Герман Матвеев - Тарантул
— Чего ты? Пу-усти-и! — плаксиво закричал Ляпа.
— Тихо, тихо. Не надо вырываться. Мы же с тобой старые знакомые, — сказал мужчина, снимая очки.
Ванька сразу узнал сотрудника уголовного розыска, который дважды его допрашивал по подозрению, но отпускал за отсутствием улик.
Леньку держал другой, молодой, и так крепко, что тот не мог выговорить ни слова, а когда воротник, душивший его, ослаб, разговаривать было незачем.
— Вот паразиты. Зимой из-за таких мерзавцев люди гибли, — сказал кто-то из очереди.
— Откуда они только берутся?
— Родители виноваты. Распускают.
— Держите крепче, а то убегут, — предупредила высокая женщина.
Карточки вернули владелице, а воров увели в кабинет директора магазина.
Молодой человек в коричневом пальто позвонил по телефону.
— Алло! Давайте машину. Двоих задержали. Он сообщил адрес и повесил трубку. Воры с тревогой переглянулись. Обычно если задерживали, то уводили в ближайшее отделение милиции. Вызов машины ничего хорошего не предвещал.
— Ну что, детишки, присмирели? — насмешливо сказал пожилой мужчина. — Допрыгались. Тебя как величают? Ленька Перец? Давно мы к тебе присматриваемся.
— Ну да?
— А ты думал как? Собирался до старости спокойно и тихо воровством промышлять? Нет, шалишь! Все до поры до времени. Мы думали, что за ум возьмёшься, бросишь грязное дело…
— Я только первый раз… Карточку потерял… — захныкал Ленька. — У меня, дяденька, дома мать больная…
— Неужели? Ну поплачь, поплачь. Может быть, и разжалобишь. Я ведь добрый… — все так же насмешливо говорил сотрудник уголовного розыска. — Ваня Ляпа помнит меня. Два раза клялся, что бросит воровать, учиться пойдёт в ремесленное училище. Наверное, и сейчас пошёл бы? А?.. Пойдёшь?
— Пойду, — угрюмо сказал Ваня Ляпа.
— Как только со мной встретится, так сейчас же учиться хочет, а как отпустишь, так опять за своё…
Молодая женщина, заменявшая директора магазина, писала отчёт и с любопытством поглядывала на пойманных.
— Дяденька, а вы нас выпустите? — плаксиво спросил Ленька.
— Обязательно выпустим.
— Скоро?
— А уж это суд решит.
— А как суд решит?
— Этого я не знаю. Решит, как полагается. Что заработали, то и получите.
— Сто шестьдесят вторая статья, — сказал Ляпа, — Два года.
— А в военное время, может, и прибавят.
— Дяденька, а как бы мамке сообщить, чтобы передачу принесла?
— Догадается, принесёт.
— Можете по телефону позвонить, — неожиданно разрешил молодой.
— А можно?
— Раз говорят, — значит, можно, — подтвердил и пожилой.
Женщина молча передвинула телефон в сторону Леньки, на край стола.
— Кому позвонить? — спросил шёпотом Ленька.
— Звони Чинарику, — сквозь зубы ответил Ляпа.
— А какой у неё телефон?
Ляпа назвал номер телефона магазина, где работала Тося.
— Позовите, пожалуйста, Тосю к телефону. Очень срочное дело, — сказал Ленька и стал ждать. — Тося? Это Ленька говорит. Взяли нас с Ляпой. Попались на месте. Крышка… Нечего толковать, теперь уж скоро вас не выпустят. Долго не увидимся. До свиданья.
Пожилой мужчина засмеялся.
— Давно бы так, — сказал он, когда Ленька повесил трубку. — Своим языком заговорил… А то плакать.
Ленька молчал. Было странно, что их сразу же не отвели в отделение милиций и разрешили позвонить по телефону.
Скоро пришла машина и увезла обоих…
* * *Своё обещание «поднажать» бригада моряков выполнила раньше, чем сама ожидала. На четвёртый день к двенадцати часам работу закончили, и аварийная станция снова была готова подавать воду городу.
До темноты ещё оставалось много времени. Миша заторопился. Можно успеть съездить домой и повидать сестрёнку. Он передал свой талон на обед Сысоеву и пошёл на судно. Николай Васильевич только что пришёл с завода. Получив его разрешение, Миша наскоро переоделся, захватил узел с Люсиным «обмундированием» и пошёл к трамваю.
Дома Миша не был почти неделю. Когда он повернул ключ и открыл пустую квартиру, первым, что бросилось ему в глаза на полу за дверью, был белый конверт. «Вероятно, чьё-то письмо по ошибке опустили в почтовую щель, — подумал он, но, когда прошёл в комнату и взглянул на конверт, сердце его сжалось до боли. — Письмо от отца! Он жив! Папа нашёлся!»
