИН ПРОВОКАТОР».
— Понял, — шепнул я и быстрым шагом обогнув зрителей, перехватил мужичка возле вагона. Он споткнулся, моргнул и остановился. Я, опершись на стенку вагона возле его головы (я был выше его), тихо и спокойно сказал, глядя в сторону: — Попробуешь пасть разинуть — убью. Ясно?
— Ясно, — он икнул. — Я это. Я до ветру хотел.
— Иди обратно, — посоветовал я. — В первый ряд. Хлопай погромче. Я посмотрю. Если мне не понравится, как хлопаешь, стоишь, смотришь или хотя бы дышишь — считай, что Советская Власть тобой недовольна. А это чего значит?
— Заслуженную кару! — мужичок оказался догадливым, как и все паскуды.
— Умница, — кивнул я. — Пошли. Штаны потом застираешь.
— «Катюшю», битте, битте! — загомонили тем временем немцы. Юлька покусала губу и кивнула Женьке:
— Давай, — и запела, вытянув руки по швам, про яблони и груши. И про всё остальное — тоже. А я видел, что наши слушают не так, как немцы. Для них эта песня — тем более, сочетании с предыдущей! — была напоминанием о… ясно? И ещё я видел, что часовой отвлёкся-таки. А Ромка нырнул за паровоз. Отлично…
Женька начал показывать карточные фокусы с потрёпанной порнографической колодой, которую ему сунули. В принципе, можно было отваливать, но это вызвало бы подозрения. Слава богу, составу дали отправление…
…Мужичка я перехватил за угольным терриконом. Он опять наткнулся на меня, как в первый раз.
— Ну и куда ты опять спешишь? — ласково спросил я. — Мы ещё не уходим.
— Мне же работать надо… — сглотнул он. — Я ни слова… христом-богом…
— Бога не трогай, — сказал я, взяв его за ворот. — Ты себе бога уже нашёл. И зовут его не Христос. Запомни. Я стою и смотрю. А ты пойдёшь работать. И если нам помешают зарабатывать на хлеб, то тебя не спасёт даже наша смерть. Иди, родимый. И помни мою несказанную доброту…
…До полудня мы обработали ещё один эшелон с пехотой и состав с чем-то под брезентом. Во втором случае появилась-таки железнодорожная охрана, чтобы распереть нас (не как диверсантов, а просто как бродяжек), но ехавшие в сопровождении солдаты подняли рёв и развернули жэдэшников обратно. Когда этот эшелон отошёл, Сашка сказал:
— Штурмовые орудия везут. Петлицы зелёные с розовой окантовкой и розовыми просветами в катушках…
— И под брезент заглядывать не надо, — усмехнулась Юлька.
К сожалению, мы не свалили, а решили, что для чётного числа обработаем четвёртый состав, который должен был придти вот-вот. Агентура не ошиблась. Состав пришёл.
И привёз маршевый батальон эсэсовцев в дивизию «Полицай». Мы поняли, что лажанулись, как раз когда они уже посыпались на перрон и смываться было поздно. Молодые здоровые мужики вообще-то восприняли наше выступление как должное. Именно как должное, а не просто как неожиданное развлечение, и это было не слишком-то приятно. А самое главное, что часовой, ублюдок, не ворохнулся даже возле тендера.
Вдобавок ко всему, когда мы выдохлись, один из офицеров подозвал кого-то из наших и тот перевёл вопрос, обращённый ко мне:
— Господин офицер спрашивает, — в глазах человека было сочувствие и восхищение нами, — что умеешь ты?
— Я импрессарио, — бухнул я. Мужик разинул рот. Немец явно понял слово «импрессарио» и захохотал, остальные — тоже.
— Ты умеешь драться? — снова перевёл мужик вопрос. Я, не понимая смысла вопроса, ответил честно:
— Я занимался боксом.
Немцы снова поняли без перевода. Рискуя всё провалить, я сразу добавил, вообразив, что понимаю, что к чему:
— С нашими я драться не буду, я не клоун…
Про клоуна мужик не перевёл, наверное. Эсэсовец усмехнулся и крикнул, повернувшись к вагонам, откуда смотрели те, кому лень было толкаться среди толпы:
— Хэй, Гюнни!
К нам подошёл…
Странно, я никогда не задумывался, есть ли у немцев сыновья полков. А они, судя по всему, есть.
— Это Гюнтер, — сказал мужик. — Будешь драться с ним. Если победишь — получите консервы. Если нет — получите шомполов, а девчонка поедет с нами… с ними, парень…
Влипли…
Белокурый парнишка моих лет — пониже, но крепкий, плечистый, с густой чёлкой — снимал сшитую явно по мерке куртку и рубашку. Глаза у него были холодные и ненавидящие. Краем глаза я увидел, как побелела Юлька. Я понимал: немцам ничего не стоит увезти её и если я одержу победу… но всё-таки в этом случае оставалась надежда. Ещё я видел Ромку — он стоял за спиной отвлёкшегося часового. В сумке под углём у него лежали две гранаты. С мальчишки станется запустить их сюда, чтобы нас выручить… Словно бы невзначай я покачал головой, глядя на него — и Ромка исчез за паровозом…
— Драться, так драться, — сказал я. — Переводи. Он дал слово. Воля победителя — закон. Я буду драться. Они победители. Но слово офицера тоже закон. Верность ему многого стоит… Переводи точнее. А на пряжке ремня у него написано, что его честь зовётся верность. Пусть он помнит об этом, когда я уложу их выкормыша. Точно переводи!!! — зло закончил я.
Мужик побелел, но перевёл, кажется, верно, потому что немцы умолкли, а офицер глянул на свой ремень. Гюнтер скривил губы — это была не улыбка, а чистейшее выражение презрения. Господи, да за что же он нас так ненавидит?! Может, у него разбомбили дом?! Но ведь не наши же, наши ещё почти и не бомбили Германию… Так за что же? Почему у него такие глаза, словно я его личный враг?!.
Мальчишка на полном серьёзе коснулся моих кулаков своими, чуть поклонившись. И отошёл в стойку. Офицер поднял руку, опустил её и сказал:
— Бокс!
Гюнтер тут же рвался вперёд и обрушил на меня ураган ударов. Они не отличались разнообразием, а сама стойка парня была старомодной (всё-таки с 1942 по 2005 год в боксе кое-что изменилось!), но скорость, а главное — бешенство заставили меня отступать. Потом сильнейший свинг в челюсть отправил меня наземь. Я не потерял сознания, но на какое-то время оказался в грогги — смотрел и не понимал, где я, что со мной и что надо делать.
— Брэк! — глумливо выкрикнул немец. — Айнс! Цвай! Драй! Фир!..
Я вскочил, уклонился нырком от бросившегося в атаку Гюнтера и нанёс ему прямой левой в солнечное, под приподнявшийся локоть.
Бой кончился.
Не опуская кулаков, я смотрел, тяжело дыша, как парня приводят в чувство. Двое или трое расстёгивали кобуры пистолетов, глядя на нас тяжёлыми глазами. Где-то в конце минуты Гюнтер начал подавать признаки жизни.
— Аллес, — сказал я. — Ихь бин… короче, я победил. Ваше слово, господин офицер?
— Камерад официр, — сказал эсэсовец. — Найн герр официр, кнабэ [В самом деле, в войсках СС друг к другу обращались не «господин», а «товарищ», даже солдаты к офицерам.]. Йа. Дас ист аллес. Гее! [Да. Всё. Идите!] — и он сделал резкий жест рукой. — На, гее, вайта! [Ну, идите, живей! (нем.)]
