Евгений Подольный - Алый талисман
— Учти, Алеха, взятки берешь!
* * *«Семерка» зарулила в капонир. Георгий стащил с головы шлемофон, отстегнул привязные ремни и, откинувшись на бронеспинку, с минуту сидел неподвижно. Но увидев внизу Алимкина, оживился, пружинисто выбрался на крыло, сбросил парашют и, спрыгнув на землю, хлопнул по плечу улыбающегося друга:
— Привет землякам-тулякам!
— Что случилось, Жора? — с ходу спросил Алимкин.
— Обычное дело, — с досадой махнул рукой Дворников. — Уже над самой линией фронта перехватила нас четверка «фоккеров». Тут к нам на помощь пара наших «яков» подоспела. По красным кокам вижу — ребята из эскадрильи Калинина. Крепко они фрицев закрутили. Двоих связали боем, ну а два других не отстают, как гончие псы, в наш хвост вцепились. Чего только я ни делал, уж, кажется, ниже земли на метр шел. Думал: еще чуть — и полон рот земли. Спасибо, Наташка выручила.
Георгий, лукаво прищурившись, пристально посмотрел на Ивана, но тот не отвел взгляда, улыбнувшись, спросил:
— Ну чего ты? Дальше-то что было?
— Одного «фоккера», видно, она крепко зацепила. Задымил он и потянул на юг. Второй — за ним. Словом, молодчина!
Они оба посмотрели на заднюю кабину: Наташа, путаясь в лямках парашюта, выбиралась на центроплан. Ей деликатно помогали Цыбуленко и Котов.
— Вот это, Ваня, забота о человеке! — не без иронии констатировал Георгий и, обняв друга, вполголоса пропел:
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза…
— Да не голубые, а серые, — смущенно поправил его Иван.
— Ничего ты не понимаешь, Ваня: в солнечный день у нее глаза голубые, а в пасмурный — серые. Ты присмотрись получше.
Наташа, поддерживаемая мотористом и механиком, съехала с крыла и, почувствовав под ногами землю, выпрямилась. Ныла поясница, затекли ноги. Полтора напряженных часа, проведенных в тесной кабине, давали о себе знать.
— Умаялась, голубушка, — сочувственно вздохнул Беднов, — на-кась, молочка хлебни чуток.
Он осторожно, чтоб не расплескать, протянул девушке небольшую кринку с кислым молоком. И, видя ее удивленный взгляд, пояснил:
— Я тут у местных разжился. Да ты пей. Невелика корысть: на табачок сменял.
Наташа с удовольствием отпила несколько глотков и вернула кринку:
— Спасибо!
Беднов, многозначительно посмотрев на моториста и оружейника, сказал, солидно откашлявшись:
— Ну, Наталка, за спасибо вот тебе еще один, так сказать, подарочек. Только это уже не от меня, а от арийцев, — и вложил в ее руку кусок металла.
Она раскрыла ладонь. На ней лежала сплюснутая крупнокалиберная пуля.
— В твоей кабине нашли, — пояснил Данилыч. — Стало быть, от броневого листа срикошетила… — И переждав неловкое молчание, и пожалев, что показал пулю, которая явно предназначалась ей, поспешно выпалил:
— А то самое, что ты просила, я ведь сделал. Вот. Он протянул ей кусочек дюраля. На нем в центре была вырезана ровная, аккуратная звездочка.
Наташа отбросила пулю и, забыв о ней, улыбнулась, словно принимала из заскорузлых рук механика дорогую награду.
— А ведь не забыл, Данилыч, сделал.
— Да уж чего там… — опустил глаза Беднов. — Раз просила, значит, надо.
— Конечно, надо. Вот сегодня наш командир разбомбил переправу. Разве это не дело? По этому случаю и поставим звездочку. Краска есть?
— Имеется, — кивнул Беднов, осматриваясь по сторонам. — Принести, что ли?
— Тащи, Данилыч. А вы, ребята, — попросила Наташа Цыбуленко и Котова, — ставьте к капоту стремянку. Сейчас мы изобразим. — Беликова, озорно подмигнув парням, прищелкнула пальцами. — Да поживее, чего тут думать!
Дворников и Алимкин, присоединившись к группе летчиков и воздушных стрелков, неспешно пошли к штабу.
Георгий на ходу с беспокойством поглядывал в сторону своей «семерки», возле которой наблюдалось какое-то подозрительное движение.
— Разбалуют ее мои хлопцы окончательно. То фуражку вишен ей откуда-то приволокут, то кринку молока.
— Значит, любят. Чего же здесь плохого?
— Нет, Ваня, давай махнемся стрелками: ты мне своего Рыжова, а я тебе Наталью. Согласен?
— Да ведь передумаешь, — нарочито безразличным тоном бросил Алимкин. — А потом мой Алеха — это черт в хэбэ. От его чечеток да прибауток с ума спятишь.
