Павло Автомонов - Имя его неизвестно
Но солнце и утро принесли также и первые тревоги нового дня. Тишину разбудили выстрелы, выкрики людей, урчание машин. Видно, напали на его след!.. Что ж… Такова работа полицаев и гестаповцев – искать красных.
Внешне Василий был равнодушен ко всему, что делалось за бурьянами. Он истомился. «Черт с вами! Ищите! Найдете – поборемся.. А бежать некуда».
Он все грелся на солнце.
Прошло с полчаса, и Василию снова пришлось приготовить свой автомат к бою. В бурьяне послышался шорох. Ближе и ближе. Василий стал на колени, оттянул, затвор автомата, готовясь стрелять.
И вдруг отпрянул. Прямо перед ним, задыхаясь, остановилась девушка в старой, некогда нарядной гейше, с серым платком в руке. Открыв с перепугу рот, Орися – это была она – замерла.
Она убегала от немцев, которые (так думали девушки) устроили на них облаву, чтобы увезти в Германию, и вот убежала… под самое дуло автомата. Куда теперь? Так внезапно, так неожиданно она попала в эту засаду в бурьяне. Какое несчастье! Бежать не было сил. Она и так мчалась без передышки два километра. Закрыв лицо руками, она упала и заплакала от бессилия и ярости.
– Проклятые! Я все равно убегу! Или повешусь! Не поеду! Никуда из дому не поеду!
Василий наклонился, положил руку на ее голову. Она отшатнулась, словно ее кто ударил, а он шепотом заговорил:
– Я свой! Вечером в экономии брал хлеб. Тебя как будто Орисей звать?
Орися подняла голову, вытерла рукой щеки и недоверчиво взглянула на Василия.
– Свой? Правду говоришь? – опросила она.
– Наверно, это за мной приехали в экономию солдаты… Садись, отдохни…
– А ты не врешь? – спросила девушка.
– Не вру, честное комсомольское! – поклялся Василий и грустно продолжал: – Я из тех, что вчера дрались возле леса… Четверо наших погибли в том бою. А я… Сама видишь. Дым помог мне ускользнуть.
– А девчата подумали, что на нас облава. Все кинулись врассыпную, кто куда. А я в самый высокий бурьян, – проговорила тихим голосом Орися и несмело подняла глаза на товарища по неочастью. – И ты просидел всю ночь среди волков?
Снова где-то возле лесочка началась стрельба, и, глянув на Орисю, Василий побледнел:
– Слушай… Ты иди своей дорогой. Иди домой. Тебе незачем рисковать из-за меня жизнью. Иди, я тебя прошу.
«Идти домой», – подумала Орися. Ее село в десяти километрах отсюда. Она нанялась на работу в экономию, чтобы избавиться от страшной угрозы увоза на чужбину, и вот тебе – нет покоя и в экономии. Фашисты, как пришли вторично, снова начали забирать молодежь. Им нужны рабочие руки, потому что всех взрослых и даже пожилых немцев Гитлер призвал в армию, объявив после поражения под Сталинградом тотальную мобилизацию..
Орися снова посмотрела на Василия. Истомленное, худощавое лицо, серые глаза, пересохшие, обветренные губы, всклокоченные белокурые волосы…
– Хочешь воды? – спросила она.
– Тут высокие места. Поутру я обсосал росу на старой траве. И теперь какая-то горечь во рту, – сказал он. – Иди в село! Слышишь, там не умолкают!..
– А ты?..
– Иди, Орися, домой! – повторил он сердито.
– Поле не только твое! Заладил. А может, мне с тобой лучше прятаться от напасти! – наконец ответила она.
Снова прозвучали автоматные очереди. Орисе стало страшно. Она знала, что им обоим не миновать смерти, если немцы найдут их здесь. Ведь этот юноша из тех, которые переходят линию фронта или спускаются на парашютах с самолетов. Иначе фашисты не устроили бы таких поисков. Люди говорили, что во вчерашнем бою погибло больше двадцати немецких солдат и полицаев.
Еще выстрелы, звонкие, угрожающие. Орися в испуге вдруг прижалась к его груди. Пули просвистели где-то стороной. Орися слушала биение сердца – и не своего… его сердца, которое отстукивало сильно и тревожно. Она чувствовала над лицом своим дыхание. И это не мать склонилась над ней. Нет. Пылали жаром его губы. Не материнская, а его рука крепко обняла ее за плечо, а другая несмело гладила шелковистые волосы.
– Не бойся… Это же сказка, – шептал он, напряженно прислушиваясь к выстрелам. – А в сказке не убивают хороших людей.
Теперь ему стало легче жить на свете! Сейчас у него зародилась уверенность, что ни фашисты, ни полицаи не придут сюда, в бурьян.
– Ты будешь мне помогать? – опросил Василий девушку.
– Как? – отозвалась она в забытьи и, отпрянув от него, виновато потупила взгляд. – Уже не стреляют? – опросила она, покраснев, как маков цвет.
