Юрий Туманов - Буйвол, бедный Буйвол
Глаза его, обычно узкие и приветливые, ярко светились злобой и были круглыми, как у совы.
— Ня дам! — еще раз крикнул он во всю мочь и крестом раскинул руки. — Ня допущу!
А на большее сил не хватило. Ни стоять, ни идти, ни кричать. Цепляясь за колючие ветки, он рухнул там же у входа, просипев уже обычным своим голосом:
— Ня дам. Буйвола ня дам. Ня подходи!
И потерял сознание.
— Как же, ня дашь, — бурчали ездовые, его односельчане, перенося Ермошкина обратно в соседний шалаш, где он в последние дни лежал на попоне, не поднимаясь. — И как только услышал? Откуда сил взял подняться?
А Ермошкин, очнувшись, только шептал:
— Буйвол. Бедный Буйвол…
Даже рукой шевельнуть не мог.
* * *С утра, еще раз обходя огневые позиции, карабкаясь на высоту двести сорок восемь шесть, пересчитывая тех, кто еще в силе, кого не так уж задавил голод, Железняков беспрерывно думал о тех, кого пошлет на операцию »Буйвол».
Нужны десять человек. Пятая часть огневиков. А откуда их взять?
Ясно, что тыловую группу старшины посылать нельзя. Хотя хозяйственные, ловкие, мужики, несмотря на свой преклонный возраст, очень бы пригодились.
Первый же вопрос, что в штабе полка, что в прокуратуре, сразу все поставил бы на свои места.
Зачем тыловики пришли на передовую? Что им здесь делать за четыре километра от лошадей, обозного имущества и хозяйства? Кто приказал им прибыть на Красную Горку?
Вообще ни к чему были все вчерашние разговоры в лесу: никто оттуда не будет участвовать в операции, а знать о ней уже знают они все.
Еще ничего не сделано, а уже ошибка на ошибке.
И это еще далеко до ответов на сложные, профессионально закрученные вопросы следователя. Где им, мужикам из глухих мордовских деревень, тягаться с юристами! Лучше бы им ничего не знать.
Но знают. И это очень плохо. Можно подвести под расстрел не одного комбата, а и других участников операции, когда их поименуют соучастниками.
Железняков и для себя не хотел такой судьбы, но готов был собою рискнуть для всех. Не может он допустить, чтоб его батарейцы умерли от голода. Но невозможно допустить и суд трибунала для десятерых. Нельзя действовать в тайне, понимая, что это не тайна вовсе.
На Красной Горке и высоте двести сорок восемь ноль позиции трех орудий. Половина батареи. Отсюда он и возьмет десятерых. Вторая половина батареи и знать ничего не будет.
Он несколько раз проходит по обрыву над Перекшей вдоль домов Красной Горки, до оврага перед высотой двести сорок восемь ноль, и поворачивает обратно.
Еще одна ошибка. Когда послезавтра будет просвечиваться каждый его шаг, сразу выяснится, что никогда до этого он не бродил без дела по деревне .
Но повезло: навстречу ему, опираясь на палку вышел Федя Листратов. Комбат два. Герой полка, тот, что вдвоем с Новичонком отбил четыре атаки немецкого батальона на деревню Проходы в феврале при прорыве десанта на Варшавку. Где б он ни появился, на него оглядываются. Понятно, и сейчас на него смотрят и высота двести сорок восемь ноль, и Красная Горка.
Идет, хромает. Плохо зажила рана, полученная в июльских приграничных боях. И январская, здешняя, тоже. Все знает о нем Железняков. Да и Листратов о нем тоже. Почти не осталось в полку тех, кто был в нем с Базарного Сызгана, с дней формирования. На полгода боев только и хватило тех, кто был в самом первом из них. В десанте вообще от полка осталось только двенадцать человек, да уцелели те, кто был ранен до этого.
— О, Витя, как жив со своей «Прощай, Родина»?
«Прощай Родина» — фронтовая кличка противотанковых пушек, которыми приходится стрелять с таких позиций и по таким целям, что шансы на жизнь в орудийных расчетах втрое меньше, чем даже у пехоты.
Но шансы шансами, а выучка, хватка и опыт тоже стоят немало. Шансов выжить нет, а в батарее Железнякова за полгода ни одного убитого, чем горд он и счастлив.
— Тебя ищу с утра, Федя.
Подтвердит, коль придется объяснять, зачем бродил по Красной Горке.
Но это послезавтра. А сегодня липшее раздражение. Ну, что он даже другу врет, что крутится, как уж!
— Не можешь чем поделиться с батареей? Хоть по полсухаря?
Чего спрашивает, чего спрашивает? Каждый сухарь, попадающий сегодня в полк, на виду у всех командиров подразделения. Каждый. Нет в полку неизвестных сухарей.
Мрачно смотрит командир батальона. Для батареи, которую он в каждом бою просит о помощи, для Виктора Железнякова, отдал бы он все. Сколько людей сохранил ему огонь противотанкистов. Все отдал бы им, все, да нет ничего в батальоне.
