Канта Ибрагимов - Аврора. Канта Ибрагимов (rukavkaz.ru)
— У-у, — выдал генерал. — «Мужчины, патриоты, ополченцы и защитники Родины» — это позапрошлый век и осталось только в легендах. А ныне, в век глобализации, есть международный терроризм, а есть международная группировка войск и спецслужб.
— Какая у вас терминология?!
— Другой ныне нет. Герои теперь не нужны, Родины тоже нет, есть корпорации и компании, как наша, которым мы служим. И терминология проста: террор — антитеррор, а патриот, защитник Отечества — слова ругательные.
— Какой ужас!
— Ужас в другом, что это жернова террора и антитеррора находятся, в принципе, в одних руках, одно руководство или правительство.
— А это гуманно? — удивлен Цанаев.
— По их мнению — да. Один Бог над землей, правительство на земле. Соответственно, один закон, одна валюта, один язык, одна армия — словом, никаких барьеров, никаких границ, никаких традиций, наций, истории. А мораль одна — она прописана в Библии, как Вавилонская башня. Но кто сегодня святые писания читает, а читая, понимает? В общем, идем к тому, что каждый индивидуум, а не человек, будет под колпаком и про всех все будет известно.
— А телефон Таусовой неизвестен? — Цанаев о своем.
— М-да, — генерал задумался. — кажется мне, что ваша Таусова уже попала в эти жернова.
— Аврора не террористка, — заявил Цанаев.
— А я это и не сказал, — спокоен Самойлов. — Просто сами, как ученый, подумайте. Просто чеченец — уже ненормально. А с фамилией Таусов? Зачем изобретать велосипед? Уже раскрученный бренд — Та-усовы-чеченцы-террористы или потенциальные террористы. Это уже диагноз: чеченец — не совсем хорошо! То есть совсем нехорошо.
— Аврора не террористка! — чуть ли не закричал профессор, а Самойлов также спокойно говорит:
— Я тоже в этом уверен. Но ведь террористы и террористки нужны.
— Я это уже слышал — «в мире есть спрос на терроризм».
— Верно. И Таусова, наверняка, уже давно в разработке. И никто не удивится, когда ее братьев покажут и прокомментируют их деятельность в нужном им ракурсе.
— Не может быть, — потрясен Цанаев.
— Может, — уверен генерал. — Одно то, что в Европе, где все про всех известно и телефон общедоступен, а телефон Таусовой — секрет, уже о многом говорит.
— Нет, — возражает Цанаев. — Просто после неких событий она боится общения, боится Бидаева…
— Бидаев — пешка, мелюзга, — перебил генерал, — рядовой исполнитель, у которого одна цель — деньги!.. А вот Таусова в жерновах, как в сетях. У нее много болевых точек — братья, племянник, свое непоколебимое мировоззрение. На эти точки давят, и она действует бессознательно, неосознанно. Но ею уже манипулируют. И то, что она скрывается от всех, на руку борцам антитеррора. Они уж знают ее телефон и, как говорится, ведут.
— Куда «ведут»? — вскрикнул Цанаев. — Что делать?
— Что делать? Не знаю… знаю, что раз спецслужбы дали строку — связь с терроризмом, значит, она под колпаком всех спецслужб, и телефон они ее знают. В благополучной Европе это не просто диагноз, это почти приговор. Они свой мир берегут. А ей вид на жительство не дадут. В России Бидаев и его команда от нее более не отстанут. Вариант только один: купить в Норвегии дом, да любое жилье, машину и прочее — тогда обеспечена. А обеспеченный человек вряд ли станет террористом. Ведь террорист — это от безысходности и нищеты.
— Впервые жалею, что не богат, — высказал Цанаев, — ей бы помог.
— Таусовой помочь может только Таусова, — категоричен генерал. — Как говорится: спасение утопающих — дело рук самих утопающих. И она правильно делает, что не тащит в этот омут и вас.
— Она пытливый ученый, и эту работу она мне дала.
— Я знаю. Но это в прошлом. А сейчас не забывайте о семье, детях и где вы работаете, сколько получаете.
— Я люблю ее, — прошептал Цанаев.
— У-у, — выдал по привычке генерал. — Этот диагноз пройдет. Хотя, где-то завидую вам, — он встал. — А как специалист в этой области, дам вам совет. Она, видимо, тоже очень любит вас и чисто интуитивно отстранилась, оберегая вас. Так что сторонитесь ее, любой контакт может пагубно сказаться для вас и для нее.
Цанаев об этом с болью думал, ничего не понимал. А у них в семье опять «ЧП»: вновь к их сыну, который только выписался из больницы, хотели было какие-то отморозки пристать, он чудом спасся — в корпус вуза забежать успел.
Жена плачет, боится. Цанаев нервный, за единственного сына переживает и сам ждет подвоха со всех сторон. А тут как-то с работы вышел, его по фамилии из какого-то черного джипа окрикнули: Федоров водительское окно приспустил, ему карточку протягивает, улыбается.
— Что это такое? — встревожился Цанаев.
— Вам в благодарность подарок — телефон Авроры, вы ведь просили.
И пока профессор что-либо сообразил, машина умчалась, а он в сгустившихся сумерках долго разглядывал номер — точно, код Норвегии.
Можно было вернуться в кабинет или дойти до дома, да он не хотел, чтобы кто-то услышал, хотя, наверняка, подслушивают. Ему на все плевать, он хочет, очень хочет ее голос услышать. Торопливо углубился в ближайший сквер, где потише, дрожайшей рукой набрал номер:
— Аврора! Аврора! — в тревожной радости закричал он. — Не бросай. Умоляю тебя!
