Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2
Я посмотрел в ту сторону, куда показывала стрелка и приблизительно в двух километрах увидел какие-то бараки, а за бараками гора и больше ничего. Никаких лагерей не видно. Это показалось странным. Сержант каждого осмотрел, также осмотрел все вещи, но ничего не трогал. Затем пошел к танкетке и стал с кем-то говорить по радио. И через несколько минут показал рукой, куда нам ехать, т. е. по направлению стрелки. Я сел в машину, и мы поехали.
Настроение у всех было ужасное. Все молчали. О чем думал каждый из нас, трудно сказать. Я думаю, что все молились. Подъезжаем к баракам. Не доезжая метров десять, на дорогу вышли два солдата с автоматами и сержант, высокий, крупного телосложения с пистолетом на поясе и палкой в руке. Нам показали, куда поставить машину.
Справа от нас барак, перегороженный надвое. Под крышей несколько столов с посудой и человек 20 солдат и офицеров. Это штаб лагеря Вайстенфелд.
Впереди и слева от нас тоже бараки, но закрытые, вероятно, казармы.
Дядя Коля отдал мне ключи от машины: «Ваня, ты распоряжайся», — сказал он. Начали всех строить в шеренгу рядом с бараком. Перед каждым лежали вещи. Два солдата держали автоматы наготове, держа дуло прямо на офицеров. Сержант кричал на меня, чтобы я спешил. Я отдал ключи солдату и машину сразу увезли.
Я с вещами пристроился к левому флангу. Сержант, улыбаясь, показал нам рукой снять пистолеты. Каждый из нас снимал пистолет и передавал ему в руки. Он их бросал в одну кучу. Мне было жаль расстаться со своим пистолетом, который я получил на службе еще в 1942 году. Два солдата унесли пистолеты. Сержант приказал нам раскрыть чемоданы и отойти на два шага назад.
Как только унесли оружие, сержант стал перед шеренгой и что-то крикнул. Но никто из нас не понял, что он хочет. Он крикнул еще раз, но мы стояли по-прежнему. Сержант начал что-то кричать и отвратительно ругаться, но мы тогда этого слова еще не знали… Рассвирепев, он начал каждому палкой поднимать руки вверх. Некоторые офицеры, как протест, не захотели поднимать руки. Сержант начал их лупить палкой по рукам. Наконец, все подняли руки вверх. За всей этой картиной наблюдали офицеры и солдаты в бараке. Некоторые улыбались, а некоторые громко смеялись.
Когда он увидел, что у всех руки были подняты, он начал проверку с правого фланга. Он бросил палку и схватил первого офицера одновременно за обе руки, где ручные часы. Снял часы и бросил их на землю, затем начал его всего ощупывать, по всем карманам и все, что находил, бросал на землю. Наконец, ощупал между ногами. Сделав такой обыск, он начал проверку вещей. Также все вещи вытаскивал из чемодана и рюкзака и бросал на землю. Тогда начал сортировку: одни вещи бросал подальше, а другие рядом с чемоданом. Закончив с одним офицером, он подходил к другому. Такая же процедура: сначала часы, обыск и затем вещи.
Когда сержант проверил третьего офицера, есаул Трошин не выдержал и громко сказал, что они по Женевской конвенции не имеют права это делать. Услышав Трошина, сержант озверел, взял палку в руки и подошел к нему. Начал на него кричать и тыкать ему палкой в нос и грудь. Он покраснел и у него появилась пена на губах. Сержант прикладывал палец к своим губам, давая понять Трошину, чтобы он замолчал.
При таком обращении англичан к нам, мы все увидели, что это предательство. Лагеря здесь не видно, значит, после обыска, нас куда-то повезут. Во время этой проделки, все время держа руки вверх, мы больше не выдерживали. Первые начали опускать руки на голову Вася Ч. и Коля С. Увидев это, сержант схватил папку и давай их лупить по рукам, говоря ругательное слово при этом. Уже прошло 20, если не больше минут, когда он подошел к стоящему рядом со мной Володе М. Мои руки больше не выдерживают, я решил их опустить на голову. Что будет, то будет, пусть бьет, но руки вверх я больше не подниму. Сержант, улыбаясь, злобно посмотрел на меня, но ничего не сказал и не тронул меня. Когда он подходил ко мне, я все же приподнял руки. Из-за растянутого от Таниной руки браслета мои часы упали вниз почти до локтя. Он меня схватил за одну, потом за другую руку, но часов не нащупал. Потом начал проверять мой чемодан и рюкзак, выбросив все, что там находилось. Увидев пистолет и гранату, он снова озверел, кричал что-то, говорил солдатам и офицерам и все время злостно смотрел на меня. Но мне было все равно — мне хотелось как можно скорее опустить руки вниз.