— Фельдшер говорит, пятеро бойцов умрут сегодня от голода.
Вот он, ответ. Куда уж яснее.
— А в полк отправить, в медсанбат?
Не отвечает Листратов на бессмысленные вопросы. Оба понимают, что от медицины здесь толка нет и не будет. Не лекарства нужны, а хлеб, крупа, мясо, картошка. В окрестных полях батальоны давно уже вырыли перезимовавший в земле и сгнивший весною картофель. Вырыли, отмыли, отжали, а из получившегося крахмала наделали лепешек и съели.
— У тебя как, Витя?
— Трое, пожалуй. Не сегодня–завтра.
Листратов на этой неделе похоронил на Красной Горке четверых. Удивляется. Самые здоровые были. Самые выносливые. Как их свалило, не понять.
— Эх, — скрипит он зубами, — пострелял бы я тыловиков к чертовой матери. Умудрились, гады, фронт без хлеба оставить!
Не до мяса ему, не до каши, командиру стрелкового батальона. Хлеба бы. Красноармейцев бы сохранить. Был бы хлеб, выжили б, продержались.
— Стреляют! — вскипает Железняков. — Говорят, какой‑то кавказец лупит там в тылу направо и налево. Толку что?
— Лошади сдохли! — заходится в гневе Листратов. — Не дали прирезать. Людей бы спасли. Неужто не понимают, остолопы?
Оба еще некоторое время возбужденно кричат друг другу какие‑то верные, но бесцельные слова. Со стороны кажется, они вот-вот подерутся. Но им не на ком сорвать зло и через некоторое время говорить уже не о чем. Потому что ни о чем другом они сейчас говорить не могут.
— Неужто и у тебя трое? — еще раз сокрушается Листратов и виновато жмет ему руку. — Прости, Витя, ничем сегодня выручить не могу.
Железняков понимает, чем угнетен сейчас комбат–два. Десяток дней назад, когда в батарее еще был кое-какой запас, делился с ним противотанкист. Много ли, мало, а котелка четыре с каким‑то варевом посылал ему и тем помог продержаться по сей день.
А в нынешнюю ночь разведчики батальона, знает батарея, лазили к немцам и наверняка приволокли что‑нибудь из еды.
Видимо, Листратов не удержался, съел с утра либо хлеба кусок, либо мяса дольку, больше‑то вряд ли досталось, но поэтому и трудно сейчас смотреть на совсем голодного друга.
Опять один идет Железняков по Красной Горке, продолжает свои тяжкие расчеты.
Буйвол будет внизу у реки. На гребне высоты, в полутора километрах от него, окопы пехота. Голодающие стрелки, конечно, будут смотреть только на коня да надеяться, что прилетит немецкий снаряд и завалит его.
Сколько их там, живых, на двести сорок восемь ноль?
Человек двести — двести пятьдесят. Значит, двести пятьдесят свидетелей. И видеть они должны только то, что нужно.. И рассказывать тоже. И лучше бы был взрыв, а не пуля. Но не из пушки же бить Буйвола.
А откуда стрелять?
Лучше всего из‑за реки, с крутого лесного обрыва.
И этого нельзя, пуля должна прилететь со стороны немцев.
И пролететь там, где она может пролететь. С высот бы над оврагом. Но там огневые станковых пулеметов батальона.
Как, оказывается, много мест, откуда можно бить по противнику, и как мало позиций для незаметного выстрела по Буйволу!
Но хватит болтаться по деревне, хватит!
И вопросы, вопросы, вопросы. Каждому, кто будет рубить коня.
Откуда ты взял топор?
А действительно, откуда? Почему он, почему они все, если специально не готовились к этому, оказались около подстреленного Буйвола. Не ходили же они всегда с топорами.
Куда понес мясо?
Где взял ведро?
Тем более десять ведер. В двух Буйвола не унесешь. Значит, ведро — тоже улика. Ведер не должно быть.
А где должен быть он, комбат? У реки ему делать нечего. Сразу будет ясно, что пришел специально, чтобы все организовать. Вот и подставился. Вот и все наружу.
Но разве можно бросить людей одних, вроде бы сам ты в стороне, ни в чем не виноват, а они, рядовые, сами… Не годится этак‑то.
А как годится?
Как, как! Рисковать надо вместе с ними. В бою все вместе и здесь должны быть вместе.
Приказывать ничего нельзя. Учить отвечать на вопросы тоже.
Или можно? Просто нельзя без этого. Только все должно быть просто, бесхитростно, чтобы деревенские ребята не запутались в словах.
* * *Еще в темноте, перед рассветом, старшине оседлали Буйвола. Ездовые, притащившие последние четыре лотка с осколочными снарядами, хранившиеся в орудийных передках, кто как мог попрощался с конем. Его похлопывали, гладили, подносили распаренные в кипятке веточки.
