Марина Чечнева - «Ласточки» над фронтом
Но это было еще не крещение. 24 февраля над переправой нас поймали прожекторы, били зенитки, обстреливали пулеметы. Когда снаряды рвались близко, были видны пучки бурого дыма, раздавался хлопок и еще какой-то неприятный звук — словно у самого уха разрывали материю. Домой вернулись благополучно, пробоины оказались пустяковыми, и мы сумели сделать второй вылет…
Несколько раз мне довелось летать с Женей Рудневой — один из этих полетов остался в памяти на всю жизнь. Цель та же — переправа „Красный Октябрь“. Это длинная земляная дамба среди заболоченной местности, а потом небольшой мостик через р. Протока. Попробуй попади в него с высоты 900 метров да при таком яростном обстреле… Женя не бомбит серийно, для каждой бомбы делаем новый заход. Я уже счет времени потеряла — сколько мы находимся в лучах прожекторов. Только послушно выполняю Женины команды — влево! вправо! — это Женя уводит нас от пулеметных очередей, а сама не свожу глаз с приборов. В кабине светло до рези в глазах.
Наконец отошли от цели, обстрел прекратился. И тут замечаю, что самолет кренит влево. Ночь светлая, лунная. Оглядываю машину слева и справа до хвостового оперения и чувствую, что от волнения сразу замерзла. Через верхнее левое крыло отсвечивает на нижнем лунный зайчик, а в верхнем огромная дыра с торчащими обломками нервюр и обрывками перкаля.
— А как управление? — спрашивает спокойно Женя.
— Действует, — отвечаю, удивляясь про себя, что сохранился трос. На планировании машину еще сильнее повалило влево… Но сели благополучно, хотя с земли поведение самолета и летчицы кое-кому показалось странным. А после посадки обнаружилось — на левой стороне висела вдобавок несорвавшаяся бомба…
Вспоминаю полеты с Женей и думаю, до чего же деликатным, мягким человеком была наша Женечка. Опыт у меня хоть и накопился кое-какой, но при маневрировании под зенитным огнем делаю я все резко: скольжение — до звона натянутых расчалок, потеря высоты — сразу очень большая. Так Женя нет чтобы по-командирски, строго, она тихим голоском, даже нежно будто: „А высоту нельзя так терять…“
Как-то возвращаемся домой с Женей после четвертого вылета. Туман. Очень устали. И вдруг штурман по-переговорному спрашивает:
— Хочешь спою тебе? Только слух у меня неважный…
— Спой, пожалуйста.
И слышу — тихоньким голоском, как-то очень по-домашнему Женя запела:
Ах ты, Нюра моя, Нюра,
Нюточка, Анюточка…
И так тепло стало на душе.
После ухода от цели Женя просит отдать ей управление. С удовольствием передаю, так как меня с каждым полетом все сильнее донимает тупая боль в правом боку. В напряженье полёта я забываю о ней, а как только обстановка успокаивается — боль снова дает о себе знать…
Но вообще-то я уже втянулась в работу, летаю каждую ночь. Боевые вылеты — действительно наша работа, с чувством здорового соревнования. Не успеет самолет приземлиться, как экипаж торопит вооруженцев: „Скорее бомбы!“ Когда в ночь делаем по 5–6 вылетов, с последнего возвращаешься уже на рассвете. Дремота сковывает глаза, на какой-то миг проваливается сознание. Вдруг мерещится, что отказал мотор, — и сон как рукой снимает…»
В жизни все рядом, все перепутано — и горькое, тяжелое, и забавное, веселое. На фронте эти контрасты особенно заметны. Много трудных дней, тяжких потерь было весной сорок третьего. Погибла Люда Масленникова, тяжело ранена Тася Фокина — девушки, вместе с которыми Клопкова прибыла в полк. Но один полет в апреле Люся вспоминает с улыбкой.
— Полетите в Армавир, сдадите машину в ремонт. А когда будет готова очередная машина, пригоните ее в полк, — дала Клопковой задание командир полка. — Только учтите, синоптики дали прогноз — ветер в Армавире до пятнадцати метров в секунду. Когда будет готова машина, позвоните им по телефону, проконсультируйтесь еще раз.
На аэродроме у машины суетилась Рая Харитонова, механик. Она должна была лететь с Клопковой.
— Машина готова, — доложила Рая.
В штабе по телефону метеослужбы подробно информировали Люсю о погоде по маршруту и в пункте посадки и заключили вопросом:
— А кто летит? Летчик хороший?
— Да, — ответила Люся, но видимо, это «да» звучало не совсем уверенно.
— А какое у вас звание?
— Гвардии красноармеец! — вздрогнул от обиды девичий голос. — Командир знает, кого посылать! Спасибо за консультацию, — сердито закончила разговор Люся и с горящими щеками побежала к самолету.