Затем раскрыл коробку, в которой я держал самые дорогие для меня вещи. В ней находились часы, которые я положил, когда Таня мне отдала другие, цепочки, кольца, крестики, разные медальоны и т. д. Это были подарки от мамы, отца, друзей, подруг и сослуживцев. Он бросил коробку на кучу подальше от вещей, которая уже превратилась в пирамиду. У меня были совершенно новые офицерские сапоги, которые я хранил только для парада, я их одевал лишь несколько раз. Он долго крутил их в руках, потом бросил обратно. Наверно не подошли по размеру.
«Обыск» или вернее грабеж закончился, и сержант дал нам знать, что можно опустить руки, собрать остатки вещей, но разговаривать не разрешил. Мы собирали свои вещи молча, и все думали в это время об одном и том же. До какой низости и убожества упала английская армия, да еще королевская гвардия, которая позволяет своим солдатам в присутствии офицеров так грабить и издеваться над офицерами так называемых военнопленных, да еще бывших союзников.
Кто приказал и где это написано, что позволяются такие поступки с офицерами?
Приказали забрать с собой опустевшие чемоданы и другие вещи, повернуться налево и следовать за солдатом с автоматом. Сзади шеренги шел еще один солдат. Я шел первым за солдатом, когда миновали бараки, я увидел с левой стороны проволочное заграждение. Везде солдаты с автоматами, тяжелые пулеметы, вышки, прожектора. Я успел только сказать: «Господи!» Офицеры шли сзади меня с вещами в нескольких шагах друг от друга. Не знаю, почему, но я громко скомандовал: «Равнение налево, господа офицеры!» Кто-то сзади спросил: «Что такое?» Я ответил: «Ловушка, ловушка! Господа офицеры».
Обошли за угол лагеря и повернули в сторону к воротам. В воротах стояло четыре солдата, по два с каждой стороны с автоматами. У меня на душе стало тяжело, напала злость. Как я мог попасть в такую ловушку? Как я мог дать себя так легко обмануть?
Я первым вошел в лагерь, тут же у ворот от злости бросил чемодан, снял рюкзак, накрутил граммофон и поставил пластинку «Грузинский марш». Музыка играла очень громко. Перед каждым входящим офицером нашей группы я становился смирно, брал под козырек и всем говорил: «Добро пожаловать!»
Вся английская охрана, смеясь, наблюдала за этой картиной. Когда вошел последний офицер, я прекратил музыку и пошел к середине лагеря к другим офицерам.
Лагерь был совершенно пустой, мы, благодаря ЗИСу, прибыли в ловушку первые. Лагерь построен треугольником, по углам вышки. Наверху и внизу по одному тяжелому пулемету, рядом большие прожектора. По сторонам тоже пулеметы и десяток солдат с автоматами. С одной стороны ворота упирались в речушку, за которой была гора. В другом углу лагеря был недостроенный барак. В лагере было несколько военных палаток, каждая на 12 человек.
Через несколько часов привели пожилого офицера с усами, он был в чине гауптмана. Осмотревшись, он сказал: «Нет, господа, это не лагерь военнопленных. Я был в румынском, венгерском, немецком лагере для военнопленных, это наш сибирский концентрационный лагерь, в котором я просидел 12 лет. Здесь только одних собак не хватает, здесь, безусловно, были советники НКВД».
К обеду прибыло больше ста человек. Лагерь заполнялся все больше и больше. Некоторые офицеры прибыли со своими женами и вестовыми казаками. Прибыл также и мой друг Коля Быков с женой. Когда я его увидел, как-то стало легче на душе. Через час появилась Таня с мамой, мне стало еще легче. Также появились священники, врачи, сестры милосердия, ветеринарные врачи. Один ветеринарный врач привел с собой семилетнего мальчика-серба. Усташи сожгли целое сербское православное село с населением и скотом. Никто в живых не остался в селе. Отец и мать этого мальчика тоже погибли. Лишь семилетний мальчик чудом остался и, когда казаки пришли в село, они его случайно нашли. Ветеринарный врач забрал его с собой и усыновил.
Офицеры во главе с майором Георгием Дружакиным очень волновались и все спрашивали: «Почему Вади нет?» «Неужели Вадя нас оставил?» «Вадя» был командир 1-го Донского полка, майор Владимир Островский.
Через некоторое время кто-то весело крикнул: «Командир идет!» Мы все повернулись в ту сторону, откуда он шел. Майор Островский, с усами и бородой, богатырского телосложения, шел впереди. Английский солдат с автоматом шел перед ним, а сзади майора шло несколько офицеров-казаков, за тем его вестовой — пожилой казак Иван. Его маленькая собачка (такса) по кличке «Карло Иванович» бегала взад-вперед.
