Владимир Возовиков - Тайфун
— Товарищ лейтенант, мы готовы в путь, — тихо сказал Денисов. — А погони-то нет.
— Да, похоже. — Дагаев оттолкнулся палками, скользнул за деревья, выводя группу в открытую долину, где идти было легче. В лесу совсем потемнело, небо опустилось до самых вершин. В ровном гудении тайги теперь слышалась открытая угроза.
Разведчики не прошли и полверсты к ручью, когда повалил снег. Он обрушился шелестящей лавиной, крупный и рыхлый, и сразу заполнил окрестное пространство: исчез не только черный гребень лесистого хребта на противоположном краю долины, исчез и склон, вдоль которого шли разведчики, — белая шевелящаяся тьма сливалась на расстоянии вытянутой руки. Ослепленный Дагаев снова остановился, и Воронов почти налетел на него. Несколько минут разведчики стояли молча, плотной группой, слушая странный живой шорох падающего снега; казалось, бесчисленное множество уродливых существ толчется вокруг на мягких тоненьких лапках. Дагаев ждал ветра, и ветер дунул — вроде бы со всех сторон сразу, смешал, закружил белую тьму, однако теперь в разрывах ее по временам проглядывала справа черная стена лесистого склона и, хотя с трудом, различался снег под ногами.
— Брегвадзе, дайте шнур! — распорядился Дагаев. Двадцатиметровый шнур соединил пояса всех пятерых.
— Як караси на кукане, — пошутил Нехай. — Колы попадемо в уху, так усей громадой — гарный улов буде.
Никто не отозвался, даже Воронов промолчал, обескураженный крайней мерой предосторожности. Дагаев снова двинулся вперед, ориентируясь по гулу близких кедров, но постепенно их гул растворился в свисте и завывании пурги. Он понял, что группа вышла в точку, где горный склон отгибается к югу, отсюда следовало держать ближе к середине долины, к ручью, по которому теперь во избежание лишнего риска он решил выйти на место сбора… Остановился он, лишь когда убедился, что с ручьем они разминулись. Поднес к лицу руку с компасом. Бледная зеленоватая стрелка, качнувшись, задрожала, указывая север, и Дагаев чертыхнулся про себя: оказывается, группа изрядно сбилась с рассчитанного им направления, а вот когда сбилась — на последних шагах или сразу, как дохнула пурга, — лейтенант сказать не мог… Или врет компас?..
Дагаев вырос в городе, по, солдатский сын и внук, он еще с детства наслышался, что человек, потерявший ориентиры в лесу, пустыне или метельной степи, может часами кружить на малом пятачке, уверенный в том, что идет прямехонько к цели. За его плечами стоял опыт военного училища и двухлетний опыт войскового разведчика, однако никогда еще Дагаеву не случалось терять ориентиры, разуверяться и таком простеньком и надежном помощнике, как обыкновенный компас. В какую бы сторону он теперь ни поворачивался, казалось — это и есть нужное направление.
В каждом человеке живут страхи детства. Забытые, спрятанные наслоениями времени, они поразительно живучи и, едва наступает их минута, вскипают, словно черный гейзер над сонным зеркалом родникового озерца. Дагаеву вдруг показалось, будто он, маленький, проснулся среди ночи в просторной комнате, не узнавая ее, потому что на месте окна — глухая стена, у которой затаилось что-то черное и угловатое, а там, где на стене висел старый ковер с именной дедовской шашкой, светится мутный огромный глаз и колышется черная длинная тень в углу, — может быть, тот, кто неслышно прокрался в спящую квартиру, все сдвинул, переставил по-своему, даже стены, и теперь затаился, ждет, но чего он ждет, жуткий, безмолвный гость? Хочется крикнуть — позвать большого всемогущего отца, а язык немеет. Лежишь среди невероятной тишины, пугаясь громкого торопливого стука в груди, пока другая, неведомая сила не вернет окружающий мир к привычному порядку и мутный огромный глаз станет окном, угловатая чернота у стены — книжным шкафом, черная длинная тень — приоткрытой дверью, и тогда, уже совсем проснувшийся, вскакиваешь, стремительно бежишь в эту дверь, ныряешь под тонкое одеяло, прижимаешься к горячему отцовскому плечу, сильнее которого нет на свете.
Но где оно, то плечо? И где они, обжитые стены, — пусть бы сдвинутые, изломанные лабиринтом, пусть даже не стены, а неуютные промороженные скалы или деревья — только бы за что-нибудь зацепиться глазом! Ничего, кроме летящего снега вокруг, текучего снега под ногами да свиста пурги. И для тех четверых, что молча стоят за спиной, пряча лица от ветра, главная надежда — ты, Дагаев. Давным-давно нет на свете мальчика Гриши Дагаева, пугавшегося ночных видений, есть командир взвода разведки лейтенант Дагаев, а командир не знает сомнений и страха — так считает солдат. Правильно считает. Иначе бы зачем тебя поставили командовать?