Половину маршрута прошли нормально. Внизу знакомые с детства места станицы Белореченская, Дондуковская, Курганская. А вот и разъезд Чамлык, здесь в 1937 году похоронен папа. «Сохранилась ли могила?» — подумала Люся, и вдруг на очки ей шлепнулось что-то черное, растекаясь по стеклу. Сдернула очки, а Рая сзади похлопывает по плечу (переговорный аппарат сняли в надежде, что в мастерских новый поставят) и показывает на самолет впереди справа — весь фюзеляж покрыт черной маслянистой жидкостью. Еще не успев осмыслить, Люся взглянула на приборы — температура и давление масла в норме. Но насколько хватит масла? Впереди еще 28 километров.
Долетели. А когда на земле девушек встретили техники, раздался хохот:
— Ай да камуфляж! И как это вы сумели так выкраситься?
Девушки глянули друг на друга и тоже рассмеялись — лица, комбинезоны все было забрызгано черными пятнами. О самолете и говорить нечего.
— Эх, сестрички, идите вон к тому вагончику, там вода горячая, смывайте свою маскировку. А комбинезоны оставьте, мы их бензинчиком отмоем…
Апрель был очень напряженным — летали много и результативно, на Крымскую и Новороссийск, делая по 5–6 вылетов в ночь. В экипаж Клопковой назначили Галю Докутович, штурмана опытного, ветерана полка. Первые дни Люся чувствовала себя неуверенно. Ей казалось — Галя недовольна, что ей приходится летать с новичком, ведь она штурман звена. Но экипаж быстро сроднился. У Гали Люся многому научилась, очень привязалась к своему штурману и страшно расстроилась, когда спустя некоторое время Докутович вернулась к Ире Себровой. О том, как Галя относилась к своему молодому летчику (три месяца на фронте не шли ни в какое сравнение с годом военной жизни, какой был за спиной у Докутович, — война меняет масштабы времени), Люся узнала уже после гибели Гали из ее дневника.
«14 апреля 1943 г. Теперь я вновь в первой эскадрилье, штурман звена. А и звено у меня! Командира нет (значит, и летчика у меня нет пока что), Марта Сыртланова с Полинкой и временно Люся Клопкова — мой эрзац-экипаж…
17 мая. Летаем с Люсей Клопковой, хорошо слетались, без слов понимаем друг друга. И нас как эффективно работающий экипаж не хотят разлучать, хоть мне давно уже пора летать со своим командиром — Ирой Себровой…
2 июня. Вчера Люсе Клопковой вручали орден Боевого Красного Знамени. И хоть есть у нее теперь свой штатный штурман, я сама прикрепила ей орден. Что ни говори, а Люся — мой самый любимый летчик!»
Докутович и Клопкова сделали вместе больше восьмидесяти вылетов. Многому научилась Люся у Гали, но, наверно, самый главный урок она получила уже после Галиной гибели. Мало кто из нас понимал при жизни Докутович, какие физические страдания приходилось ей терпеть. Об этом мы узнали из ее дневника. И Люся, глубоко переживавшая смерть подруги, чувствовала себя вдобавок виноватой — ведь в длительных полетах она, уставшая от постоянных болей в боку, на обратном пути передавала управление самолетом своему штурману. Теперь она мучилась запоздалым сознанием вины. Но самой Люсе предстояло долго и жестоко страдать от болей, которые со временем становились все сильнее…
После Гали Докутович штурманом в экипаж Клопковой была назначена Женя Гламаздина. Теперь уже сама Люся учила молодого штурмана, делилась накопленным опытом. Не все шло гладко. Как-то в полете на станицу Курганскую девушки попали в переделку.
Едва дошли до цели и Женя сбросила бомбы, как перед самолетом встала стена плотного огня. Летчица, бросая машину из стороны в сторону, пыталась уйти от пулеметных трасс. В тот же миг вспыхнули прожекторы. Один из них ухватил самолет, затем второй, и вот «ласточка» в их цепких объятиях. Яркий свет нестерпимо слепит глаза, Клопкова, низко пригнувшись к приборной доске, чтобы спрятаться от резкого света, выполняет команды штурмана.
— Подверни влево! Еще влево! Вправо… Чуть правей!
Кажется, прошла вечность. Прищурив глаза, Люся глянула на часы и ужаснулась: уже семь минут самолет болтался в лучах прожекторов! Осторожно глянув за борт, она похолодела — все эти долгие семь минут они находились над центром Курганской. Неопытный штурман лишь уводила самолет от очередной трассы… Чтобы оторваться от зениток и прожекторов, Клопкова взяла курс на лиман. Уйдя от обстрела, повернула в сторону аэродрома.