А она очень строго:
— Гал Аладович, кто вам дал мой номер?
— Неважно.
— Этот дерьмо Бидаев?
— Нет. Федоров.
— А за что?
— В знак какой-то благодарности.
— Хм, за то, что вы заявление из суда отозвали. Что вы так этого Бидаева боитесь?!
— Ни за что, Аврора. Ни за что мы заявление не отзовем. Хотя, хотя, ты знаешь, Аврора, дважды на сына покушались.
— Ну и что? Дайте сыну нож, купите пистолет и кто подойдет — в лоб. Самооборона.
— Ты что, Аврора?! Мы ведь интеллигентная семья.
— Простите, Гал Аладович, — ее голос смягчился. — Зачем вам эти проблемы? Правильно, что заявление забрали.
— Да не забрали мы заявление, — она молчит. — Как ты?.. Только не отключай. Я прошу тебя. Я люблю тебя, Аврора! Очень, очень люблю! Я не могу без тебя. Скажи хоть слово, — он слышит, он чувствует, что она плачет. — Аврора, Аврора! — закричал уже в отключенный телефон.
Еще с десяток раз он этот номер набирал — «вне зоны». Хмурым он пришел домой, а жена у дверей:
— Что-то сын задерживается.
— Что ты о нем печешься? — заорал муж. — Взрослый дылда, двадцать лет. Дадим нож, пистолет — пусть стреляет всех, кто приблизится.
— Ты что несешь?! — возмутилась жена. — Какой пистолет?! Все. Я заявление забрала.
— Что? — застыл на месте потрясенный профессор.
— Что слышал, — отвечает жена. — Ты одного в утробе потерял. Этот единственный, и больше не будет. И я не хочу, чтобы Цанаевы, как Таусовы, были истреблены. Мне героев и патриотов не надо, мне живые дети нужны!
* * *Как-то незаметно наступила весна. И жизнь Цанаева, как он сам любил говорить, устаканилась. По крайней мере, в семье, вокруг семьи и у него, вроде, все спокойно. Однако это внешнее спокойствие — внутри профессора все кипит и бурлит. Уж кто-кто, а он сам знает, что повел себя неправильно, не по-мужски и, как Аврора определила бы, недостойно. Не смог ударить по столу кулаком, стать хозяином в семье. А когда жена заявление из суда забрала, то получилось, так оно, наверное, и есть, что он тоже Бидаева испугался.
Конечно, можно было бы вновь заявление подать, делопроизводство восстановить, да как пояснил адвокат — в одну реку дважды не входят… Стыдно, стыдно ему перед Авророй. И если мог бы он с нею хоть раз, хотя бы по телефону, поговорить, то он ей многое объяснил бы, и она, может быть, его поняла бы, простила бы и, может быть, по-прежнему стала бы уважать, если не любить. А любит ли он по-прежнему Аврору? Конечно, любит; но не по-прежнему, когда была непонятная для его возраста страсть, чувственность, сила. А теперь как-то иначе — нежнее, теплее, с тревогой и заботой, с давящим пониманием, что все позади, и с искрой надежды, что все впереди, — это лишь после смерти… И тогда накатывает такая тоска, как черная-черная, тяжелая, грозовая туча, и тогда внутри него разыгрывается такая буря, порою ураган, что он даже внешне, даже цветом лица, рук и ногтей темнеет, становится пунцово-фиолетовым. И тогда коллеги по работе и дома спрашивают: «Что с ним? Нормально?» А он отвечает: «Нормально, все хорошо». Хотя понимает, что это шторм, душа кипит, ему воздуха, кислорода не хватает. И он знает, что врачи назовут все это «сердечная недостаточность», но он-то знает, что это душевная недостаточность. Ему недостает ее, ему она очень и очень нужна. И порою становится так тоскливо, так одиноко и уныло, что жить невмоготу. И в этот момент он вспоминает Аврору: а как одиноко ей?! У нее-то никого нет, и при том, за ней пристально следят. Террористкой обозвали, почти нарекли.
От этих мыслей Цанаеву становится тошно, невыносимо. А главное, он Авроре ничем не может помочь. А когда мог — не сделал, Бидаева не засудил, хотя бы начал процесс. А так он трус, не боец. После таких мыслей ему хочется умереть, хотя бы напиться, забыться. И он не раз уже посещал винно-водочный магазин. И даже как-то купил и водку, и сигареты, и закуску. Однако, курить не смог — легкие не те, а пить и вовсе не посмел: вдруг Аврора позвонит, а он пьяный. Ведь она все видит, все чувствует, всегда рядом. А потому он выбрасывает пакет и идет в мечеть, молится, долго и прилежно молится. И не замаливает свои грехи, о себе он не думает. Он молится за свою семью, и Аврора — его семья. Он молится за детей, и тот ребеночек-мальчик, что в утробе умер, тоже его дитя, и за него молится. Только это помогает ему, хоть как-то успокаивает и спасает его. После этого он сосредотачивается, и тогда в жизни у него остается лишь одно удовольствие — наука. Он любит свою работу, ценит, потому что лично Аврора рекомендовала его сюда. И на работе уважают его и его труд. Уже не на год, а на три года продлили с ним контракт. Были премиальные. И Цанаев понимает, что это дань его труду — с девяти до девяти он порою на работе. И ныне специалистов почти нет. Старые состарились, а молодые, талантливые — за бугор: там и зарплата, и оборудование, и перспектива, и внимание, и поддержка общества и государства.