Надо менять маршрут. Но куда повернуть?.. Он раскрыл планшет, осветил его ручным фонариком, пытаясь хотя бы приблизительно найти точку, где они находились. Разведчики плотно обступили командира, заслоняя от ветра. Желтоватое пятно долины, окруженное зеленым разливом горной тайги, походило на подслеповатый глаз, сощуренный в дьявольской усмешке.
— Хорошо куропаткам, они в снегу спать могут, — проворчал Воронов. — Мы еще пожалеем, что не попали в руки «противника».
Дагаева обожгло. Но не дал себе сорваться — это было бы признанием собственной беспомощности.
Майор Филин не раз выговаривал Дагаеву за непоследовательность: «Командир должен уметь управлять собственным настроением, у вас же часто наоборот получается. Похвали вас — вы тотчас розовые очки нацепляете и готовы благодарить своих солдат за то, что они вовремя на физзарядку выходят. Побрани — еще хуже: вы тотчас розовые очки на черные меняете и уже не хотите различать, что такое хорошо и что такое плохо, задергаете себя и других».
Дагаев напряг память, мысленно восстанавливая путь, которым шли после той остановки, где поджидали погоню. Они идут почти навстречу урагану, их шаг втрое короче нормального шага среднего лыжника — не в этом ли все дело? В первый раз пересекли долину броском, теперь, считай, пересекают ползком, а командир-то не удосужился рассчитать более или менее точную поправку во времени. Нечего сказать, хорош начальник, который под настроение перестает верить даже компасу! Не на девяносто же градусов отклоняют стрелку магнитные бури! Этак и до паники недалеко.
Дагаев молча повернулся, пошел впереди, выдерживая взятое направление. Он не сделал и десятка шагов, когда лыжи, словно живые, внезапно рванулись вперед, и, остановленный толчком ветра в грудь, падая на спину, он почувствовал, что снег куда-то рушится под ним, рушится вокруг него и он летит вниз в шелестящем обвале, задохнувшись ледяным колючим пухом.
Слабый рывок шнура не остановил падения, но в следующий миг будто схватили за пояс жесткой и бесцеремонной рукой — так, что зашлось дыхание, — вырвали из обвала. Ветер отбросил снежную пыль, и в смутных сумерках висящий Дагаев увидел близко, почти у самых ног, черную, стремительно бегущую воду; она рвала, захлестывала, уносила белые куски обвала. Еще не успел испугаться, он сообразил, что висит над ручьем, размывшим ледяной панцирь, — над тем самым ручьем, который отчаялся было найти — не с того ли потерял осторожность?! Испуг пришел вместе с колючим холодом снега, набившегося за воротник полушубка. Тонкий шнур мог в любой момент оборваться…
Оп висел, согнувшись, схваченный сзади за пояс, лыжные палки свободно болтались на ремешках, намотанных на кисти рук, концы палок чиркали черную воду, и она, казалось, вспучивается, стараясь достать человека.
Чья-то голова смутно мельтешила над обрывом: его крик, видно, поняли, тянуть перестали — шнур мог лопнуть. Ему удалось перевести петлю шнура к пряжке ремня — стало удобней, и у Дагаева хватило силы, чтобы выругать себя за неосмотрительность: «Горе-разведчик. Лазаешь по горам в связке, а шнур цепляешь сзади, будто ведешь за собой телка на веревочке!»
Чуть поутихло, и сверху донесся голос Денисова:
— Жи-и-вы, товарищ лейтенант?..
— И здоров, как видишь! — крикнул в ответ, стараясь казаться бодрым.
— Сей-ча-а… да-дим… двойной… выдержит… — Слова Денисова наполовину потерялись в новом порыве ветра, но Дагаев понял. «Сообразили, черти, молодцы — ничего объяснять не придется».
Одной лыжей Дагаев по-прежнему упирался в стену, другая висела свободно и норовила стащить с ноги валенок, который наполовину сполз от рывка. Дагаев до боли напрягал ступню, удерживая валенок, а тот все-таки потихоньку сползал. Начнут поднимать, и наверняка останешься босым. Выждав порыв ветра в лицо, качнул ступней — лыжа задралась. Он схватил ее свободной рукой, дрожа от усилий, вытащил ногу из валенка. Портянку унесло ветром — шут с нею, повисеть можно и в носках! Зато лыжу с валенком он теперь ни за что не выпустит, а одна теплая обувка на пару ног — уже кое-что! Разуть вторую ногу пока не рисковал. Сверху наконец спустили скрученный вдвое шнур. Тонкая змейка вилась на ветру, не даваясь в руки. Дагаев изловчился, подцепил ее концом лыжи, и скоро сдвоенный шнур мертвым узлом стянул его пояс.