— Ну и что? Веселье боевому духу сродни.
— Так мы с тобой не договоримся.
— И я так думаю. — Дворников нахмурил брови. — Ты только посмотри, что там происходит?
Алимкин увидел, как Беликова с помощью механиков взбирается по стремянке к капоту, и сразу все понял.
— Ну и что особенного? — пожал плечами Алимкин. — Небольшой ритуал: ставят звездочку на капоте. По-моему, это неплохо. Страна должна знать своих героев.
— Какую еще звездочку? Что мы — лучше других? А ну-ка, вернемся.
— Давай. — Иван чувствовал себя в какой-то степени соучастником происходящего. — А вообще-то ни командир, ни замполит в принципе не против. Так что ты напрасно волнуешься.
Дворников ему не ответил.
У самолета уже заметили, что командир решительно возвращается к машине. Стремянку от капота отставили. Все как ни в чем не бывало занимались каждый своим делом.
Дворников, коренастый и крепкий, подошел к Наташе вплотную, растерянно посмотрел на алую пластинку в ее руке, на маленькую яркую звездочку и тихо сказал:
— Зря ты, Наташка, честное слово. Мы ведь не лучше других.
— Ну и пусть, — упрямо ответила она, не поднимая головы. — Я, товарищ командир, агитатор эскадрильи и обязана пропагандировать наши боевые успехи. Замполит Изотов так и сказал мне. И вы поймите меня: с чего же начать, как не с нашего самолета.
Тонкая улыбка скользнула по губам Дворникова.
— Начните, товарищ агитатор, с самолета младшего лейтенанта Алимкина. Если, конечно, у вас хватит краски.
Наташа смущенно улыбнулась, искоса взглянула на Ивана:
— Так ведь он не из нашей эскадрильи, товарищ старший сержант.
— Ну, это дело поправимое. Ваня, дорогой, объясни, пожалуйста, агитатору Беликовой насчет обмена. Да пойдемте, нас ведь ждут…
Дворников подошел к механику Беднову, о чем-то потолковал с ним накоротке и, не возвращаясь к Наталье и Алимкину, быстро зашагал к штабу.
Иван подошел к Беликовой, осторожно коснулся плеча:
— Пойдем, Наташа, в самом деле, твой командир прав: опаздывать не годится. Ведь, говорят, сегодня на разборе будет сам комдив.
Она, едва поспевая за его широким шагом, исподволь поглядывала на его исхудалое обветренное лицо, насупленные белесые брови и темные запавшие глаза. Сколько раз эти глаза видели смерть…
— Ваня, ну что же это получается, — в сердцах пожаловалась она. — Какой из меня агитатор!
— Лучшая твоя агитация — боевые вылеты. А теперь организуй-ка самодеятельность. Хочешь, и я приму участие. Или попрошу Колю Савика. Вот кто артист — высший класс!
— Это можно, конечно, только я не об этом…
— Да не печалься ты о звездочках. Честно говоря, и я бы не разрешил тебе рисовать эти победные знаки на своем аэроплане. С него достаточно и того, что фашисты его прозвали «черной смертью». А чего стоит прозвище, что дали ему наши пехотинцы — «горбатый» — неутомимый трудяга войны? За почестями тоже, думаю, дело не станет. Вот увидишь, после войны поставят нашему «илье» золотой памятник. И нарисуют на его фюзеляже тысячи звезд — все, что он заслужил. Так что свою алую пластинку со звездочкой не выбрасывай. Она еще пригодится.
— Хорошо! — пообещала Наташа. — Пусть она будет нашим талисманом, нашей верой в победу. Верно ведь, Ваня?
— Алый талисман, — качнул головой Иван и даже остановился от неожиданности. — Совсем не плохо!
Полковник Витрук поднялся из-за массивного дубового стола, за которым сидели командир полка Ломовцев, замполит Изотов и заместитель командира приданного полка Попков. Переждав шумок разноголосицы, комдив оглядел летчиков, собравшихся в просторной штабной комнате. Все разом притихли.
— Друзья, — начал полковник глуховатым голосом, — мы с вами били врага под Москвой. Громили фашистскую нечисть в Сталинграде. Теперь здесь, на южном фасе Курской дуги, многое будет зависеть от нас, штурмовиков. Вместе с танкистами и противотанковой артиллерией нам надлежит насмерть встать против армады танков, которые, по данным разведки, в ближайшее время обрушатся на позиции шестой армии генерала Чистякова. Всем быть в повышенной боеготовности. — Витрук выдержал паузу, словно отыскивая кого-то, и продолжал: — Ну что, братцы, выдюжим? — И сам же ответил: — Иного пути у нас нет — или умереть, или победить. — И обратился к Попкову: — Ну-ка, Виталий Иванович, какие твои предложения по прикрытию?
Майор Попков встал, откашлялся:
