Дао Бу - Родная земля (сборник)
Старый Дыок где-то слышал, что с самолетов особенно заметны белый и черный цвета, а мамаша Дыок круглый год ходила в черной кофте и черных шароварах. Когда американцы начали бомбежки, Дыок, не спрашивая совета жены, поручил кому-то купить в Донг-Хое маскировочную накидку. Честно говоря, мамаше жаль было тратить деньги на такую покупку, но муж твердо стоял на своем. Она не стала спорить с ним, хотя в душе смеялась над упрямцем: лодочники работали ночью, и маскировочные накидки им были не нужны. Однако каждый вечер, отправляясь на работу, мамаша Дыок, чтобы не обидеть мужа, брала с собой этот зеленый плащ.
А когда самолеты врага стали летать и днем и ночью, накидка пригодилась: по утрам сын забирал ее с собой. Так она и служила: днем сыну, а ночью матери. И с этого времени мамаша перестала жалеть деньги, потраченные на ее приобретение.
А теперь лоскуток, может быть оторванный когда-то от накидки и валявшийся без дела, стал для старой женщины чем-то вроде талисмана. Она бережно разглаживала его и все больше предавалась мыслям о сыне. Потом вспомнила о тех молодых ребятах, которые недавно подходили к их причалу на небольшом военном корабле. Почему они до сих пор не вернулись? Она не знала их, но беспокойство за них, как и за своего сына, все сильнее овладевало ею.
Как долго тянется эта темная ночь. Кажется, ей не будет конца… Мамаша Дыок встала и подошла к двери. В ночной тьме слабо мерцал огонек. Женщина поняла, что ее сосед, старик Льен, тоже не спит. Пойти разве к нему?! Вдвоем за разговором легче скоротать ночь.
Старик Льен слыл в деревне знатоком письменности ньо.[2] В прежние времена, до Августовской революции, в этом рыбацком хуторе грамотных людей, можно считать, не было. Пожалуй, только старик Льен умел читать и писать. Конечно, уровень его знаний был не ахти какой, но среди неграмотных односельчан он слыл ученым человеком. Рыбаки уважали старика и звали его «ученый дед».
Поговаривали, что в молодости Льен часто менял местожительство. В древней императорской столице Хюэ он служил в суде. А когда работал в Ханое, поддерживал связи с образованными людьми. Поэтому-то жителям здешних мест он и казался грамотеем.
Если кто-нибудь справлял свадьбу, ставил дом или устраивал какое-то торжество, непременно приходил к старцу и приглашал его, «умеющего сочинять стихи», в гости, намекая при этом, что было бы неплохо, если бы «ученый дед» принес готовое четверостишие. К старику иногда обращались за помощью артисты самодеятельного ансамбля, когда надо было сочинить песенку на местные темы.
Из всех хуторян самое близкое знакомство со стариком Льеном было у семейства Дыок. Их дома, разделенные невысокой изгородью, стояли рядом. Но до революции этот плетень был как бы высокой стеной, разделяющей две семьи. По одну ее сторону жил человек, хоть и не носивший титул чиновника, но чем-то близкий этому кругу людей, хотя бы тем, что умел писать. Не богач, конечно, но живший в довольствии.
По другую сторону стены — крайняя бедность, такая, что беднее и быть невозможно. Здесь жили люди, избегавшие знакомств из-за своей нищеты и боязни причинить кому-то неудобство. И если только в доме гас огонь или остывал очаг, бежали то к одному, то к другому соседу попросить «уголька на растопку».
Но когда «ученый дед» принимался читать вслух старые книги или декламировать классические стихи, этот плетень не был препятствием для матушки Дыок. Сколько раз она тихонечко пробиралась к самой изгороди, садилась подле нее, обхватив руками колени, и слушала, как Льен декламирует стихи из великой поэмы «Ким, Ван и Киеу». И бывало, не раз плакала, слушая повествование о полной тревог жизни девушки по имени Киеу…
Так было до революции. Вряд ли надо говорить о том, какой переворот произвела она во всей стране и в этом приморском районе. И хоть старый плетень стоял на прежнем месте, обитатели двух соседних домов теперь часто без всяких церемоний ходили друг к другу. Для мамаши Дыок «ученый дед» был не просто соседом; она уважала его как человека, имеющего большой жизненный опыт, грамотея, к советам которого надо прислушиваться.
…Старика мучила бессонница. Табак в трубке кончился… Сидеть одному было скучно, и он разбудил жену:
— Ты спишь?
— Да разве с тобой заснешь?
— Забыл тебе сказать, что в этом году во всём Мире отмечают юбилей Нгуен Зу.[3]
Жена «ученого деда» не знала грамоты: ни иероглифов письменности ньо, ни современного алфавита. Но она любила стихи и потому спросила:
— Того самого Нгуен Зу, который написал поэму «Киеу»?
— Конечно! Понимаешь, это такой талант, что юбилей его отмечают во всем мире! Когда-то читать поэму «Киеу» было большим удовольствием! А теперь получаешь удовлетворение в десять раз большее.
И он начал читать:
Подобно рою синих мух жужжали,
весь дом собою наполняя.
Разбили в щепы прялки, изорвали с шитьем мешочки.[4]
— Знаешь, кого видели раньше в «синих мухах»? Нет? Прислужников разных, бандитов. А теперь это «ко-нгонг» да «ви жуой» — американские самолеты, жужжащие над нашими головами. Тоже «синие мухи», только современные.[5] И сколько еще эти «синие мухи» будут разбивать в щепы наши прялки и сеять смерть, чтобы не могли распускаться «побеги ивы и ветви абрикоса»?
— Что ты замолчал?.. — спросила жена.
Мамаша Дыок, подходившая в этот момент к хижине «ученого деда», слышала разговор стариков. Сначала она не хотела мешать им, но, когда старик заговорил о бессмертной поэме «Киеу», решилась войти. Старики, несмотря на столь поздний час, обрадовались приходу гостьи. После обычных приветствий Льен спросил:
— Утро на носу, а ты все на ногах. Иль забота какая мучит?
— На душе у меня неспокойно, вот и зашла поговорить с вами, дедушка.
— О! — произнёс «ученый дед», будто ему сразу стало ясно, что волнует женщину. — О! — повторил он еще раз и добавил: — Как говорится, дел никаких, а забота гложет. Не заглянуть ли нам в старинную книгу. Может, там мы найдем стих, который успокоит тебя.
Жена старика, наблюдавшая за мужем, воскликнула:
— Ну и ну! Да разве можно вычитать в одной книге о всех бедах людей?
— Да, если хочешь знать. — Старик нахмурился. — В этой книге написано обо всем: о больших деяниях и о малых делах.
И он прочитал отрывок из поэмы «Киеу»: «Меняются земля и небо, и конец служит началом, а через девять поколений наступят благоденствия».
— Вот, вот! Разве не изменился мир, пока прошел долгий путь до наших дней?! Ну а что касается «девяти поколений», то это, стало быть, произойдет к 1999 году.
— Вот доживем до этого времени, тогда и увидим, — махнула рукой жена.
— Мы-то с тобой, конечно, не доживем. А сейчас ты в это не веришь?
— Ну, положим, верю, но ведь окончательно поверишь, когда увидишь собственными глазами.
— А ты так все еще ничего и не увидела! — «Ученый дед» вскочил и начал что-то искать на полке. Наконец он достал потрепанную книжицу с загнутыми уголками ярко-желтых страниц, протянул ее жене и что было сил закричал:
— Но разве Нгуен Зу, сочиняя «Киеу», все видел своими глазами? Нет, старая, он не видел. Он предвидел и предсказывал. В поэме 3254 строки. В 1954 строке говорится: «И, стиснув зубы, разломил строку единую, сделав из нее две!» Разве тебе не понятен смысл этих слов? Ведь тут речь идет о разделе Вьетнама, о Женевских соглашениях.
— Ну и разъяснил, нечего сказать!
— Да ты взгляни, вот она, книга, перед тобой!
— Это еще ничего не значит. Ты почитай, а я послушаю.
— Прости меня, небо! Сколько же лет я ждал, сколько рису успел съесть и дождался наконец: моя старуха лично попросила меня почитать ей стихи!
Он еще несколько раз с нескрываемым удовольствием произнес «лично», «лично», но читать стихи не стал. Старуха, явно раздраженная, сказала:
— Ну, я жду!
«Ученый дед» сделал вид, будто не слышит. Он сидел на лавке и покачивал головой, словно соглашался с какими-то своими сокровенными мыслями.
Старуху это бесило. Наконец она не выдержала, вскочила, схватила книжку и плюхнулась на кровать. Больше она не разговаривала с дедом.
Мамаша Дыок тоже была не согласна с туманными намеками, рассуждениями и беспочвенными выводами «ученого деда», но решила не подливать масла в огонь и заговорила о другом.
— Дедушка, помнишь, к нашему причалу подходил военный корабль? Он ведь давно ушел и все не возвращается.
— Да-а, — протянул старик, — я тоже все время жду этих ребят. Бывает, по целой ночи глаз не смыкаю…
Уже несколько ночей в хуторе ждали возвращения ушедшего куда-то в море военного корабля. Люди, жившие здесь, в младенчестве засыпали под песню волн. Став взрослыми, они дружили с морским ветром, надувавшим паруса их джонок и сампанов. Они были рыбаками, и море делалось для них родным домом. С флотом их связывали крепкие узы. И это было так же естественно, как то, что вода в море соленая. На флоте служили их сыновья, и, что еще важнее, это была их гордость, сила, надежда. Куда и зачем уходили корабли — рыбаки не знали, но каждый раз хуторяне ждали и встречали моряков, как близких родственников. Если даже корабль долго не возвращался, его все равно ждали. Верили и надеялись… Ждали все без исключения: ополченцы и матери-солдатки, дети рыбаков и старик Льен, веривший предопределениям свыше и ставивший их рядом с указаниями президента Хо Ши Мина.