Миша бросил узел на кровать, сел к окну и торопливо разорвал конверт. Письмо было написано карандашом, неровными буквами.
«Здравствуйте, мои дорогие! Живы ли вы? Душа у меня кровью обливается, когда про вас думаю. Такие страшные вести про город родной приходят. Окружили Ленинград со всех сторон и хотят задушить… Писал вам несколько раз, но ответа не получал. Не сдавайтесь, Даша. Не сломить фашистам русского народа, никогда не поставить нас на колени! Про себя могу сказать, что я все время на фронте. Два раза имел ранение и сейчас только что выписался из госпиталя и отправляюсь на фронт. Будем драться. Если живой останусь, с победой вернусь…
Пишу и не знаю, живы ли вы. Мишутка, сынок, наверно, большой, не узнать… Пускай не балует, пускай матери помогает. Тяжёлое испытание нам послала судьба. Зато потом легче станет. Моряком, скажи, будет непременно. В том ему моё слово.
Люсенька выросла, наверно, и забыла меня. Крепитесь, мои родные, как бы тяжело ни было. Пережить надо. Надеюсь на людей, что помогут вам. Сходи, Даша, на завод, в партийный комитет…»
Дальше следовали наказы, к кому обратиться за помощью, кому передать приветы. Отец не знал, что завод давно переехал на Урал. В конце письма стоял номер полевой почты.
Миша держал перед глазами листок бумаги и часто мигал. Крупные слезы катились у него по щекам.
«Папа жив!» — эта мысль согрела необыкновенным теплом его душу. Он почувствовал себя снова мальчишкой. Свалилась какая-то тяжесть, которую он таскал на своих плечах после смерти матери, и Миша готов был крикнуть изо всей силы, так, чтобы услышал отец: «Я жив, папа! Я не балую! Я работаю!.. Бей фашистов крепче и вернись поскорей!.. А мы здесь им дадим как следует…»
Миша долго сидел у окна. Потом принёс бумагу, перо, чернильницу. Чернила высохли. Пришлось писать карандашом.
«Здравствуй, папа! Сообщаю тебе, что мы с Люсей живы и здоровы, а мама погибла от немецкой бомбы в прошлом году. Квартира наша в порядке, и ни одного снаряда не попало. Даже стекла целы. Люсю я устроил в детский сад, в который сам ходил, на Пушкарской улице, и там она живёт неплохо. Немцы нам все равно ничего не сделают, потому что город обороняют все ленинградцы. Мы не сдадимся. А что они стреляют. так мы не боимся. Я работаю юнгой, а скоро буду механиком, когда кончу учиться. А баловать мне некогда, потому что все время при деле нахожусь. Сегодня мы починяли на „Волхове“ водопроводные трубы, и нас похвалили за хорошую работу. Про нас ты не беспокойся, а бей фашистов и вернись домой живой и здоровый. Ты все думаешь, что я маленький, а я уже вырос и могу жить не хуже других. О Люсе я сам забочусь, а завод переехал на Большую землю, и здесь никого не осталось…»
Единственным желанием Миши было успокоить отца, ободрить. Хотелось написать много, но он вспомнил, что ему опять надо идти к ворам. На улице темнело. Закончив письмо, он запечатал его, написал адрес и сунул в карман. К Люсе идти было уже поздно. «Завтра схожу», — решил мальчик и вышел из дому.
* * *Настроение в квартире Кренделя было подавленное. Тося ещё днём успела сообщить, что Леньку Перца и Ваню Ляпу посадили в тюрьму. Конечно, они не выдадут своих соучастников, но было жалко потерять надёжных друзей. Исчезновению Пашки не придавали большого значения. Он был новичком и не успел Прочно войти в шайку.
Миша, наполненный радостью и не понимая общего настроения, весело поздоровался со всеми.
— Ты чему обрадовался? — мрачно спросил его атаман.
— Так, ничего особенного.
— Что я, не вижу, что ли?
— Письмо от отца получил. Думал, что убили, а он живой, — сказал Миша.
— Письмо от отца? Тоже радость! Пора привыкать своим умом жить.
— Так я живу своим умом… У других не занимаю.
— Знаешь новость? — Какую?
— Ленька с Ваней попались.
— Как попались? — с недоумением спросил Миша, не поняв, о чем идёт речь.
— Ну, попались… Что ты, не понимаешь? Посадили в уголовку, Эта новость заставила мальчика насторожиться. Не об этом ли предупреждал его утром Бураков? Миша Сразу перестроился на другой лад.
— Надо выручать, — озабоченно сказал он.
— Не так просто… А ты пойдёшь, если надо будет?
— Понятно, пойду.
Крендель хлопнул Мишу по плечу.
— Этот свой в доску, Жора.