– Навек бы им заткнуться! – сердито кинул Василий.
– Чем же я могу тебе помочь?
– Работы хватит! – коротко ответил Василий.
Затаив дыхание, она выслушала его и оказала:
– Бурьянами, по волчьим следам дойдем до села. Не бойся: я тебя спрячу так, что и с собаками не сыщут. Отдохнешь, а потом возьмешься за работу. Идем!..
Он глубоко вдохнул степной весенний воздух и подал О рисе руку.
В чистом небе летали жаворонки. Василий шел и думал о том, что, будь у него крылья, полетел бы и он в далекий лес, откопал бы там запасную радиостанцию и послал бы печальную весть за линию фронта.
– Упадешь, вон как задумался! – услышал он голос, похожий на песню жаворонка…
></emphasis>
Село, где жила Орися, находилось у самого городка, через который проходила железная дорога на Харьков и Сумы. Здесь скрещивались шоссейные и грунтовые дороги; отсюда грузы и войска шли в Харьков, через Грайворон – на север и на северо-восток, в Борисовку, Тамаровку и Белгород. Линия фронта в сто километров питалась через этот город и село продовольствием, горючим и техникой. Не зря командование именно сюда направляло пятерых разведчиков. А дошел только один.
Работы здесь непочатый край. Но до настоящей работы еще далеко. Одна разбитая радиостанция сгорела в покинутой избе, другая закопана в лесочке, в пятидесяти километрах отсюда. А сам Василий лежит в кустах терновника и ждет, когда наступят сумерки и за ним придет Орися.
Потихоньку опускался на землю вечер. В небе, гогоча, пролетели, направляясь к зарослям очерета у Ворсклы, вереницы уток. Возле колодца дзенькнули ведра. Василий напряг зрение. По воду пришла Орися. Она сняла с коромысла ведра и, поставив их на землю, направилась к кустам терновника и начала рвать молодую крапиву и лебеду, кидая их в фартук.
– На борщ? – спросил ее Василий, и у него защекотало в иоздрях.
Уже неделю не ел он ничего горячего, кроме того чая, что так дорого обошелся им.
– Мать постится. Варим борщок с травой, картошкой и бурачками, – ответила Орися, продолжая рвать крапиву.
– И ты постишься?
– А как же… Мяса-то дома нет.
– Как в селе? Где немцы?
– Неподалеку, в школе.
– А как же я… у вас?
Орися подошла к кустам и сказала, глядя Василию прямо в лицо:
– Шила в мешке не утаишь… Куда тебя спрячешь от матери? Ругай меня, но мать все знает и согласилась. У меня же два брата воюют. Ты будешь у нас! – шепотом закончила она.
«Ну, и разведчик из меня! – горько усмехнулся Василий. – Шага еще не сделал в работе, а обо мне уже знает не только девушка, прожившая два года в оккупации, а и ее мать. Вот тебе и конспирация!..» Он наклонил голову, словно провинившийся ученик. Разве можно быть таким доверчивым с людьми, которых не знаешь. Но как же быть? Он посмотрел Орисе в глаза. И они показались ему добрыми, ясными. Видно, хорошая душа у девушки. Как он смеет не верить этой Орисе и ее матери, пославшей двух сынов в Красную Армию! Да это все одно, что не верить в свою родную землю, в народ. Надо верить людям, настоящим людям. Иначе один ты не выполнишь задания, ничего не сделаешь для победы.
– Так сразу и согласилась мать? – недоверчиво спросил Василий.
– Это уж не твоя забота, сразу она согласилась или, может, только к вечеру, – продолжая рвать траву, сказала Орися.
– Говорят, в лебеде и крапиве много витаминов, – промолвил, лишь бы что-нибудь сказать, Василий.
Он также положил в Орисин фартук травы и дотронулся до ее горячей руки.
– Орися!
– Что?
– А хорошо, что я тебя встретил?
– Не знаю!
Орися приложила руку с травой к щеке, забыв о том, что там крапива, и рывком отдернула руку.
– Идем. На улице уже ходят патрули. Услышат шелест во дворе, беды не миновать. Строго запрещено выходить из хаты после захода солнца. А сейчас темнеет!..
Они пошли на гору. Василий нес ведра, и они качались на коромысле, брызгами выплескивая воду.
– Где ты рос? Ты что, никогда не носил ведра на коромысле?
– Носил… Я всегда клал в ведра листок капусты или подсолнечника – вода не хлюпала, – едва слышно, тяжело дыша, ответил Василий. – Отвык…
Он почувствовал, что очень ослаб за последние дни. Орися, догадавшись, что ему нелегко, сказала:
– Давай я сама понесу…
Они прошли садик и на цыпочках через открытые ворота вошли в небольшой и опрятный двор.
Орися указала на покрытый соломой хлевец возле ворот и плетня, отделявших двор от огорода.
